Зато огромное место здесь уделяется детским и познавательным передачам — документальные фильмы, игры и мультяшки — всё нацелено на развитие интеллектуальных и творческих способностей юных французов, причем очень часто, особенно в играх и мультфильмах, участник или зритель TV-передачи ставится автором (или авторами) в ситуацию нравственного выбора, когда надо кому-то прийти на помощь, совершить добрый или худой поступок, разумеется, режиссура выстроена так, что в среде героев передачи и в душе зрителя добро, справедливость, мастерство, знание одерживают победу.
Однако учиться на собственных ошибках мы, по обыкновению, начинаем лишь после кровавого поноса, примеров достаточно:
— пьяное буйство перед сожжением Москвы Тохтамышем;
— взаимоистребительная смута эпохи Годунова;
— военный коммунизм большевиков;
— криминальная революция Ельцина.
Но любой подобный кризис требует потом длительного врачевания, увещевания словесного, умиротворения страстей. Пора, пора уже и нам задуматься о собственном духовном здоровье.
* * *
Картинки с выставки.
О роще картонных берез, точнее — стволов, испещренных черными штрихами в виде имен русских писателей, сказано уже достаточно много. Более всего возмущало русскую публику, что Людмила Улицкая была начертана на этих бутафорских дровах шрифтом, раза в полтора крупнее Пушкина, а имена Солженицына и Шолохова можно было отыскать лишь при большом старании, хотя Сорокин и Пелевин имели место быть на теле этой березовой рощи весьма зримо и выпукло.
Оно понятно, что учитывались пожелания французов, что список имен верстался согласно французским рейтингам, количеству книг и переводов, появившихся на местном рынке за последние годы. Все так. Но ведь за участие и за оформление стенда платила Россия, а не Франция, это ни один и даже не два миллиона евро, перечисленные из федеральных агентств по печати и культуре (В. Григорьев и М. Швыдкой). Только за дизайнерский проект этой самой «рощи» с пеньками и верхушками, выкрашенными в цвета российского флага, известный московский дизайнер Павел Каплевич получил, по слухам, 200 тыс. евро. И уж если вы платите такие деньги, то о державе-то подумайте, о достоинстве каком-никаком, до абсурда зачем опускаться. Думается, и для Людмилы Евгеньевны сие выпячивание не выглядело триумфом, а скорее конфузом, чьей-то глупой выдумкой, за которую приходится краснеть или, пуще того, оправдываться.
Ну, не глупо ли — прямёхонько под именем Oulitskaya ровно в три раза меньшим кеглем напечатано Ahmatova, так что сразу и не разберешь…
* * *
Этот крен был отмечен многими.
Однако в преимущественном представительстве на 25-м Парижском салоне постмодернистской и либеральной тусовки мне видится инерция ельцинской эпохи.
Формировали официальную делегацию уже упомянутые В. Григорьев и М. Швыдкой при непосредственном организующем и идеологическом участии Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ во главе с Сергеем Филатовым, бывшим в начале 90-х руководителем администрации президента Ельцина.
Эти люди с успехом разрушали империю, трудно предположить, что они способны на позитив, на созидание, невозможно представить, что с таким прошлым можно печься о формировании положительного, духовно наполненного и интеллектуально продвинутого образа России за рубежом. Куда привычнее грязь, криминал, кровь и сперма, патологические пристрастия персонажей, ненависть к собственной истории, брезгливое высокомерие к воспринимаемому как плебс народу и, конечно, ожидание похвалы и подачки от тех, кто богаче и сильнее.
Это не лицо, это гримаса.
Многие русские, из нескольких поколений эмигрантов, с возмущением говорили на площадке российского стенда о таком заведомо глумливом подходе к сегодняшнему восприятию русской литературы, а значит, и России.
Возможно, так бы все и прошло без сучка, без задоринки у наших досточтимых либералов, но карты спутал приезд неприглашенной «Литературной газеты» и неофициально приглашенной «Группы 17-ти», представляющей регионы России. Так, от Сибири помимо автора этой статьи присутствовали прозаик В. Казаков и поэт С. Самойленко.
* * *
Возникла интрига.
Запахло скандалом, первые искры которого довелось наблюдать уже в день открытия Салона, когда г-н В. Григорьев сорвал с колонны и принялся топтать плакат «Группа 17-ти» с тем, что, мол, ваша наглядная агитация нарушает замечательный «березовый» дизайн, за который «уплочено».
