соперник — подобная тварь, то в этом ничего плохого нет. Только все равно он не смог. Громилы-подручные схватили его под локотки. Ноги у Вавилы подкосились, как у пацана на районной дискотеке, который перебрал портвейна.
Комбриг зацокал языком.
— Ай-яй-яй, Вавила. Ты меня разочаровал сейчас. Я ж за тебя лично перед товарищем комиссаром просил о снисхождении, а ты вон как.
Корчмарь ничего не ответил. Только вырывался, но слабо и без особой пользы.
— Помнишь, на чем мы с тобой сошлись в прошлый раз, Вавила? Не кусай руку, что тебя кормит. Тебе, вижу, этот урок так на пользу и не пошел. А теперь уже и учиться поздно.
А дальше я только еще сильнее поверил в то, что это не жизнь, а фильм ужасов. Потому что не может же быть так, чтоб можно было голыми руками пробить человеку грудину? Не может. Однако упырь так и сделал. Его пятерня погрузилась в грудь Вавилы. Тот всхрапнул и широко выпучил глаза. Распятьев этим остался доволен.
— Вы не держите его сильно, ребятки, — сказал он, — я уже и сам держу.
Через некоторое время рука показалась обратно. И не одна. С бьющимся на ладони сердцем. Почему корчмарь еще жив? Что за шизофреническое устройство мира?
— Если бы она меня кормила, — прохрипел Вавила, затем втянул воздух через нос и смачно харкнул Распятьеву в морду. — Во имя солнца и рода Ламбертов.
Больше он ничего не сказал. Обмяк и осел на пол, как механическая кукла, у которой завод кончился.
— Как же кстати покойный Вавила помянул род Ламбертов! — зычно сказал упырь.
Распятьев уже не таился, и мне стало понятно — все это время он знал!
— Крайне любопытно, что же здесь забыл из их потомков? Выходи, дружок, знакомиться будем!
Я оглянулся по сторонам в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти в качестве оружия. Но самым подходящим вариантом была здоровенная разделочная доска. Человека-то ей можно здорово приложить, все так. Но не эту тварь, которая из людей органы на живую достает. Думай, Витя!
Если мы во сне, то и думать надо по логике сна. Мысли в них материальны! Тогда я закрыл глаза и изо всех сил попытался представить какой-нибудь плазменный резак.
Ничего. Резак так и остался картинкой в голове.
Давай, давай, давай, Витя, абанаматсуканах, давааааааай.
Пусто. Ничего. Nothing.
Тогда я схватился за первую подвернувшуюся скалку для теста. Моя новая знакомая времени тоже не теряла — окунула одну руку в кадку с водой и закрыла глаза, что-то нашептывая и делая рукой. Над кадкой начали проявляться замысловатые символы из синего тумана.
— Ома. Оун. Аин кай-ру.
Что-то похожее на арабскую вязь вилось вокруг кадки, сплетаясь в узор.
— Плетение… — вдруг сказала одна из Вавилиных дочек, на что девица высунула руку из воды и погрозила пальцем. Лицо у нее было строгое. Не хватало только «тсссс».
— Считаю до пяти! — известил Распятьев, — выходи сам, а не то я как дуну, как плюну, и весь твой домик улетит. Куда-нибудь на дорогу из желтого кирпича. РАЗ!
— Нуа-нон-латре-мине. Ома-ин.
— ДВА.
— Ома. Оун. Аин кай-ру.
— ТРИ.
Девица распахнула глаза. Я мог бы поклясться — они светились, словно фары дальнего света.
— ЧЕТЫРЕ.
У самой двери раздался тоненький скрип — Распятьев взялся за ручку постирочной. Словно по команде, девица оттеснила меня и дочек корчмаря (бедолаги перепугались до полусмерти) и загородила нас.
— ПЯТЬ.
Дверь распахнулась. Девицы дружно заверещали, переходя на ультразвук.
— Привет, морда упыриная, — коротко сказала ему беглянка. Еще и улыбнулась, как старому приятелю.
— Так вот ты какая, цветочек наш вя…
ЧВАК
Здоровенная сосулька из тех, что по весне превращаются у нас в настоящие мины замедленного действия, потому что угрожают башку прохожим пробить, вонзилась Распятьеву в морду. Он как стоял — столбиком, руки по швам, — так и рухнул.
— АХ ТЫ СУКА! — взревел рябой детина, один из его подручных, — ДА Я ТЕБЯ…
Закончить свою мысль он так и не успел. Помешала ледяная стрела, вонзившаяся в шею слева. Он пошатнулся и едва не повалил напарника. Кровь выбрасывалась из шеи толчками. Девицы поднялись на тон выше. Потрясающий объем дыхалки, даже позавидовать можно.
И вот тут я решил, что мое время пришло. Сказать честно, в драку лезть не хотелось. Я не великого ума, конечно, военных академий не кончал, но смекнул, что глупо идти в лобовую против такой горы мяса. Поэтому поступил иначе. Выскочил из-за спины этой ледяной колдуньи, подхватил стоявший сбоку стул и приложил им со всей дури опешившего бугая.
Стул, конечно, лучшие времена знавал, но все равно получилось здорово. Я столько силы в этот удар вложил, что мое орудие и вовсе развалилось. Одна ножка в руках осталась. Теперь я остался без оружия.
Но оно больше и не требовалось. По лбу детины потекла кровь. Он поднес руку ко лбу, но больше ничего сделать не успел — с грохотом завалился набок. Глаза закатились, и теперь он вращался снаружи всех измерений.
Девчонки перестали визжать только когда увидели, что все три гостя лежат без движения. Они было двинулись к телу отца, но отчего-то затормозили.
Когда раздались хлопки, я понял, отчего. Они меня удивили, пожалуй, не менее сильно, чем нетопыриная морда Распятьева.
— Браво! БРАВО! — Этот гад нам аплодировал. — Хоть я и знал, что Вавила кого-то укрывает, вам все равно удалось меня врасплох застать. Это дорогого стоит, так что можете быть довольны!
Распятьев оперся на колени и стал медленно подниматься на ноги.
— Смрад тут стоит такой, что блевать охота и что-то учуять конкретное — почти невозможно. Если бы не твоя рана, Ламберт, я бы и не догадался, что здесь такой ценный кадр прячется.
Дурак, дурак! Как же я себя ненавидел в эту минуту. Вавила из-за меня помер, из-за моей безголовости.
— Ценный? — проворчал я, — Да я вообще знать не знаю, кто ты есть и чего тебе надо от меня.
Распятьев взялся за сосульку, торчавшую из головы, и вытянул ее. Лед противно скрипнул о кость.
— Увлекательно, — резюмировал упырь. Рана на его морде затягивалась, вновь зарастала противной сизой плотью, покрывалась черным волосом. Еще немного — и вообще будет незаметно, что кто-то его бил.
Моя новая знакомая это тоже поняла. Однако в этот раз у нее вышло хуже. — стрела получилась тонкая, почти прозрачная. Распятьев даже уклоняться от нее не стал. Схватил меж двух пальцев и переломил со звонким хрустом.
— Никчемная девица. Надо было с тебя сразу шкуру живьем содрать. Или нет, сперва на крест повесить, как
