В большом свете люстры я снова и снова любовался Бочаровым. Он был похож на дипломата в своей элегантной одежде. Говорил веско, подчеркивая слова редкими скупыми жестами. В уме яркой зарницей вспыхнуло видение: далекий холодный Егорьевск. Мы с Пашкой организуем комсомол. И танцы, разрешенные нами скрепя сердце. И поход комсомольцев против галстуков, пудры, рукопожатий и духов…
Марина была очень подвижная, энергичная, смеялась заразительно. Ей было, наверное, не больше двадцати. И в сравнении с Павлом Ипатьевичем, мужественным, строгим, она выглядела девочкой-школьницей. Она наклонилась к Анне Ивановне:
— Извините, неловко, что я так громко смеюсь… Такая уж я!
— Ну, что вы! — Анна Ивановна на виду веселых здоровых гостей как-то приободрилась.
— Вот приехал к вам в санаторий. И Маринку с собою. Мы с ней две недели как вышли из загса.
Павел Ипатьевич привлек к себе жену. Она стеснительно зарделась.
Анна Ивановна тихонько посмеивалась и задумчиво смотрела на счастливых молодоженов.
Теща быстро собрала на стол. Молодых — на первый план!
— За жизнь, друзья! — Павел Ипатьевич поднял бокал с вином.
— Горько! — вдруг крикнула моя теща.
Павел Ипатьевич смутился. На щеке еще ярче зарозовела вмятина, полученная когда-то в Сибири. Он поцеловал Марину в губы.
— Будьте счастливы! — тихо сказала Анна Ивановна, пригубив рюмку с кагором.
От второй рюмки Павел Ипатьевич отказался:
— Почки!
Я пить тоже не мог: сердце шалило!
— Ну и мужчины пошли! — со смехом сказала Марина и лихо выпила вторую рюмку вина. — Пусть мне хуже будет!
Потом увела Анну Ивановну в спальню. А мы с другом уединились за шахматной доской в углу под фикусами.
— Научился?.. — спросил Павел Ипатьевич, расставляя фигуры на доске. — Не забыл, как Васильев искал шахов и матов?.. Где он теперь?
— Командует колонией детской под Харьковом. Рабочий класс воспитывает.
Гость со смешком спросил:
— Ну, кипяток, все бушуешь?.. Уже залысины и складки на лбу. Светлана, небось, невеста?..
— В пионерском лагере.
— Как работается?
Я рассказал ему про случай с гомеопатом. Бочаров, посмеиваясь, поддел:
— Старого воробья, значит, провели!
— А в столице процесс за процессом. Вы там всех сделаете врагами народа. — Я заговорил о наболевшем. Люди удивлялись и ахали: столько вредителей и антисоветчиков открыто! Многие не верили сообщениям газет. Да я и сам узнавал об арестах людей, которых знал с детства как преданных борцов за народное дело.
— Может, их допрашивали с пристрастием, Павел? Они оговорили себя? Ну, не верится: такие люди, и на тебе — враги!
— Судебные процессы были открытыми. Иностранные корреспонденты, дипломатические представители — все налицо. Могли бы подсудимые во весь голос сказать: нас пытали! Мы наговорили на себя! Не верьте нашим показаниям! Но ведь во всеуслышанье при честном народе они подтвердили: мы враги Советской власти.
— Может, надеялись сохранить жизнь…
Павел Ипатьевич не согласился:
— Обвинительные заключения им были вручены заранее. Они люди грамотные и разбираются в статьях кодекса. А там что ни статья, то высшая мера! Так что терять им было нечего. Не отрицали вину, значит, правда. Тут не верить невозможно…
— А может, надеялись на мировое общественное мнение. Мол, рабочий класс других стран поднимет голос протеста.
Павел Ипатьевич досадливо поморщился:
— Давай, Володя, не будем ломать голову. Важно, чтобы мы с тобою следовали во всем за Лениным: и скромностью, и служением революции. Помнишь нашу клятву? — Мой друг застенчиво улыбнулся.
— Помню, Паша.
— А я недавно побывал в Рязани. Схоронил отца. На тормозной площадке схватила грудная жаба. Упал как подкошенный. Так и привезли в Рязань. Завернул на могилу Нифонтова. Берегут память: оградка покрашена, калина раскинулась у изголовья.
Мы надолго замолчали. Мысли о далекой юности охватили нас.