* * *
Кульминацией стал «круглый стол» «Литературной газеты», прибывшей самочинно и оплатившей зал имени Чехова для оппозиционного выступления. Даже это было непросто и накладно (800 евро), и зал, в отличие от других трех — Пушкина, Толстого и Достоевского, — самый неудобный, дальний, на 3-м этаже, под самой крышей.
* * *
Событие обрело характер знакового.
О нем писали, о нем вещали по «Свободе» и «Голосу Америки» и еще будут писать и вспоминать. Надо сказать, устроители должны быть благодарны присутствию на этом «круглом столе» «ЛГ» Т. Толстой вместе с братом И. Толстым, ведущим радио «Свобода». В результате противостояние взглядов на будущее русской литературы было явлено в лицах, и Алла Большакова, немалая часть доклада которой была посвящена роману «Кысь», обращалась со своей яркой отповедью непосредственно к авторице сего романа-памфлета. Буквально через неделю А. Большакова смогла прочесть этот же доклад в Кембридже.
* * *
От сибиряков твердое и взвешенное выступление прозвучало из уст Валерия Казакова, он выступал после Юрия Полякова, Лидии Григорьевой и Равиля Бухараева (Лондон). В. Казаков не стал оспаривать право постмодернистов на свои художественные методы, на их представительство на подобного рода книжных салонах за пределами Отечества, но поставил под сомнение, что такое право должно быть монопольным.
— Если человека лишить ноги или руки, зрения или слуха, то получим инвалида или урода. Именно в таком уродливом виде и предстает в последние годы российская литература, основной пафос которой состоит в отвержении, уничтожении, попрании советского прошлого, хотя именно из среды партийной элиты и обитателей кремлевских дач произошли многие ненавистники и хулители рухнувшего Союза.
До начала 90-х годов все так называемые лидеры нашей окрашенной в либерально-голубые цвета литературы, так полно и ярко экспонированной здесь и сейчас, представляли из себя борцов за свободу, диссидентствующих либо еще молодых людей, но ушибленных диссидентством и ненавистью к «совку». Они победили в 90-х, они сегодня занимают руководящие позиции, а мы, таким образом, поменялись ролями. Сегодня мы в оппозиции и можем говорить о себе: мы диссиденты, мы во внутренней эмиграции.
Как писал Юрий Кузнецов:
Но я по родному краю
Тоскую в краю родном.
Не странно ли, руководители идеологического отдела ЦК в свое время всячески старались сделать вид, что не существует такого поэта, как Иосиф Бродский, а по прошествии 15 лет с точностью до деталей, словно под копирку, их победители не заметили не только существования, но и смерти гениального поэта уже противоположной традиции. Неужели не смогли простить ему поэтического перевода «Слова о Законе и Благодати»?
Так что пусть мы будем новыми диссидентами, а представленная здесь литературная элита — верными слугами либеральной власти…
* * *
Мое выступление было коротким, и главный его пафос состоял в неприятии феодальной раздробленности современной российской литературы.
В оценке этой насущнейшей проблемы я неожиданно встретил единомышленника в лице ведущего телепередачи «Тем временем» Александра Архангельского, с которым мы пересеклись незадолго до этого — после состоявшегося «круглого стола» по критике. На мой вопрос: возможно ли, с его точки зрения, преодоление этой губительной для литературы феодальной раздробленности, когда книга, изданная в Хабаровске или Красноярске, не выходит за пределы своего региона и остается событием (при условии ума и таланта) лишь для тех потенциальных полутора или двух миллионов читателей, проживающих на территории этого региона, — так вот, на мой вопрос о перспективах единого поля русской словесности А. Архангельский высказал мнение о пока непреодолимых препятствиях на этом пути.
Суть в том, что для реконструкции советского книжно-журнального оборота или копирования современного французского, когда произведение, вышедшее в некоем издательстве или в периодике, становится достоянием всей страны, а не только Москвы и Санкт-Петербурга (для современной России), для подобного рода масштабной реформы книжной торговли и библиотечной системы необходима либо мощная стратегическая воля государства, преследующего некие идеологические цели, либо очень большие деньги. Такие деньги в силах затратить лишь суперкомпания, ставящая целью проломить межрегиональные, межиздательские и корпоративные барьеры.
