сторон залпами из пращей и стрел. Как только слоны проходили сквозь строй, их можно было окружить и убить [496].
Словом, для грамотного военачальника задача отбиться от животных была сложной, но далеко не безнадежной. Кроме того, у слонов на поле боя имелись и другие недостатки. Из-за большой массы их трудно было использовать в лесах (они застревали между деревьями), городах (не могли протиснуться в ворота) и на пересеченной местности (буксовали практически везде). Еще более серьезной оказалась их склонность паниковать и сеять хаос среди собственных армий. Любая травма могла привести слона в слепую ярость; когда один гигант терял контроль над собой, все остальные поблизости обычно следовали его примеру.
Взбешенный слон терял способность отличать друга от врага. Например, во время одного сражения, когда молодое боевое животное взвыло от боли, его мать, сражавшаяся неподалеку, тут же бросилась на помощь, растоптав всех солдат поблизости. У погонщика разбушевавшегося слона было только два выхода: позволить подопечному делать, что ему вздумается, или убить, вогнав клинок в позвоночник. Ни один из вариантов нельзя назвать удачным. Склонность слонов наносить урон своей стороне стала до такой степени притчей во языцех, что их иногда называли «обоюдоострым оружием» или «общим врагом» [497].
По этой причине после нескольких экспериментов римляне перестали использовать животных на поле боя. Однако они продолжали демонстрировать их на аренах [498]. Одна труппа выступающих слонов стала особенно знаменитой. Во время представления на императорских играх на животных надевали туники и венки большого размера, те ложились на гигантские кушетки рядом с дрессировщиками и инсценировали банкет. В другой раз четверо из них несли паланкин, а пятый слон изображал в нем роженицу. Животные подражали танцам сценических мимов, разбрасывая хоботами цветы, а когда того требовала программа, устраивали шуточные бои. Выходя на арену в полном вооружении, они принимали ряд боевых поз, метали хоботами копья и устраивали поединки на глазах восхищенной толпы. По крайней мере в воображении римлян боевые слоны продолжали жить [499].
30
Как захватывали хорошо укрепленные города?
Кажется, римляне скоро прорвутся. Персидскому офицеру сквозь грохот летящих камней уже было слышно, как враги выкрикивали приказы, словно лаяли на каком-то грубом непонятном языке. Ну что ж, пора. Подойдя к жаровне, он поворошил угли и жестом приказал воинам занять позицию. Когда на крыше подкопа заплясали отблески огня римских факелов, офицер бросил на угли драгоценные кусочки серы и нафты. Вверх потянулись клубы маслянистого дыма. Солдаты-инженеры качали мехи, и дым сгущался, его смертоносный поток устремился в сторону римского туннеля.
Крики, вопли, отчаянный кашель. Затем тишина.
Выждав некоторое время, офицер надел матерчатую маску и повел патруль к римскому подкопу. Вокруг лежали тела, по меньшей мере двадцати человек, задохнувшихся от дыма. Остальные бежали – пока что. Приказав своим людям сложить трупы римлян в импровизированную баррикаду, он наблюдал, как саперы готовят топливо для огня, который обрушит туннель – а если повезет, то и городскую стену [500].
Этот эпизод произошел под римским пограничным поселением Дура-Европос в 256 году. Отряд персидской армии, осаждавшей Дуру, прорыл туннель под западной стеной города, пытаясь подорвать ее. Понимая, что происходит, защитники начали делать собственный подземный ход, чтобы перехватить атаку. Однако персы услышали приближение римлян и, как только те прорвались, напустили в свой туннель удушливый смертельный дым [501].
Жестокая изобретательность, проявленная под Дурой, была характерна для древних осад. Хотя цели штурмов оставались неизменными от начала и до конца античной истории, методы постоянно развивались – как, разумеется, и укрепления [502].
В поэме «Илиада» греческий герой Патрокл пытается штурмовать стены Трои, просто взобравшись на них, и терпит неудачу только потому, что Аполлон сбивает его с ног. Даже в Древней Греции многие города довольствовались простой глинобитной стеной, а некоторые вообще не имели укреплений. Спартанцы и вовсе строить стены категорически отказывались, считая, что для эффективной защиты города вполне достаточно воинов. Только в IV веке до нашей эры, когда профессиональные армии и артиллерия проводили все более успешные осадные операции, города материковой Греции начали защищать себя сложными каменными укреплениями.
Стены стали строить выше и толще, чем когда-либо прежде, и оснащать их артиллерийскими платформами и оборонительными укреплениями. Вскоре линии обороны нового образца защищали города старой Греции (включая Спарту), дальние колонии эллинистического мира и зарождающуюся метрополию Рим [503].
Римляне, славившиеся тем, что умели очень быстро укреплять лагеря легионеров, впитали все, чему греки научили их в области оборонительной архитектуры. Однако во время долгого сонного лета Pax Romana («Римского мира»), когда осады и набеги случались лишь на окраинах средиземноморской империи, городские стены казались декоративными или ненужными. Хаос III века положил начало новой эре строительства. На неспокойных имперских окраинах стенами обносили пограничные города и лагеря легионеров, а в самом центре событий потрясающая тройная линия обороны с сотнями башен охраняла новый город Константинополь.
Хотя ему это почти удалось, все же ни один город нельзя было назвать неприступным. Самым эффективным оружием являлось одновременно самое простое – голод. Как только осаждающие отрезали возможности поставки продовольствия и воды, оставалось только ждать, когда защитники начнут сдавать позиции. Однако успешно блокировать большой город было далеко не просто. Если рядом находилась гавань, требовались корабли. Один эллинистический царь нанял целый флот пиратов, чтобы перекрыть порт Родоса. Даже если город не имел выхода к морю, могло потребоваться огромное количество военной техники. Юлий Цезарь окружил галльскую Алезию стеной в десять миль (16 км) по окружности и высотой двенадцать футов (3,6 м), а затем, узнав, что на помощь городу идет армия, построил еще одну стену на тринадцать миль (21 км) вокруг, чтобы защитить собственные лагеря [504].
И все же голод – медлительный союзник. В некоторых городах запасов продовольствия могло хватить на то, чтобы выдержать многолетнюю осаду, а вот прокормить огромные армии нападавших столь долго было проблематично. Чтобы заставить противника сдаться, генералы обычно пытались запугать его с помощью военных учений и кровожадных угроз. Если это не удавалось, часто предпринималась попытка внезапного нападения. Оно могло быть достаточно примитивным: во время одного из таких штурмов некий центурион заставил трех воинов поднять его на вал галльского города (но, как правило, у нападавших были лестницы) [505]. Армии с более сложными средствами прорыва обороны могли использовать устройство, приводимое в действие шкивом, известное как самбука, которое опускало укрепленные лестницы с солдатами на вражеские валы. Хотя большинство лестниц были деревянными, использовались также веревочные
