верования, которые в них выражены, не могут быть ни верифицированы, ни фальсифицированы. Строго говоря, они ничего не значат. Но, повторяясь снова и снова во время обрядов, они приобретают валентность определенности и становятся краеугольными камнями, служащими опорой для сакральности, из которой проистекает вся мысль, упорядочивающая мир и придающая легитимность общественной сфере.
Ключом к пониманию смысла сказанного является то обстоятельство, что язык не просто отражает реальность. Чаще всего он реальность создает. Церковнослужитель, который говорит: «Объявляю вас мужем и женой», судья, который выносит вердикт: «виновен», председатель аттестационной комиссии, который говорит: «Вам присваивается звание доктора наук», парламент, который утверждает закон, Наполеон, произносящий речь о чести и славе перед французскими солдатами в тени пирамид, кандидат в президенты США, излагающий свое видение будущего, священник, читающий воскресную проповедь в церкви, – все эти люди не просто описывают реальность, они делают нечто реальным с помощью языка. Высшие функции общественной жизни осуществляются в этом пространстве, созданном языком. Брак, гражданство, честность, доктор, профессор, полковник, столица США – все это реалии лишь в той мере, в какой они определяются языковыми формулировками, озвученными членами общества, уполномоченными (кем?) наделять нечто статусом реального. Все, что связано с законом, честью, институтами и т. д., имеет место в пространстве, которое в значительной степени создается и воплощается в жизнь языком. Это пространство существует лишь постольку, поскольку группы людей признают его реальность и легитимность.
Ритуал – это акт, из которого исходит эта легитимность, а основой этой легитимности служат Предельные сакральные постулаты. Они учреждают священное пространство, которое освящает и тем самым наделяет легитимностью все, что из него проистекает. Само участие в обряде предполагает признание легитимности смыслов, исходящих из обряда, и совершенно неважно, насколько осознанно принимаются конкретные верования, облекаемые по ходу обряда в слова.
Я не вхожу в этот дом без приглашения, потому что он ваш. Он ваш, потому что вы унаследовали его от своего мужа. Он был вашим мужем, потому что священник объявил его таковым. Священник был священником, потому что епископ рукоположил его. Епископ был епископом, потому что папа римский возвел его в сан. Папа стал папой, потому что его избрал Бог. Бог существует потому, что я «верую в единого Бога». Я «верую в единого Бога», потому что я произношу эти слова на мессе. В конечном счете, я не вхожу в этот дом без приглашения, потому что заключил с другими членами общины обязательный договор, который подтверждается моим посещением мессы. И если бы я отвлекся во время мессы или не поверил ни одному слову священника, это нисколько не изменило бы глобальной структуры, которой я, в любом случае, подчиняюсь.
Замена судьи на священника, парламента на папу римского, кабинки для голосования или посещение школы на мессу не вносит существенных изменений в эту структуру. Вновь и вновь совершая свои обряды, люди обновляют общественный договор и в то же время посредством этого простого жеста укореняют свои неустойчивые и блуждающие мысли о мире [63].
Различные функции божественного
Этот очень неполный очерк нескольких теорий о природе религии дает лишь общее представление о сложности этой проблемы и о нашем невежестве в этих вопросах. Истина, вероятно, может быть обнаружена в некотором сочетании этих теорий или в более сложном нарративе, который трудно воссоздать.
Представляется очевидным, что религиозное мышление, так или иначе, было тесно связано с работой нашего логического и ментального универсума и, прежде всего, с социальным контекстом.
Не следует забывать, что, хотя люди умеют разговаривать уже более ста тысяч лет, письменные следы своих высказываний они оставляли только в течение последних шести тысяч лет. Возможно, мы так и не узнаем, что говорили друг другу люди в предыдущие сто тысячелетий, какие концептуальные структуры они опробовали, сколько раз передумывали и начинали все с нуля. А может быть, когда-нибудь мы узнаем что-то новое об этой истории, и если узнаем, то наверняка это нас удивит.
Суть проблемы, на мой взгляд, заключается в том, что мы не знаем, как и почему мы думаем то, что думаем. Мы не понимаем всей сложности процессов, порождающих наши мысли и эмоции. Человеческое тело, генерирующее и выражающее эти мысли и эмоции, – очень сложный организм, и наши возможности понять его ограничены. Все усложняется еще и по той причине, что никто из нас не существует в полной изоляции. Возможно, мысли нужно рассматривать как отражение в отдельном человеке процессов, происходящих на уровне социума. Не мы думаем, а мысли проходят через нас. Вопрос о том, как нам удается думать, аналогичен вопросу о том, как камню в реке удается поднять волну на поверхности воды.
«Сознание», «свобода воли», «духовность», «божественность» – эти слова, возможно, всего лишь способы обозначения процессов внутри человека, сложность которых ускользает от нас. Я убежден, что это простое осознание, восходящее к Бенедикту Спинозе, является самым надежным компасом для того, чтобы проложить путь в темном лесу наших собственных мыслей.
Спустя двадцать шесть столетий после первых подозрений Анаксимандра мы научились не доверять как тем, кто с полной уверенностью утверждал, будто Зевс посылает на Землю молнии, так и тем, кто сегодня высказывает аналогичные идеи. Но мы все еще не знаем, как работает наш собственный разум. Когда мы ищем надежное основание для принятия решений, касающихся наших действий и мыслей, мы обнаруживаем, что такого основания не существует. Мы даже не знаем, действительно ли нам нужно такое основание. Мы продолжаем пользоваться смутными, неопределенными представлениями именно в тех областях, которые нас больше всего волнуют. То, что мы называем «иррациональным», – это кодовое слово для обозначения того, что мы в себе не очень хорошо понимаем из-за ограниченности своего интеллекта.
Но это не означает, что мы не можем или не должны доверять собственному мышлению. Напротив, мышление – это лучший из имеющихся у нас инструментов для поиска своего пути в этом мире. Пусть ему и свойственна некоторая ограниченность, но это не означает, что на него нельзя полагаться. И напротив, доверять «традиции» больше, чем собственному мышлению, значит полагаться лишь на нечто еще более примитивное и неопределенное, чем мышление. «Традиция» – это не что иное, как кодифицированное мышление людей, живших в те времена, когда степень невежества была еще большей, чем сейчас.
Данные, собранные нами за последние несколько тысячелетий, говорят о том, что эволюция формы человеческого мышления происходит медленно, причем некоторые аспекты мышления
