«Дорогой Вова! Дружище мой боевой! — восторженно писал Василий Михайлович. — Меня бросили на новый фронт: с детишками возиться! С самым замечательным человеком встретился, с Антоном Семеновичем Макаренко. В трудовой колонии № 10. Тебе, мабуть, и не знать, що воно такэ, эта колония? Это такое, от чего сердце радуется за нашу родную Советскую власть! Собираем мы ребятишек одиноких, бродячих, одним словом, беспризорников. Да учим их, как людьми полезными стать. Хлопцы — оторви голова! А мы из таких куем советский рабочий класс. Вот как! Трудом да самостоятельностью… Башка этот самый Антон! Его шпыняют, а он свое дело делает исправно. Я помощником у него. Думаешь, кого тут встретил? Не догадаешься ни в жисть! Васю и Сашу. Помнишь, в двадцатые годы в «Асторию» прибегали, когда Черного Ворона ловили? Выросли мальцы, во главе отрядов стали. Мастера — будь здоров! Меня подучивают зубило держать…
Тут встретил как-то Тиму Морозова — студент! Инженером метит. Тимофей Иванович был на большой чекистской работе. Но его смущало образование — два класса! Все просился на учебу. «У тебя семья четыре человека!» — отговаривали его в отделе кадров. Сам понимаешь, кому охота отпускать толкового человека? И все же Тима в счет парттысячи попал в Харьковский автодорожный институт. А теперь он к тому же председатель комиссии по чистке партии. В Краснозаводском районе трясет перерожденцев да разложившихся — аж пыль столбом! Чекист нашей закалки! А еще, Володя, слухай сюда. Клавдия Евстафиевна, может, помнишь, моя жинка, народила Васю. Понимаешь, хороший пацан — весь в меня!..»
Смешной, трогательный мой друг Вася! Весь ты тут, в этом восторженном письме. Ушли годы, но ты такой же юный сердцем! Жизни людской мало для того, чтобы оглянуть весь свет да переделать его на радость человеку. Но за жизнь одного человека можно сделать многое. В стране победно шагает социализм — в этом и есть твой труд. Вехами славного времени встали Магнитка и Комсомольск-на-Амуре, тракторные Сталинградский и Харьковский, Турксиб и МТС на селе… Америка, друг, и та вынуждена была признать новую Россию! Ты и твои сверстники тому «виной»!
Радоваться бы и нам в семье, ан нет. Отправил я жену в далекое Шафраново: там — кумыс, степной воздух Башкирии, сосновый аромат предгорий Урала. Вернулась Нюся — яблоко налитое. А через полгода — опять горячие глаза, пылающий румянец на скулах. И слабость. И кровь из горла. И смертельная скорбь во взгляде — плакать хочется! Так-то, мой задушевный, верный дружище…
Дела чекистские не отпускали нам часа свободного.
Июньским вечером меня вызвал начальник отдела ОПТУ.
— Вам известен Щусь?
Как же! И в Пологах, и в Сухаревке, и в Знаменских лесах — много раз схлестывались наши с ним дороги.
— Этот агент РОВСа недавно снова побывал на Украине. Заглянул в Пологи и в Знаменку. Ищет кадры, восстанавливает связи. Побывал он и в Запорожье. Вертелся что-то в среде ученых…
— И вновь ушел за кордон? — спросил я.
— К сожалению, вы угадали. Прошляпили, как самые отъявленные головотяпы! После его посещения в двух южных районах загорелись колхозные хлеба, взорван склад горючего и убиты три сельских активиста. Как видите, классовая борьба обостряется. Кулацкий элемент недобит. Есть, значит, почва для антисоветчиков и врагов народа. Семнадцатый съезд нашей партии подтвердил: вопрос «кто кого?» решен в пользу социализма. Однако это не значит, что врагов больше нет. Наоборот! Вот установили дипломатические отношения с Румынией и Чехословакией. А они через свою границу пропускают агентов РОВСа…
Я хорошо изучил наклонности моего нового начальника — любит «подпускать» политику в самое пустяковое дело — и слушал терпеливо его лекцию, дожидаясь главного. Наконец он подошел к нему:
— Предполагается нелегальная ходка диверсанта. На ноги поставлены заставы пограничников. Ваша задача — перекрыть железные дороги на случай прорыва лазутчика.
— Придется людей просить.