— Рассказали мне там любопытную историю, — промолвил Павел Ипатьевич, уронив короля в знак того, что сдается. — Знаешь ведь, как сейчас выискиваются враги? Так вот, приехали в районный центр областные руководители, за ночь созвали членов райкома партии. Утром открыли заседание. Начальник областного управления НКВД информирует:
— Ваш первый секретарь троцкист и участник подпольного антисоветского центра! Снимать его нужно.
Первым на трибуну поднялся старый председатель колхоза и захохотал:
— Ванька троцкист! Брось чудить, товарищ!
И отказались голосовать за снятие.
Прибыл первый секретарь обкома партии. Снова собрали пленум. И опять история повторилась: сельские коммунисты не послушались приезжих. Они-то знали своего первого секретаря с пеленок!
А «дело» создано. Начальник областного управления НКВД приказывает районному энкеведисту: бери под стражу без всяких!
Явились на квартиру: не тут-то было! Секретарь уже снят с учета и с семьей выехал неизвестно куда! Вот тебе пассив и актив.
— Наслушаешься такого, Павел, и иной раз подумаешь: уйти из органов!
Бочаров резко встал и положил руку мне на плечо.
— Не смей и думать! Иначе — ты мне не друг!.. Ты уйдешь. Я — следом. За нами — третий… А кто останется?.. Бижевич останется!..
Мне не хотелось первому ворошить прошлое, но теперь я спросил:
— Кстати, где он?
— В Ростове-на-Дону. Снова пробивается «в верха». Он прямолинеен и не раздумывает при исполнении приказов. Такие личности нравятся некоторым руководителям. С горечью признаюсь тебе: не прав я был в Красном Логе. Сперва я обижался на тебя, Володя. Не скрываю. А теперь — дай руку, друг!.. Кто-то должен беречь безопасность государства. Так почему не мы с тобою? Опыт есть. Партийную закалку мы получили. Иногда бывает, как в кузнице: молот и наковальня! Кто-то должен быть буфером, чтобы не расплющить окончательно деталь, сдержать руку кузнеца.
— Могут расплющить.
— Ты шел в ЧК, заранее выговаривая себе жизнь?
— И гибелью своей утверждай революцию! — по-мальчишечьи воскликнул я. И застеснялся невольно выданных чувств.
Павел Ипатьевич накрыл своими ладонями мои. Так постояли мы с минуту.
— Чего вы забились в угол? — Это голос Марины.
— Договорились не дезертировать! — негромко сказал Павел Ипатьевич, выходя на свет.
— Как с Аней по-вашему? — спросил я Марину.
— Скрывать не стану: очень и очень серьезно. Перевезите ее на родину. Перемена климата… Ну, вы не придавайте особого значения моим советам. Я ведь всего пять дней как стала врачом!
А назавтра Бочаровы перебрались в санаторий.
Я подал рапорт. В Киеве, куда к тому времени перевели столицу Украины, мое обращение нашло быстрый отклик.
— Вот и хорошо, Володя, уедем отсюда! — радовалась Анна Ивановна, узнав об удовлетворении моей просьбы. Она желала, чтобы мы скорее покинули Южноморск: приглашение обыкновенного шарлатана в дом ответственного работника НКВД не украшало мою личность! И жена хотела избавить меня от косых взглядов, колких насмешек — ведь она считала себя виновной во всем.
Зная уже о неминуемом, Анна Ивановна по-прежнему думала прежде всего обо мне, заботилась о моей судьбе. Такой была комсомолка двадцатых годов Аня Лебедева, верная жена и друг чекиста.
…Только переехали в Сечереченск, вызов от старшей сестры моей из Красноармейска:
— Папа плох!
Со старшим братом Николаем — в поезд! Отца застали в тяжелом состоянии. Но он держался твердо.
— Выпейте, сынки! Мне уже не подняться…
Слезы давили меня. Вспомнилось все лучшее, связанное с отцом, с нашей жизнью.
— Напрасно говоришь, отец…
Дрожащей рукой он сам налил стаканчики.
— Веселее, наследники!
А ночью не стало Василия Ивановича, нашего доброго отца и наставника.
В Сечереченске меня ожидало еще одно испытание.
— К нам на железную дорогу едет член Политбюро ВКП(б) Лазарь Моисеевич Каганович! Обеспечьте безопасность на железной дороге! Ясно? — Это почти дословный инструктаж в областном управлении НКВД.
