обратился Щука к нам, указывая пальцем на Дыбу. - Братцы, он что, весь свой страх в парашу спустил?
- Я и тебя могу следом спустить.
- Ага. Лаяла собака, обещая драку, а когда попалась, сразу обосралась.
- Пушкин, да? Лермонтов? Договоришься у меня, как и они!
- Друзья! – Щука вновь обращался к нам, на этот раз плаксиво так, жалостно. – Друзья, товарищ Дыба угрожает, если я правильно его понял, физической расправой. Друзья, его надо изолировать. Он бандит какой-то. Уголовник.
…
По вечерам вызывали романиста.
- Валентин Самуилович, ходите до нас! Тисните роман, чтоб слаще спалось.
Враг народа Губерман, расправив худые, сутулые плечи, спешил к нам: знал, что мы, в отличие от воров, щедро отблагодарим махрой или хавкой какой.
- Та ну его! – бурчал Дыба. – Культуру не хаваю!
- Ты тёмный, как негр! – говорил ему Щука. – Не хочешь – не слушай. Гнидником уши прикрой и дохни. Давайте, Валентин Самуилович, мы – ваши.
- Что господа каторжане желают послушать?
- О графе Монтекристе! – просил Щука.
- Надоело, - кричал другой, - давай про Стеньку Разина!
- Давай про Горбатого! Как там?.. Собор Богоматери.
- Посовременней. Про шпионов каких…Интре…Интригующее.
- Та ну! Там вон треть вагона шпионов, хиляй к ним – они тебя заинтригуют.
- А чё ты скалишься? Чё скалишься? Сам-то чего хочешь?
- Я-то? Я Робин Гуда хочу.
- Да? А Робин Гуд тебя хочет?
- Давай-ка, дядя, про Калиостро, он такие афёры прокручивал.
- Ну вот ещё! Следователь про мои афёры протоколов на три тома накатал. Хоть сейчас издавать можно. Нет, пусть что-нибудь душевное расскажет…Дубровский там… Как усадьбу с мусорами подожгли, как медведя натравили… Про шёпот в ночи: «Не бойся, Маша, я Дубровский»…
- Какая Маша с Уралмаша! Говорю, про Горбатого!
Терпеливо пережидал Губерман этот бурный прилив предложений и пререканий.
- А не желают ли господа каторжане прослушать роман в стихах?
- Роман в стихах? Шо ты заливаешь?
- Ну, валяй в стихах!
Губерман довольно потирал сухонькие ладошки.
- Ну так слушайте ушами, господа каторжане!
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог»…
…
…Мне уже приходилось слышать «Евгения Онегина», правда, не в классической версии, а как рассказывают обычно – доступным языком и в довольно вольной трактовке. Звучало сие примерно так:
«… и вот, получив от Татьяны маляву, в которой та предлагала: дескать, я ваша, милостивый государь, берите меня без обёртки, он встретился с ней и сказал: «Поверьте честному слову, девушка вы что надо! И любой другой наверняка воспользовался б вашей невинной влюблённостью, не глядя на то, что вы ещё фря несовершеннолетняя. Но я не пакостник. Я человек благородный. Дворянин, в законе. И, как дядя, самых честных правил. Так что утрите сопли и ступайте к няне, от греха подальше, а то я за себя не ручаюсь». Так сказал ей благородный Онегин и поплёлся к её сестре Ольге, которая, да будет вам известно, прошла уже втихаря от родителей и Крым, и Рым, и медные трубы. Ленский как узнал об этом, засадил две бутылки чернил, заполировал это дело по дороге пивасиком и пьяный, как падла, явился к Онегину. «Что ж ты, морда, делаешь?! – заорал он с порога. – Мы ж кореша с тобой! Однокорытники! Зачем ты путался с Олькой?!» Онегин, само собой, в полный отказ: «Да ты что, старичок! Она даже не нравится мне». «Врёшь! – кричит Ленский. – Она всем нравится!» «Окстись, дружище! Кто кроме тебя позарится на неё? Она же, право слово, страшнее жизни. Прыщавая, грудь плоская, ноги кривые…» «Врёшь, - орёт Ленский, - не кривые!» «Не спорь, - говорит Онегин, - раз не знаешь! Ноги такие, будто она ездила до Киева и обратно верхом на цистерне». Тут Ленский как звезданёт Онегина по роже. А тот в ответ холодно так, а главное, не теряя достоинства: «Это что, бля, вызов?» А Ленский ехидно так: «Да, бля, вызов! Завтра ровно в шесть, а то я сейчас настолько пьян, что даже в висок себе не попаду»…
По утряне встретились. У Чёрной речки. Секунданты суетятся… Лепила местный подтянулся на карете «Скорой помощи». У Ленского, само собой, похмелье. Морда опухшая, сушняк, клешни трясутся… А Евгений Онегин как огурчик. Костюмчик на нём с иголочки, кепчонка новая… Достал он дуру и шмальнул, не целясь даже. Все ахнули. Ворошиловский стрелок. Снайпер-самоучка. Пуля прямо в лобешник - и всех делов. Убит поэт и всё такое…»
…
Через полчаса спали все кроме меня, Щуки и, как ни странно, Дыбы. Мы слушали сиплый голос старика, заворожённые, лишь изредка прерывая его каким-нибудь замечанием.
- Духи, гребёнки, пилочки!.. – повторил за Губерманом Дыба. – По три часа проводил перед зеркалом… - Дыба брезгливо поморщился. – Какой-то он немножко…
-