Начальник не любил, когда о боевом задании знали многие, заранее считая такую операцию проваленной.
— Не дам ни человека!
— Я имею в виду железнодорожников. Актив наш, — уточнил я, внутренне усмехаясь.
Начальник потер подбородок, соображая: можно ля разрешить?
А я наседал:
— Перекрыть все участки, сами знаете, штатными сотрудниками невозможно.
— Черт-те что! Задыхаешься без работников. — Начальник отдела смотрел на меня сердито, будто бы я виноват был в том, что людей в органах НКВД недостаточно.
— Тираспольские товарищи считают, что переброска агента РОВСа будет в районе станции Рыдница, Юго-Западной железной дороги. Там Днестр имеет лазейки. Но это предположение! Отмахиваться от него мы, понятно, не можем! Свою же голову на плечах иметь не вредно! Продумайте план — вместе посмотрим… Насчет актива… Пожалуй, вы правы: придется поднять.
И вот в моем распоряжения автомобиль на рельсах — дрезина. Быстрый и удобный транспорт. Со мною в Рыдницу едут три человека.
На станции мы связались с парторгом, побывали в политотделе МТС. И в красном уголке станции собрали наших самых боевых помощников. Вкратце сообщили о предполагаемой заброске к нам вражеского лазутчика.
— Поможем, чего там, — решили коммунисты. Тут же уточнили, кто, где и когда будет нести охрану.
— Иду в засаду у переезда! — вызвался молодой дежурный по станции Тарас Семенчук.
Начитавшись книг о подвигах пограничников, он и в Рыдницу напросился, рассчитывая поймать шпиона. И вот он почти у цели. Волнуется, суматошно ходит среди сослуживцев.
Мне припомнился наш выезд из Рязани на банду Мамонтова. Так же возбужден был и я, так же хотелось отличиться. Когда это было!..
Семенчук подошел ко мне.
— Товарища можно взять с собой?
— Кого? — спросил парторг, усатый хмурый украинец.
— Стрелочника Мыкиту. Из пограничников хлопец.
— Так вин беспартийный, — засомневался парторг, еще больше хмурясь.
— Можно, если проверен, — сказал я.
— Тут нема неверных! — обиделся Семенчук и покраснел до ушей.
Стояла тихая летняя ночь. Луна полным диском проглядывала из-за легких облаков. Дорога к переезду вилась по ржаному полю, оно уходило к самому Днестру. Оттуда, с запада, тянуло свежестью. Наши помощники тихо и настороженно уходили на свои посты.
Семенчук и его товарищ вооружились охотничьими двустволками, залегли обочь дороги.
Во ржи били перепела. Луна наконец высвободилась из облаков и засветила ясно и ровно.
— А если… — Семенчук робел и волновался: это ведь его первый выход навстречу настоящему врагу!
— Если наше счастье… Тут кричи: «Руки в гору!» А я с другого бока. Вин мае зброю — голову не высовывай!.. — картаво, тихо говорит бывший пограничник.
Осторожно приподнялись. Под легким ветром поспевающая рожь шевелилась словно живая, укрытая золотистыми полотнами. Полевая дорожка темнела, теряясь вдали. Метрах в пятидесяти позади чернела будка путевого сторожа. В светлое небо, как зенитки, уставились жерди шлагбаума.
Тишина владела округой. Перепела страстно призывали:
— Спать пора! Спать пора! Спать пора!
И нежный шепот налившейся ржи, едва слышный, убаюкивающий. Глаза слипались, голова клонилась к траве. Семенчук заклевал носом…
Бывший пограничник был привычен к ночным вылазкам. Когда в сон клонит, самое время для лазутчиков! Ему почудилось, что рожь зашелестела слышнее. Тронул Семенчука:
— Чуешь?
Прислушались. Привстали. Дорога по-прежнему была пустынной. Но рядом с нею рожь колебалась и шуршала. Ребята затаили дыхание.
Вот мелькнуло темное пятно. Шорох резче бьет в уши. Взволнованная струйка в желтом море все ближе, все отчетливее.
— Он, — прошептал Семенчук.
Отползли в кювет, взводя курки ружей.
Человек, пригнувшись к самой земле, с опаской вынырнул из ржи. Настороженно огляделся. За плечами у него горбился мешок.
Вот он в десяти шагах. Ясно видно землистое от лунного света лицо. Слышно тяжелое дыхание.
