«Просители», собственно, не пьеса, а один из «Губернских очерков» Щедрина, написанный в диалогах. Место действия – тот же Крутогорск, первый в списке литературных градов Салтыкова-Щедрина: Глупов, Ташкент, Брюхов, Навозный, Серединный, Залупск и др. Город, отданный в удел гиперболе и сатире.
Веры гипербола не испрашивает, заточка сатирического штриха фантазию отрезает. Для укрепления в том, что успели взять из уроков системы, можно было найти материал не столь сопротивляющийся. И более близкий пожеланию: «Творчество должно быть радостно» (строчка – из записей К. С.)[88]. Щедрин писатель замечательный, но радостным общение с ним вряд ли кто назовет.
К Щедрину вскоре обратятся в самом Художественном театре – Немирович поставит «Смерть Пазухина» (действие в том же Крутогорске, которому художник Кустодиев даст едкую яркость). Н. – Д. заметит: Щедрин автор трудный для актера – «по крайней мере, мы его так воспринимали. Колючий талант. Беспокойный, неласковый. Суровый, строгий. Актерское творчество не понесется с ним в зал как на легких крыльях. Оно встретит в зрителе хмурую настороженность»[89].
В премьере «Смерти Пазухина» (декабрь 1914-го, русская зима мировой войны) присутствовала энергия для МХТ непривычная, мрачноватая, ударная. Энергии, какой бы то ни было, не прочитаешь в дневнике занятий «Просителями», как не прочитаешь тут и легкого разворота: ну, не выходит, и Господь с ними со всеми, с кривобокими, плешивыми и шмыгающими носом, держа наготове свои прошения, – так нет же. Энергии нету, упорство остается, как остаются профессиональные вопросы.
В записной книжке Вахтангова 31 января 1912-го идет строчка: «К. С. говорил о характерных ролях. „Кажется, надо делать по-старому – идти от характерности“»[90]. Сказанное выглядит ответом на вопрос. Чтоб его задать, случай представлялся. Вахтангов видит К. С. в вечера, когда тот играет князя Абрезкова, сам он свою роль цыгана в «Живом трупе» играет без замен (роль у него во весь сезон единственная). Контрастны напряжение, с каким вопрос выдвинут, и легкость чистосердечного ответа.
Ответ Станиславского кажется принесенным с репетиций тургеневского спектакля. Репетиции почти ежедневные, К. С. фантазирует ход к роли графа – гостя провинции (может быть, «бразилианец»?); экспериментирует с характерностью, с путями к ней, с личным присутствием в самой что ни на есть характерной роли. Алексея Дикого, игравшего рядом с К. С. в «Провинциалке», поражало, как К. С. – огромный, звучный, размашистый в движениях – не скрывает себя в роли щепетильного рамоли, который того гляди рассыплется…
Сразу после премьеры писали и озадаченно, и восхищенно: «Какая ожившая карикатура в красках граф у Станиславского»[91]. Но несколько представлений спустя К. С. снял то, что почувствовал введенным оплошно. Потом в допущенном сбое станет винить Добужинского («он надел нам шоры – нарисовал карикатуру графа»). В записях, которыми К. С. сопровождал работу над ролью, имя Сулержицкого – зрителя и советчика – проходит с обычной для подобных записей частотой, но чаще, чем обычно, записаны возражения на его советы, жалобы, что сбивает.
Сулер переходил на репетиции Тургенева от занятий Щедриным, от искомой там категоричности шаржа (если краски и тональность одной работы заходят на работу смежную – оно в порядке вещей), не это ли давало шоры.
Впрочем, в репетициях «Просителей» было найдено слишком мало, чтобы их тонус мог влиять на смежную с ними работу.
Неудача с «Просителями» для репутации Вахтангова куда опасней, чем для репутации Сулера, любимого и испытанного не раз. Актерская жизнь его в МХТ складывалась не блестяще. У тех, кто рядом, шло удачней. В рецензии на «Живой труп» С. Волконский как о «незабываемом» пишет про «боком пробивающегося судейского, просящего не загромождать коридор (г. Дикий)»[92]. Дикий при обновлении «Дна» получил Алешку (критик Сергей Глаголь одобряет «отличную фигуру»[93]), у него роль Миши в «Провинциалке».
Возможности роста для сотрудника Вахтангова замыкаются в студии. Здесь он занимается с группой, которую называют «1-й курс», излагает им основы системы. С участниками «Просителей» надо на этих основах практически вести спектакль. А спектакль не идет.
Записи однообразны. Они щедро поданы в двухтомнике «Евгений Вахтангов. Документы и свидетельства», том 1, включая жесткую и четкую докладную В. Бебутова.
