выбежав на балкон, поднял руки к небу и заорал на весь квартал, распугав стаю сизарей, ютившихся на козырьке подъезда:
— Я свободе-е-ен!
Петрович со снисходительной ухмылкой смотрел на причуды друга: он ещё и не на такое способен, этот Велик. Никто так не импровизировал по жизни, и никто не сочинял таких текстов для рок-композиций, как он. Но сегодня он был какой-то особенно безбашенный.
Наше сердце работает как новый мотор.
Мы в четырнадцать лет знаем всё, что нам надо знать.
И мы будем делать всё, что мы захотим,
Пока вы не угробили весь этот мир!
Это Петрович врубил магнитофон на всю катушку и вышел покурить на балкон.
— Цой жив! — радостно крикнул Серёга, и ловко выхватил сигарету из протянутой ему красной пачки, на которой белым вензелем под чёрной полосой красовалось: «Прима».
— Живее всех живых! — поддержал Петрович.
Вообще-то Сергей бросил курить ещё до семинарии. Но сейчас ему захотелось курить так, будто он хотел наверстать пропущенные годы. Делая одну затяжку за другой, Сергей жадно вдыхал едкий никотиновый жар, выпуская струю дыма в вечернее небо, покрытое копотью заводских труб. Тело само двигалось в такт мелодии, голова кружилась от табака, а губы подпевали: «Мы будем делать всё, что мы захотим…»
«А что, если рассказать Петровичу про Цоя? — пронеслась в голове у Сергея мысль. — Нет, не поверит, скажет, совсем свихнулся. Может Цоя как-то предупредить? Тоже не вариант: во-первых, где Цой, а где мы, а во-вторых… меня дома ждут».
Эта мысль подействовала на Сергея отрезвляюще. Он вдруг ощутил всю ненормальность своего положения. Да, в зеркале отражался Серёга Велик, это факт. Но внутри, в душе, он по-прежнему почтенный отец семейства, сотрудник кафедры философии, кандидат, наконец!
Каким-то образом волна времени откатила назад, и Сергей оказался на нулевой отметке своей жизни, там, где нет ещё ни семинарии, ни семьи, ни науки. Но эта волна не смыла воспоминания о его будущей… или прошлой… какая разница! — о его, Сергея, жизни, и это тоже — неопровержимый факт.
А что если это и не волна вовсе, а рельсы другого, параллельного пути, и там, на другой линии, сейчас сидят и ждут его, Сергея Платоновича Величко, родные и друзья?
Чёрт! Как же это проверить?
Внезапно его осенило:
— Петрович, дай телефон, я свой в трамвае забыл!
— Ништяк шуточки! Типа, мы в Нью-Йорке, и я такой, да на, бери, только антенну не сломай.
— Блин! — Сергей от досады треснул кулаком об стену. — Где ближайший телефон?
— Возле парикмахерской, вроде, ещё работает.
— Я мигом!
Сергей нырнул в ботинки и, выскочив из квартиры, помчался вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Голос Петровича остановил его на середине дома:
— Двушка есть? Держи!
Небольшая медная монетка звякнула об асфальт и подкатилась к ногам Сергея. Точно! Совсем забыл про эту забавную мелочь. А ведь без неё, как в сети без трафика, — никуда!
— Спасибо, дружище! — крикнул Серёга и понесся прямо через детскую площадку, перепрыгивая через мелкие лужицы и торчащие из земли разноцветные автомобильные покрышки.
Будка на углу парикмахерской зияла разбитыми по бокам стеклами. Но сейчас это было неважно, лишь бы телефон работал. Сергей снял с клавиши массивную трубку из черной пластмассы и сразу же услышал ровный продолжительный гудок. (Небеса!) Он бросил в монетоприёмник две копейки и стал вертеть диск, набирая десятизначный номер жены.
Сначала в трубке было тихо, только легкое шипение и потрескивание доносилось из глубин телефонной сети. «Это нонсенс, этого просто не может быть! — кусал губы Сергей. — Никто не возьмет трубку там, в другом тысячелетии. Ведь я же сейчас здесь, а значит их… то есть нас — ещё нет. Господи — ну же!». Неожиданно шипение и скрип стали сильнее, и сквозь них стали прорываться звуки факса, которые то нарастали, то исчезали, пока наконец не раздался громкий щелчок и в телефоне зазвучали длинные прерывистые гудки. У Сергея замерло сердце, а трубка в руке намокла от холодного пота.
— Алло, это кто? — отчетливо услышал Сергей голос супруги.
— Лида, Лида, это я, Сергей! Ты слышишь меня? — заорал он в трубку.
— Серёжа, я слышу тебя, не кричи так, гостей распугаешь.
— Лида, я…
— Где ты ходишь, мы уже устали тебя ждать. Когда ты вернешься? Уже три часа прошло, как ты позвонил и сказал, что едешь.
— Лида, милая, я… понимаешь… — Сергей лихорадочно думал, что можно сказать такого, чтобы жена поверила. — Понимаешь… я заснул в трамвае и уехал в Старый город.
— А я говорила, спать надо по ночам, а не диссертации писать.
— Прости, Лида, так получилось… Ты помнишь Петровича, я тебе про него рассказывал?
— Серёжа, ты о чём!? Тут люди собрались, чтобы тебя поздравить, а ты какого-то Петровича приплетаешь! Когда ты будешь дома?
— Ты же знаешь, здесь транспорт плохо ходит.
— То есть, ты не приедешь?
— Приеду, конечно, но… поздно, или… завтра утром. — Проговорив это, Сергей зажмурился так, будто сейчас ему должны были дать пощечину. О, лучше бы это была пощечина! Но на другом конце провода повисло тяжелое молчание.
— Лида, милая, прости, пожалуйста! Я же не виноват…
— Хорошо, Сергей, — холодно произнесла супруга, — я отпущу гостей. Сам будешь потом объясняться. Передавай привет Петровичу.
— Лида, Лида, подожди! — нервно затараторил Сергей, но в трубке уже раздавались короткие гудки. От досады он саданул трубкой об панель аппарата так, что половина её разлетелась на мелкие кусочки. «Чтоб тебя!» — зло стиснув зубы, сказал он непонятно кому, и, пнув ногой дверь автомата, вышел на наружу.
Буря самых противоречивых чувств нахлынула на него, и он, сунув руки в карманы куртки, стал нервно расхаживать взад и вперед под окнами парикмахерской, пытаясь понять, что это сейчас было. Разговор с супругой, казалось бы, должен был обрадовать Сергея, ведь теперь стало понятно, что старый и новый город существуют каждый в своем временном измерении и переход между ними находится где-то в районе трамвайного пути. А значит он всегда может вернуться назад, в свой мир: к жене, дочке и любимой работе.
Но ведь и этот мир ему не чужой: здесь живут его друзья, звучат их песни, здесь так весело и легко, как может быть только в пору беззаботной юности! Почему же ему тогда так тошно на душе, будто он делает, или сделал, что-то нехорошее?
Может быть это из-за вранья? Зачем были нужны все эти отговорки про транспорт и про следующий день? Ведь ничто не мешает ему прямо сейчас сесть на трамвай
