вот другая, другая почему-то так и не началась.
— И знаешь что ещё… Ника, ты меня слушаешь? — Вера толкнула её в бок. — Знаешь, этот твой Кирилл ведет себя ровно также. Когда я ему говорю: пойдём с нами наверх, начинает всячески уворачиваться, переводит разговор на другое. Да, и говорит, прямо как ты: Вера, отстань.
— Ну и отстань от него. Видишь же, он сам не хочет.
— Да он просто дурак.
Девчонки говорили громко, особенно Вера, и Павел волей-неволей всё слышал. Он, конечно, не прислушивался нарочно, но этот разговор возникал уже не в первый раз, и, хоть и в разных вариациях, но всегда сводился к одному.
Вообще-то, Павел был согласен с Верой: парень действительно дурак. Упрямый дурак. Взять бы за шкирку да потрясти, как следует, авось, мозги-то на место вправятся. Если есть чему вправляться.
Павел вздохнул. Его девочка страдала. Он видел, как она переживает, молчит, ничего не говорит и постоянно витает где-то в облаках, отвечая невпопад на его вопросы и рассеянно улыбаясь. А иногда горько плачет, закрывшись у себя в комнате.
До него не сразу дошло, в чём дело.
Сначала он решил, что это из-за поганца Полякова. Парень вызывал у него брезгливость, чувство тошнотворного отвращения, которое возникает при виде неприятного шевелящегося насекомого. Поляков, как и многие, кто так или иначе был связан с Литвиновым, был привлечён к судебному разбирательству, но почти сразу же начал активно сотрудничать со следствием и к тому же был взят под протекторат Кравцом, ещё одним омерзительно неприятным для Павла типом, которому удалось каким-то образом выйти сухим из воды. Чувствовалось, что мальчик далеко пойдёт, и Павлу оставалось лишь облегченно вздыхать, что пойдёт этот мальчик дальше, по счастью, уже без его дочери. Вот только Никины переживания больно ранили.
Потом Павел понял, что Поляков ни при чём. Вернее, не понял — подслушал из девчоночьих разговоров. Удивился, конечно. Пришла, что называется, беда, откуда не ждали. Этот пацан, Кирилл Шорохов, похоже, тот ещё… герой.
Павел спрашивал себя, что там за чувства могли вспыхнуть между этими двумя детьми, пока они бегали и прятались по вонючим отсекам, но что-то, видно, вспыхнуло, а теперь, то ли из-за нелепого упрямства, то ли ещё из-за чего, эти двое засели каждый на своём этаже и не желали делать первый шаг навстречу друг другу. Ни один, ни второй. И Павел не знал, смеяться ему по этому поводу или плакать.
Кир
Интересные повороты всё-таки делает жизнь — иногда резкие, на сто восемьдесят градусов, а иногда и на все триста шестьдесят. И вот, когда жизнь залихватски разворачивает тебя на эти триста шестьдесят градусов, и ты летишь стремительно, так, что закладывает уши, и мир скачущим калейдоскопом мелькает мимо, тасуя события и людей, как опытный картёжник колоду карт, что кажется, что теперь-то, уж теперь тебя развернёт, так развернёт, но… но по факту ты в результате опять оказываешься ровно на том месте, с какого и стартовал.
Именно так всё и случилось с Киром, и сегодня, ритмично взмахивая мотыгой, наклоняясь и разгибаясь, он испытывал прилипшее к нему в последнее время и ставшее уже привычным чувство déjà vu.
Всё те же грядки, всё та же влажная удушающая жара, тот же Колобок, уже восстановивший все потерянные за время карантина килограммы и досматривающий свои послеобеденные сны в центральной конторе, тот же Лёха Веселов, уже пришедший в себя и ловко сплёвывавший сквозь дырку между зубами.
Хотя нет… всё-таки кое-что изменилось.
Кир, вернувшись героем к себе на шестьдесят пятый, обласканный славой и вниманием, неожиданно понял, что всё это — громкие слова, почёт, демонстративное уважение — ему не нужно. Его тяготили и заискивание вчерашних приятелей, и показная дружба со стороны авторитетного Татарина, и заинтересованные взгляды девчонок, и воскресшие чувства Ленки Самойловой. Он словно повзрослел как-то вдруг и разом, перешёл невидимую черту, оставив на той стороне вчерашнюю бестолковую жизнь.
Что этому было виной? То, что он неожиданно в свои девятнадцать лет столкнулся лицом к лицу со смертью, которая прямо на его глазах собрала свою нехитрую жатву, не побрезговав тем, чей срок ещё не пришёл?
Кирилл старался не думать об этом, гнал прочь мысли, стараясь задушить приступы памяти монотонным и отупляющим трудом. И иногда это даже получалось…
Он инстинктивно сторонился родителей Вовки Андрейченко, хотя слова Савельева «расскажешь, когда они будут готовы тебя выслушать» сидели в голове крепко. В глубине души он надеялся, что это время не наступит никогда, но оно пришло.
Мать Вовки явилась в их жилой отсек сама. Села на подставленный отцом Кира стул, аккуратно сложила руки на коленях. Сидела, как примерная школьница на первой парте, выпрямив спину, не сводя глаз с Кира. Он принялся рассказывать, но в какой-то момент понял — она его не слушает. Просто смотрит и смотрит выплаканными досуха глазами, и вопрос, который Кирилл прочитал в её взгляде испугал и оттолкнул его.
— Почему не ты? — говорил Киру этот взгляд. — Почему мой сыночек, а не ты? Почему? Почему?
Вечером, уже перед сном, Кирилл слышал, как мать сердито выговаривала отцу:
— Чтоб больше эту Андрейченко не пускать у меня. Понял? Нечего ей тут делать, — и в словах матери сквозил такой испуг, как будто присутствие чужой, убитой горем женщины может отнять у неё её собственное счастье.
И было ещё кое-что, вернее, кое-кто, о ком Кир запрещал себе думать — смешливая рыжая девчонка, живущая где-то там, за облаками, в огромном хрустальном шаре, в мире, где солнце будит по утрам, а звёзды поют колыбельную ночью. Но запрещай — не запрещай, а всё равно думалось, а уж когда однажды воскресным утром на пороге их квартиры объявились Марк с Верой, мысли о Нике вспыхнули с новой страшной силой.
Марк и Вера буквально вытянули его из той раковины, куда он добровольно заполз, и жизнь Кира опять сделала очередной виток, ещё больше отдаляя его от прежнего привычного и нехитрого существования.
Кир не мог объяснить себе, почему эти ребята, безбашенный Марк, надменная Вера, братья Фоменки, с которыми его познакомили, вдруг стали ему интересны и близки, несмотря, казалось бы, на два года разницы. И дело было не только в их уме и в трёх классах, которые отделяли их от Кира — если бы решало только это, наверно, Кирилл сбежал бы из этой компании после первой же встречи — нет, не это было определяющим.
Они разительно отличались от всех его
