одного из мелких божков, и в кадушку слить всю кровь. Может, и польза вышла бы от тебя. Молодая кровь очень бодрит, знаешь ли. А так головная боль одна.
Девица стояла в двух метрах от него. Дышала она тяжело, на лбу выступила испарина. Белки глаз пронизали красные прожилки, в левом и вовсе лопнул сосуд, отчего он налился кровью. Холодное сияние, которое я чувствовал в постирочной, тоже пропало — и следа не осталось. Теперь радужка глаз казалась выцветшей, почти белой.
Надолго ее не хватит, понял. Придется самому.
От этой мысли пробила нервная дрожь. Я вдруг перестал видеть перед собой хоть что-то. Уши накрыло плотной пеленой, отчего все звуки стихли. Все, кроме одного.
Виктор, — звенел голос в голове, — бей в сердце. Насквозь. И провернуть не забудь.
Я нутром почувствовал взгляд девицы. Бледный и тусклый. Кивнул ей. Она едва заметно кивнула в ответ. Прекрасно, мы друг друга поняли.
— Глянь, — сказал Распятьев. — Его и убивать-то не надо, он сам уже вот-вот скопытится.
Шум в голове замолкал. Сквозняк колыхал огоньки лучин и свечных огарков. Причудливые тени плясали на стене.
— Не тот нонче род Ламбертов пошел. Что это за жалкие потуги? Твои предки наверняка со стыда горят. Хотя они и так горят, уж поверь мне. Говоря словами классика, вот были ж люди в наше время, не то, что нынешнее племя — продолжал распинаться упырь.
— Богатыри — не вы, — добавил я. Язык еле ворочался, а во рту прочно поселился металлический привкус. Понемногу с кристальной ясностью я осознавал, что нужно сделать. Как будто кто-то повернул ключик от ячеек с памяти, запертых давным-давно. И теперь они распахнулись, выпуская на волю мои
(и в то же время не мои)
воспоминания.
— Так откуда же ты такой взялся, а, наследничек? По запаху крови ты Ламберт, но кроме этого в тебе нет НИЧЕГО! Просто пустышка, дурная, бесплодная ветвь…
— А вот обзываться не надо! — перебил я его, — еще какая плодная. Вон хотя бы у мамаши своей спроси.
Хотя, признаться честно, раньше мне летучих мышей видеть доводилось разве что в зоологическом саду, да в школе на чердаке. Они иногда туда залетали весной, даже ближе к лету, и уборщицам приходилось выгонять зверьков швабрами. Я бы и уборщиц тоже выгнал заодно — очень уж вредные бабки были, как на подбор. Хотя, конечно, не такие вредные, как этот урод.
— Гляньте-ка, — протянул он, — а ты, кусок мяса, огрызаться умеешь!
— Я тебе еще рыло твое свиное отгрызу, — пообещал я, — Не Распятьев тебя звать надо, а Растяпьев.
И скомандовал.
— Давай!
Брови упыря сошлись в кучу после моего возгласа. Он успел только повернуть голову в сторону девицы, но было поздно. Кусочки острого льда вырвались из ее ладони и ударили прямиком в крепкий канат, на котором висела люстра. Сколько она весила — трудно сказать, но грохот стоял такой, что мама не горюй. Я отскочил в сторону а когда открыл глаза, увидел, что упырь корчится на полу. Кованая люстра придавила его брюхо. Да так, что доски лопнули.
Он настырно пытался поднять ее, но было видно, как сил не хватает.
Регенерация, — снова раздался голос в голове. — Он потратил много сил на восстановление. Добей его.
— Добей его — вторила голосу девица.
Выглядела она так, что краше в гроб кладут. Бледная, будто всю кровь выкачали
(выпили)
…подбородок заострился, глаза как у снулой рыбы. Хоть бы только не померла. А то кто знает — может, тут принято в таких тварей перерождаться.
Я взял обломок ножки стула и подошел к комбригу. Он закашлялся кровавой юшкой и сплюнул ее в сторону.
— Что ж, для бесплодной ветви недурно. Как тебя зовут, сынок?
— Тамбовский волк тебе сынок, кровосос поганый. Виктор я.
— Витюша, значит. Знавал я, помнится, одного Витюшу. Малец совсем. Приютил его по доброте своей сердечной, когда наши все село сож… кхм, оптимизировали… Думал, что смогу в послушании его взрастить, в почтении. А потом и закреплю — крови своей дам отведать, посвящу в наши дела тайные. И знаешь, чем он мне отплатил? Пренебрег он этим высоким даром, кровь сплюнул, а через пару лет попытался меня прирезать во сне. Ну так я Витюшу за яйца-то и вздернул вверх ногами, а затем шкуру спустил и повесил на въезде в поместье свое. Он и до сих пор там висит, костьми болтает. Мне на добрую память, а прохожему и проезжему — в назидание.
Уж не знаю, с чего меня понесло — с истории, с рожи его мерзкой или со всего сразу. Но я даже не помнил ничего. Ни-че-го, кроме резкого, железистого запаха крови, теплых брызг и влажного чавканья.
А еще очень болели руки.
Наконец удушливая волна схлынула. Я отстранился. Желудок крутило в спазмах. Я тупо смотрел на тяжелую ножку стула в руках. Вся она была в ошметка и вязкой темно-красной жиже.
— Сердце, — тихо сказала светловолосая девица. А может, и не тихо. Может, она вообще прокричала мне на ухо, только слышал я с трудом из-за шума крови в висках. — Проткни его.
Но я не смог. Руки такая трясучка разбила, будто в каждую засунули отбойный молоток и на полную мощность выкрутили. Тогда девица подошла и обхватила ножку стула. Ее не смущала ни кровь, ни осколки кожи и костей.
— Давай, мне не хватит сил.
Наши руки нацелили обломок ножки в грудь упыря.
— Раз, два…
— Три, — закончил я и с нажимом опустил кол.
Распятьев лежал на полу молча, даже не дергался. Ножка стула торчала из его грудины. Говорят, что от нежити защищает осина, так что либо это вранье и сгодится любое дерево, то ли стул кто-то сладил именно из осины.
Через полминуты тело ублюдка пошло черными пятнами, а после… заполыхало. Я отшатнулся — подумал, что это такой прощальный подарок в виде БОМБЫ, но ошибся. Пламя оказалось холодным и оставляло после себя вонючий, жирный пепел.
Я поглядел на девицу, которая, чего уж греха таить, очень мне помогла. Спасла? Да, вполне. Если бы Распятьева не оглушили в морду сосулькой, навряд ли я сумел с ним сладить. Драться мне в жизни доводилось, однако этот соперник совсем из другой весовой категории А вот моя новая знакомая на весовые категории чихать хотела. Магия, волшебство? Как это вообще возможно? Та часть меня, которая опиралась на научный подход, уверяла, что это все представление. Карнавал с ряжеными.
Да только вот ряженые
