умрёте очень быстро, а вы коней жалеете. Я пришёл сюда о людях вопрос решать, а синьор Николай о бедненьких конях печалится.
— Люди — что! Люди — они и есть люди, а конь — тварь бессловесная. Людей мне не жалко, они что крысы или жабы, кони добрые и преданные. И все погорели. Все пятеро. Охо-хо, грехи наши тяжкие, — вздыхал синьор Николай.
«А у дедка, кажется, маразм», — с некоторой разочарованностью подумал Буратино.
— А контракт я отозвать не могу, — вдруг произнёс Николай. — Я уже задаток дал два цехина и люди могут потребовать ещё два, когда работу выполнят. Так что, пацан, живи и бойся. Я бы и рад кончить эту возню, да уже не могу. Не могу я взять своё слово обратно, не так воспитан.
— Ну что ж, — сухо сказал Буратино, — не можете, так не можете. Я с этими, что подписались под контрактом, сам решу. А вы, в свою очередь, сами отсюда выбирайтесь, — он секунду помолчал. — Жаль, что вы не захотели пойти на встречу, я всё-таки надеялся на вашу мудрость.
— И правильно делал, — вдруг сказал Николай, — надоело мне всё это, я жене скажу, чтобы деньги тебе вернула. Ты ведь за этим пришёл?
— Да.
— А вот с лихими людьми, что контракт взяли, тебе самому решать придётся. А с тюрьмой мне самому. На том и порешим.
— Хорошо, — произнёс Буратино, — может, я могу вам чем-нибудь помочь?
— Можешь. Уходи отсюда, душно мне от тебя. Сухое у тебя сердце, деревянное, а глаза хитрые и лживые.
— Ну, всего хорошего, — сказал Пиноккио и стукнул в дверь.
Когда дверь уже открылась и мальчишка почти вышел, старик окрикнул его:
— Эй, парень!
— Да.
— Люди — жабы, — произнёс Николай, — а вот лошади мои на твоей совести, зря ты их убил.
— Дурак ты старый, — зло сказал Пиноккио, но так, что старик его не услышал, — вот прицепился со своими лошадями, дегенерат, — и уже громче добавил: — До свидания, синьор Никола й.
Буратино вышел из полицейского участка в неблагоприятном расположении духа. Но долго размышлять о разговоре со стариком он не стал, и тут же забыл всю эту ерунду про лошадей. И когда добрался, сказал:
— Лука, найди Пепе Альвареса. Скажи, что у нас в ближайшее время будет очень серьёзное дело. Пусть придёт.
— Ладно, — сказал Лука и пошёл искать Пепе.
А вот Рокко Чеснок ничего говорить не стал, он всё понял и без слов, и без лишних вопросов.
Только что взошло солнце. Впрочем, его не было видно из-за необыкновенно сильного тумана, просто стало светло. Море было тихим, ни ряби, ни зыби, как молоко в чашке. Для контрабандистов погода — лучше не придумаешь. А Дино Кальяри был зол, он всегда был зол по утрам. Что его с утра злило, он и сам не знал. Знал Дино Кальяри только одно: чем раньше он встал, тем он злее.
Вот и сейчас Кальяри ни с того ни с сего влепил потрёпанному мужичишке, тащившему ящик рома, хорошую оплеуху.
— За что, хозяин? — не очень-то удивился мужичок.
— Шевелись, вонючка, а то ещё схлопочешь, — рыкнул Дино и добавил: — ишь, вонючка, ещё вопросы мне тут задаёт, козёл.
Мужичок чуть ли не бегом добежал до баркаса, поставил туда ящик с выпивкой и тут же кинулся в скрытую кустами пещеру за следующим. А Дино закурил очередную папиросу и, ежась от утренней сырости, огляделся вокруг. О, как он не любил это чертово море, эту чёртову работу, эту вечную сырость, эти пропахшие рыбой баркасы, проклятые ящики с дешёвым ромом, дурацкое сукно, кружева, табак, сахар, кофе, оружие и всё остальное, что ему приходилось возить, прятать, продавать и снова возить. О, как ему не хотелось делиться, кто бы знал. Таможенную стражу Дино ненавидел, пронырливых полицейских ненавидел, скупщиков контрабанды, жирных и хитрых торгашей, он ненавидел особенно, хотя те и не были в доле. Единственный, кого он не ненавидел из дольщиков, был Томазо Рыбак. Томазо он просто боялся. И этот страх и ненависть отравляли жизнь бедолаги Кальяри.
— Ну ты, жаба, шевелись, в конце концов, — крикнул он остановившемуся, чтобы вытереть пот, помощнику.
— Да, Дино, шевелюсь, — буркнул здоровенный, одноглазый контрабандист с наколкой на руке.
— Сколько ещё рома осталось? — спросил Камбала.
— Четыре ящика.
— Уроды, — злился Дино, — всё утро возятся вдвоём, двадцать ящиков погрузить не могут. Мы уже должны в море быть давно.
Одноглазый помощник хотел было что-то ответить, но в эту секунду в тумане он разглядел человеческий силуэт и, выхватив из-за голенища нож, произнёс:
— Хозяин, глянь-ка.
Дино посмотрел в сторону, куда указывал одноглазый, и тоже увидел человека. Да нет, не человека, а людей. Один за другим из тумана, сползавшего с гор, появлялись люди.
— Полиция? — спросил одноглазый.
— Нет, — коротко ответил Дино, он почувствовал острый приступ раздражения, этого не должно было случиться. И этого не случилось бы, если товар погрузили на баркас вовремя. — Таможенники, твари.
— Бежим? — спросил одноглазый.
— Стой, дура. Товар бросим, что лм? — резко бросил Кальяри. — Не мандражируй, они от меня за два месяца вперёд деньги приняли.
Контрабандисты подождали несколько секунд, дожидаясь, пока люди подойдут. А когда те подошли, Дино пожалел, что не согласился с предложением своего помощника, потому что он узнал того человека, которого не то чтобы боялся, но с которым меньше всего хотел встретиться в такой обстановке. Это был Пепе Альварес. Пепе остановился метрах в пяти от Дино, стал молча. Но во всей его фигуре, даже сквозь туман, угадывалась решимость. А рядом с ним появлялись, вырисовываясь из влажной дымки, совсем ещё молодые пацаны и здоровенные детины.
— Чего надо? — нагло и не теряя присутствия духа спросил Камбала.
— Да вот, — произнёс один из пацанов, носатый такой, — погутарить к вам пришли.
— Мне сейчас некогда, приходите вечером в трактир к Бьяндели, там и поболтаем. А сейчас я работаю, — отвечал Дино.
— Боюсь, что вечером нам будет некогда, синьор Кальяри, — мягко настоял пацан.
Дино узнал его, это был тот самый сопляк, за которого дурак-цыган заплатил
