Но Анри не пришел.
Когда она поняла, какой он хороший актер, она стала очищать ящики в шкафу, которые до этого с таким энтузиазмом наполняла. Батист, хлопок, шелк и лен летали через всю спальню. Когда подошла Симона, Эдит закричала ей:
— Выброси это немедленно!
Ее подруга оказалась достаточно практичной, чтобы убрать элегантные мужские вещи с глаз долой, сложив их в чемодан и засунув его под кровать. Каждый предмет одежды мог быть продан на черном рынке, так что Симона припрятала все на случай плохих времен.
Она не подозревала, что через некоторое время Эдит спросит о вещах, потому что Анри снова дал ей обещание и она захотела снова заполнить его ящик, подарками. Симона выдала все запасы. Четыре недели спустя сцена повторилась.
— Дорис плакала, — сказал Анри сдавленным от рыданий голосом. — Она прижалась ко мне, и я сдался. Будь милосердной и дай Дорис немного времени. Я люблю только тебя.
Эдит прожила тот год, будто на американских, горках — то впадая в тоску, то взлетая в надежде, то погружаясь в страх, то воодушевляясь ожиданием. Наконец, она поняла, что Анри можно доверять во всем, кроме вопроса их брака. Симона обменяла шикарные вещи, выбранные с такой любовью, на несколько бутылок вина, которое требовалось Эдит, чтобы облегчить боль, причиненную неверным возлюбленным. Но потом Эдит перестала страдать. Отношения с Анри превратились в чисто товарищеские. По крайней мере, она так думала.
Он посмотрел на нее так встревоженно, что ей стало его жаль.
— У тебя кто-нибудь есть? — спросил он срывающимся голосом.
— Ты бы заметил, — ответила она.
Он грустно улыбнулся.
— Ты просто не хочешь разбивать мне сердце. Именно за это я тебя и люблю. Ты прекрасный человек, моя маленькая Эдит. Я по-прежнему твой друг, хотя сейчас предпочел бы быть твоим любовником.
«Что же это я? — подумала она. — С ним мне всегда было хорошо, и мне больно смотреть, как он страдает».
Сейчас у нее было приподнятое настроение, ведь она нашла выход из сложной ситуации. Ее больше не пугал запрет на выступления. Ее постель была теплой, а тело — расслабленным после сна, мягким и податливым. Анри был так близок, его запах был таким знакомым, как и его кожа, тело, морщинки на лбу, прямые темно-русые волосы. То, что существовало между ними, никогда полностью не исчезало. Как огонь, который не погас, а продолжал тихонько тлеть, готовый вспыхнуть от крошечной искры. Она протянула ему руку.
— Иди сюда…
ГЛАВА 8
Официального обвинения в сотрудничестве с врагом все еще предъявлено не было, и Эдит стала больше беспокоиться о программе своих выступлений, а не об угрозе их запрета.
Возможно, комиссия была настолько занята, что просто забыла о якобы имевшем место проступке маленькой шансонетки. Эдит жила в ожидании чего-то такого, что налетало внезапно, как сильный шторм, и непонятно было, когда оно закончится. Это «что-то» казалось ей местью невидимых сил за успешность ее карьеры. И Эдит очень не нравилась такая мысль.
Повседневная жизнь требовала от нее полной концентрации, ведь приближалось открытие «Мулен Руж». Однажды ближе к вечеру она стояла на сцене легендарного музыкального театра при свете прожекторов и ждала начала репетиции.
Сложно было сосчитать, сколько раз она исполняла песню «Аккордеонист», при этом никогда не пела ее без репетиции. Профессиональное совершенство в том и заключается, чтобы ничего не оставлять на волю случая и не полагаться на удачу.
