Владимир Берязев
ЗЛОРЕЧЬЕ ПУШКИНА НЕ ЗАСТИТ
…но, случается, привлекает к себе внимание просвещённой европейской публики и тем самым ставит под сомнение умение русских ценить свою великую литературу. Мол, всё в прошлом, а сегодня — деградация, упадок, ничтожество, полюбите нас чёрненькими, грязными, это наше естественное состояние, иного и быть не может, ибо суть России такова.
Мы прилетели на Парижский книжный салон из Новосибирска, проведя в дороге более 16 часов, и — уже в полуразобранном состоянии тел — прибыли в гостиницу «Балладин», что на улице де Моску (Московской), неподалёку от вокзала Сен-Лазар.
Несмотря на живительные несколько глотков виски, облегчивших второй перелёт уже из Шереметьева, состояние было не блестящим, встречали нас только любопытствующие колонии кроликов на газонах аэропорта Шарль де Голль, а водитель-молдаванин из турагентства около часа возил по тесным улочкам с односторонним движением, не в состоянии (это как ниткой в иголку), попасть в нужный створ нужной улицы, чтобы довезти-таки вещи к подъезду гостиницы.
Спросив наши фамилии, портье тут же выдал нам ключи от номеров, и на скрипучем лифте, вероятно, еще начала XX века, мы прибыли на пятый этаж. Размер апартаментов привёл меня в окончательное уныние: в комнатке было от силы пять квадратных метров, кровать, тумбочка, столик, стул, шкаф для вещей и дверка в душевую, рядом с которой вплотную друг к дружке лепились унитаз и раковина. Да, меньше, однако, только в Японии с их спальными камерами в виде сот.
Но делать нечего, я, бросив походную сумку, втиснулся в душевую кабинку и, задёрнув шторку, включил горячую воду в надежде смыть с себя дорожную усталость и тревогу неведения. Вода долго лилась прохладная, а когда вдруг хлынула горячая, шланг душа соскользнул с держателя и, подобно змею, выпрыгнул за пределы кабинки, обильно орошая кафель пола и изливаясь за пределы туалетной каморки — на палас спальни. Я нервно дёрнулся, поворачиваясь вокруг своей оси, задел боком горячую трубу, обжёгся, чертыхнулся, кое-как водрузил душ на место и с трудом закончил омовение.
Настроение испортилось окончательно.
— И чего тебе не сиделось в Новосибирске, какого лешего ты тут забыл? Нет чтобы за компьютером, дома, в кресле, отвечать на письма из разных углов планеты, попивать чай с клюквой и не ожидать милостей ни от Нового, ни от Старого Света, в гробу они видели тебя вместе с твоей литературой, а уж тем более — поэзией…
Присев на крохотном пятачке под раковиной, я толстыми носками, в которых прибыл из зимне-мартовской Сибири, принялся промокать разлившуюся воду; выжму и заново собираю, выжму и заново… А на душе от того ещё более скверно становится.
Ну, думаю, здравствуй, Париж! Вот мы и встретились.
* * *
К счастью, ничего худого из этой моей горькой растерянности и душевного ступора не проистекло.
Стоило лишь надеть свежее бельё и дотянуться до одеколона, как зазвенел телефон:
— Володя, это Саша Радашкевич, я в фойе внизу, собирай свою сибирскую делегацию, идём гулять по вечернему Парижу — на Монмартр.
Нас ждали.
Жизнь вновь обретала краски.
* * *
Судя по тому, как у стендов книжной ярмарки французские школьники выпрашивали печенье-крекеры, сладости и газировку, можно предположить, что карманных денег у них нет и в помине, точнее — все расходы расписаны до последнего центика, и сами подростки, зная о скудости возможностей своих и своей семьи, не стесняются попрошайничать.
О прижимистости и материальной стеснённости большинства французов я был наслышан, однако слегка опешил от птичьего гвалта детских стаек, своей непосредственностью напоминавших франкоговорящих маленьких цыган. Они кочуют от стенда к стенду, выслушивают лекции своих преподавателей, основная тема которых — русская литература, начиная с народных сказок и вплоть до нашего времени, участвуют в специально организованных для них театрализованных мероприятиях, знакомятся со всем богатством книжного салона, где только издателей-участников более двух тысяч.
В шестимиллионном Париже не было школы, которая не направила бы на 25-й Книжный салон, посвященный России, своих учеников. Это в обязательном порядке. Это часть государственной учебно-воспитательной программы. Это оплачено из бюджетных средств.