«Леопольду Антоновичу.
Считаю чрезвычайно важным выяснение в ближайшем времени следующих вопросов и сомнений.
1) Было задание осуществить в короткий срок (5–6 дней) спектакль – тем самым был придан этому спектаклю характер чего-то раскизного, студийного, а отнюдь не характер академической работы в ее классическом течении.
Целью спектакля должно было явиться с одной стороны желание Константина Сергеевича и Леопольда Антоновича ознакомиться с индивидуальными данными участников II группы, – с другой стороны, желание испытать находчивость и вкус режиссерского класса.
2) Однако с первых же дней работы над этим спектаклем стало ясно, что Леопольд Антонович, взяв на себя общее руководство, придал репетициям этого спектакля характер бесед, лекционный и заданий к срокам определенных задач по системе.
Так прошел с лишком месяц, а спектакля „раскизного“ не было. По этому поводу приходится выслушивать нарекания, совершенно несправедливые.
3) До последнего времени мы с А. М. Петровым понимали свои обязанности в том смысле, что должны были дать сценические характеристики (литературные характеристики даны В. М. Волькенштейном), сценические рисунки, мизансцены и общий тон, но не думали, что должны прогнать эту работу сквозь систему, которой сами учимся.
Обязанности последнего рода были возложены на Е. Б. Вахтангова, который, однако, по его словам, занят упражнениями и лишен возможности посещать репетиции регулярно.
Если этот спектакль (в порядке осуществления его) должен быть проведен через систему, то „Просители“ Щедрина с их яркими и сложными характерностями не являются удобной пьесой.
Е. Б. Вахтангов в частной беседе со мною выражал неудовольствие по поводу выбора данной пьесы для нераскизного спектакля.
Очень просил бы Леопольда Антоновича как учителя и старшего руководителя нашего спектакля разрешить эти сомнения в том или ином смысле».
Это написано 18 февраля 1912 года на очередной репетиции. Записано также: «Е. Б. Вахтангов отсутствует».
Приписок Сулержицкого к этому обращению Бебутова нету[94].
Бебутов и Волькенштейн продолжают занятия, характер которых не меняется.
25 февраля предполагается общая проба, но она не состоится: «Из 16 действующих лиц налицо 8. Репетиция перенесена на 27-е (понедельник). Час будет своевременно выяснен».
«Такое отношение к делу создает необходимость выяснить вопрос о желательности спектакля и возможности его осуществления».
Злосчастную считку-пробу назначают и переназначают, в третий раз она была назначена на среду 29-го. Касьянов день.
«В случае отмены занятий 29-го февраля протокол передается на рассмотрение Константину Сергеевичу. В. Бебутов».
Бебутову в то же время поручено составить список числящихся в студии МХТ[95]. С вычеркнутыми и вписанными тут 78 человек.
Слишком много, если видеть в этих семидесяти восьмерых состав того или иного нового театра. Если же считать, что у «занятий по системе» кроме овладения ею нет более далеких – отделяющих – целей, то отчего же, может быть и больше семидесяти восьми.
В новых списках повторяется разбивка по группам, с которыми работают три разных мастера: с новичками – Вахтангов, с более опытными – Сулержицкий, со старшей группой – Станиславский[96].
То, что Станиславский этих занятий не вел, мы поясняли: был занят делами в МХТ. Но надобно добавить.
В «Дневниках занятий системой» нет ни строки рукой К. С. Между тем чтение тетрадей, подобных «Дневнику занятий системой», было в правилах Константина Сергеевича. Протоколы репетиций, протоколы текущей жизни спектаклей МХТ неизменно дополнены его пометками, столь же деловыми, сколь темпераментными. Молчание К. С. на полях «Дневника занятий…» нечто говорит.
Как если бы он этой тетради не читал – как если бы не велел себе ее читать – как если бы боялся, что вмешается и тем повредит.
Тут был – простите за выражение – «пунктик» Станиславского. Ему всегда мерещилось, что кто-то другой преподает систему не в пример лучше, чем он сам. Он восхищался Сулером, готов был поверить Вахтангову (потом еще многим!). Главное – не помешать им.
Общий план Станиславский дал вкратце. Записал его на первой страничке блокнота. Запись («Студия. Цель») опубликована[97], но публикация нуждается в поправках.
Запись сделана не в один присест.
Первые 12 пунктов называют цель с завидной ясностью (преобладают педагогические задачи, включая воспитание этики и создание художественной среды: пункты 1–6, 8). Строчки четкие, чернила.