Эдит подала знак дирижеру в оркестровой яме, и в тишине поплыла мелодия, которую наигрывали на аккордеоне. Она считала такты, и вот понеслись знакомые слова:
La fille de joie est belle
Au coin de la rue là-bas
Elle a une clientèle…[30]
Это была история проститутки, которая влюбилась в аккордеониста. Но он ушел на войну, откуда уже не вернулся… История оказалась очень своевременной. Подобные ей часто можно было услышать в новостях по радио. Эдит знала, что эта песня затрагивает самые потаенные чувства слушателей. Многие люди потеряли сыновей, отцов, братьев и мужей или все еще ждали их возвращения. Но немцы продолжали упорно сражаться против превосходящих сил союзных армий. Сколько это будет длиться, не знает никто. Когда выжившие французские солдаты вернутся домой? Мишель Эмер, композитор и автор текста песни, был одним из этих солдат. Он был ее хорошим другом. Четыре года назад, в феврале, она проводила Мишеля на войну его же собственной песней. Так что ей не нужно было фантазировать, чтобы проникнуться сочувствием к героям, о которых она пела. Она стояла на сцене с опущенными руками и пела о том, что чувствовала. Она хотела достучаться до сердец слушателей. Каждый, кто ее слышал, должен был поверить в ее слова. А для этого ей не требовалась лишняя жестикуляция.
Музыка прекратилась, но Эдит продолжала петь. О таком исполнении она когда-то договорилась с Мишелем Эмером: «Arrétez! Arrétez la musique!»[31] A потом все стихло. Эдит глубоко вздохнула.
В следующий момент застучали по пюпитрам смычки и дирижерская палочка. Так аплодировали музыканты, отдавая дань уважения ее искусству.
Мимолетная улыбка, затем она показала жестами, что это еще не все. Она прикрыла глаза левой рукой и заговорила, стоя в сияющих лучах прожекторов. Она чувствовала себя слепой, потому что при специальном освещении не могла ни разглядеть пустой зал, ни различить лица отдельных музыкантов в оркестровой яме.
— Спасибо, большое спасибо. Но мы должны повторить номер снова. Мне кажется, что я опоздала со вступлением… И можно ли что-то сделать со светом? Я ничего не вижу…
— Свет, пожалуйста! — послышались голоса технических специалистов. — Где светотехник?
— Но главное — не оставьте меня в кромешной темноте, пожалуйста, — пошутила Эдит, когда услышала торопливые шаги за сценой.
Из оркестровой ямы послышался дружный смех.
— Ладно, светотехник пусть делает свою работу, а мы будем делать свою, — сказала она музыкантам. — Пожалуйста, все с самого начала!
Через мгновение зазвучали первые ноты аккордеона.
Она сосредоточенно считала такты, пока не пришло время вступать. Этот шансон они репетировали несколько раз. Эдит требовала от своего голоса невозможного, но как бы она ни увлекалась, она не забывала о технике пения, которой когда-то занималась с Раймоном Ассо. Потом она спела «Мой легионер» — песню, которую с полным правом считала своей, хотя ее исполняла и Мари Дюба. Эдит пела так выразительно, искренне и естественно, что невозможно было не сопереживать героям ее песен, страдающим от потерь, одиночества и несчастной любви.
Она давно не получала вестей от Раймона, равно как и от Мишеля Эмера и композитора Норберта Гланцберга, немецкого еврея, которому Андре когда-то помогла скрыться от нацистских преследователей. Хорошо знакомые мелодии пробуждали в Эдит воспоминания о старых друзьях. Она вспомнила, что в свое время покинула Раймона ради Поля Мёриса[32], который тоже был призван в армию в начале войны и в отличие от многих других сумел каким-то образом вскоре вернуться домой. С Полем Эдит вела совершенно буржуазный образ жизни, пока не ушла и от него, встретив Анри Конте.
Даже если она снова переспит с Анри, совсем не факт, что она сможет долго жить с ним. Анри был действительно милым и, вероятно, заслуживал ее привязанности, но она была не из тех женщин, которые согласны делить мужчину с соперницей. Если он окончательно не расстанется со своей женой Дорис, их общение скоро прервется. В глубине души Эдит давно знала, что он никогда не будет принадлежать ей целиком. Все это пронеслось у нее в голове, когда она пела о любви и боли. Она сама ощущала эту страсть и всепоглощающую печаль. Она хотела, чтобы строки ее песен оживали для каждой аудитории. И ей удавалось это снова и снова, потому что чувства, о которых она пела, были важной частью ее собственной жизни.