Можно предположить, что вдобавок к тем почти двумстам тысячам, отдавшим по 5 евро за посещение салона, ещё столько же, если не больше, на нём побывало школьников и учителей. Масштаб события грандиозен. Реклама и пропаганда Салона шла на протяжении месяца по всем каналам, во всех газетах, щиты и плакаты с логотипом и символикой A la Russe 25-eme Salon были на каждой станции метро, вдоль всех основных магистралей. В день открытия у павильонов на станции «Порт де Версаль» было не протолкнуться, мне трудно представить, чтобы у нас книги вызвали такой ажиотаж, но народ напирал, нас с большим трудом пропустили через плотно сомкнувшуюся толпу, лишь мои возгласы «Россия! Русские!» прокладывали дорогу, людское море на короткое мгновение расступалось, смыкаясь за спиной с недовольным и даже слегка агрессивным ропотом.
* * *
Такого количества русских книг и русских классиков в переводе на французский я в жизни не видел и, видимо, уже не увижу.
Здесь было всё. Весь XIX век — с великими и второстепенными, весь Серебряный, вся советская и вся диссидентская литература, детская и юношеская, фантастика и беллетристика, история и философия, религия и политика.
Ум и талант нашего Отечества французы не просто ценят, но и сберегают и всеми силами стараются употребить себе во благо. У нас же — с точностью до наоборот.
И впрямь, если задуматься, что президент Ширак переводил «Евгения Онегина», а наш лидер изучает русскую историю по телепередачам Э. Радзинского и вместе со своей супругой приходит в восторг от песен О. Газманова, становится многое понятно.
Я обратил внимание, что во Франции вновь высаженные деревца в парках, скверах и вдоль дорог оборачивают в специальную сетку, чтобы не поломало ветром, не побило дождём и градом, чтобы птицы не смогли навредить. По мере того как дерево растёт и крепнет, сетка сама по себе растворяется под действием влаги, воздуха и солнечных лучей. То же самое во Франции на законодательном уровне предпринимается для защиты ростков самобытной культуры, литературы и искусства. Помимо строгого закона о языке существует масса стимулов, фондов, грантов, конкурсов, позволяющих заметить любого одарённого человека, поддержать, опубликовать или другим способом вписать его в контекст культурной жизни.
Неужели это лишь от скудости на таланты? Нет, думаю, от уважения к себе и своему прошлому.
* * *
Просыпаясь в номере, неизменно включал телевизор, привинченный под потолком напротив кровати. Малопонятная, но бодрая и жизнерадостная речь ведущих, еще до принятия обязательного кофе с круассаном, побуждала к движению, к действию. По ходу утренних хлопот всякий раз сравнивал их TV с нашим. Увы, и здесь мы в проигрыше.
Во-первых, рекламы гораздо меньше, она качественней, добрей, она не агрессивна по сути. К тому же очень много социальной рекламы — о защите окружающей среды, о рабочих специальностях в военно-промышленном комплексе, о высоком призвании службы в армии и т. д. Раньше у нас подобными вещами занималась советская пропаганда. Однако с крушением империи социально значимые и государственно важные идеи утверждать в общественном сознании стало некому, на их место наиважнейшими в пропагандистско-рекламном искусстве стали тампаксы, презервативы, колготки, зубная паста, стиральный порошок и пиво.
* * *
Подбор фильмов тоже каким-то образом цензурируется, видимо, теми самыми общественными советами при телеканалах, от которых наши самозванные телеакадемики с такой яростью отпихиваются руками и ногами, словно желая сохранить невинность. Хотя если и существуют Содом и Гоморра в России сегодня, то это два главных телеканала и есть! На французском TV я не увидел насилия, доступ Голливуда здесь ограничен, не увидел ставшей у нас уже тотальной и упорно культивируемой пошлости в виде смеходромов и дебил-шоу.
Зато огромное место здесь уделяется детским и познавательным передачам — документальные фильмы, игры и мультяшки — всё нацелено на развитие интеллектуальных и творческих способностей юных французов, причем очень часто, особенно в играх и мультфильмах, участник или зритель TV-передачи ставится автором (или авторами) в ситуацию нравственного выбора, когда надо кому-то прийти на помощь, совершить добрый или худой поступок, разумеется, режиссура выстроена так, что в среде героев передачи и в душе зрителя добро, справедливость, мастерство, знание одерживают победу.
