Пылесос затарахтел и выключился; затем прогрохотал в сторону чулана, где и затих окончательно. Петунья протопала вниз по лестнице. Она собиралась готовить рождественский обед; к стряпне она сестру обычно не подпускала, но Лили и не возражала, поскольку терпеть не могла заниматься домашним хозяйством — возможно, потому, что от нее как от женщины все этого ждали.
Откинув одеяло, Лили всунула ноги в тапочки, не желая сразу расставаться с нагретой постелью. На мгновение ее словно затянуло в призрак ее обычной утренней рутины: встать, проверить, как там Гарри, вскипятить чайник, выпить чашку чая на кухне в тишине и одиночестве, затем прокрасться в их с Джеймсом комнату и достать сынишку из колыбельки. Она прижимала его к сердцу, и его теплое тельце согревало ее куда лучше, чем чай, сколь бы горячим он ни был.
Лили надавила ладонями на глаза; вспыхнули разноцветные точки. "Северус сказал, что с ним все в порядке, — напомнила она себе. — Он счастлив и любим, его многие любят".
Если Северус преподавал в Хогвартсе зельеварение, значит, он был учителем Гарри... все то время, пока Гарри учился в Хогвартсе. Сев знает Гарри и сможет рассказать, каким он вырос, с кем дружит, чем увлекается и что у него хорошо получается — все те бесчисленные мелочи, которых она не знала и думала, что никогда уже не узнает.
Она так чудовищно боялась — от жути ей казалось, что сердце уже никогда не начнет биться спокойно — и все ее страхи сбылись. Кроме одного. Гарри все-таки выжил. Вот только она этого уже не увидела.
Лили несколько раз глубоко вздохнула — хватит, надо успокоиться и перестать дрожать. Сегодня она встретится с Севом, и он ей расскажет о Гарри.
С головой уйдя в мысли о том, как бы сегодня улизнуть от родных, она не обращала внимания, что на себя надевает. Только уловив собственное отражение в недрах зеркала на дверце шкафа, Лили обнаружила, что ухитрилась напялить кошмарный оранжевый кардиган к юбке в красную и коричневую полоску.
— Дурновкусие так и хлещет, — пробормотала она, стягивая с себя эти тряпки.
В итоге в честь Рождества она остановилась на зеленом джемпере. Мама всегда пыталась ее убедить почаще носить зеленое — этот цвет подчеркивал ее глаза, и друзья Лили впадали в экстаз всякий раз, как видели на ней этот изумрудный оттенок. "Мальчики будут сходить по тебе с ума!" — повторяли они, явно завидуя, и Лили едва удавалось подавить раздраженное рычание: можно подумать, что сводить мальчиков с ума для нее предел мечтаний! Едва ли кто-нибудь из девочек в Хогвартсе понимал, что такое феминистское движение, а уж о мальчиках и говорить было нечего.
С кухни доносился мамин голос; там гремели кастрюли и плескалась вода. Спустившись по лестнице, Лили прошла на кухню кружным путем, через столовую. Мама гладила парадную скатерть, Петунья готовила. Вокруг обеих клубился пар — от утюга и стоящей на плите кастрюли соответственно; Петунья как раз опускала в кипящую воду лук-шалот.
— С Рождеством, милая, — сказала мама, отвернувшись от скатерти, чтобы чмокнуть Лили, не прекращая глажки. Как же хорошо, что ведьмам этому учиться не обязательно...
— Мне помощь не нужна, — отрывисто сказала Петунья, глядя на сестру настороженно, будто подозревая, что та сейчас влезет и начнет дирижировать ее идеальной симфонией.
Чего у нее не отнять, того не отнять: готовила Петунья изумительно, особенно для того, кто есть все это не слишком любил. По мнению Сева, она так пыталась восторжествовать над сестрой — стать идеальным обычным человеком, раз уж в ведьму превратиться не в силах. В свое время они из-за этого поссорились — Лили не любила, когда Сев насмехался над ее сестрой, точно так же, как и когда ее сестра насмехалась над Севом. Но сейчас она не могла не отметить, что в чем-то он прав. Дом у Петуньи сверкал первозданной чистотой, словно глыба льда. Даже мама с ее двадцатилетним стажем домохозяйки не могла добиться такой стерильности и безукоризненного порядка. Разумеется, на безупречность мама не замахивалась, но все равно приходила в восторг, когда старшая дочь показывала ей салфетки, сложенные в форме лебедей.
— В тебе я и не сомневалась, — ответила Лили, мило улыбнувшись. — Я пришла узнать, не нужна ли помощь маме.
— Если бы ты могла начистить столовое серебро — это было бы прекрасно.
Петунья нахмурилась — она бы явно предложила начистить серебро сама, только чтобы блеснуть собственными хозяйственными талантами и отсутствием таковых у сестры, но прекрасно понимала — как, впрочем, и Лили — что успеть все сразу просто не в состоянии. Так что Лили вытряхнула из ящика столовые приборы, достала пахучую полировочную пасту и села за стол, принимаясь за работу — кажется, от всех этих паров у нее начинала кружиться голова.
Ей было надо встретиться с Северусом. Он же пошел вчера домой, верно? Хотя если ему и впрямь тридцать восемь, то совершенно ясно, отчего его не тянет в это кошмарное местечко — ой нет, тут и так все ясно, сколько бы лет ему ни было. Но куда ему еще деваться? Ох, она ж ведь так и не спросила, где он провел прошлую ночь — хорошенький из нее друг детства, ничего не скажешь...
Вряд ли мама обрадуется, если Лили тайком удерет к мальчику, которого ее семья терпеть не может, так что придется остаться как минимум до обеда. Потом мама и Петунья усядутся перед телевизором и будут пить кофе с капелькой "Бейлиса"; они всегда смотрели одну и ту же запись — повтор сюиты из "Щелкунчика" в исполнении Лондонского симфонического оркестра. Если на этот раз распорядок не изменится и останется таким же, как и в прошлом году, когда Петунья захватила власть на кухне, устроив Великий государственный переворот, то Лили удастся улизнуть к Севу где-то в районе четырех. А ее сестра поддерживала неизменность распорядка еще рьяней, чем наводила чистоту.
— Мам, так хорошо? — спросила Лили, показывая три начищенных вилки, три ножа и три чайных ложки.
— По мне так просто великолепно.
— Не забудь еще столовые ложки, — напомнила Петунья от плиты. — И лопаточку для торта, парадную поварешку и вилки для салата.
— А может, мы и так обойдемся? — спросила мама.
— Сегодня же Рождество, мамуля!
— Я все сделаю, — Лили повернулась к горке с фарфором, оказавшись спиной к матери и сестре, и возвела глаза к небу.
— И еще рождественский фарфор, Лили, — добавила Петунья с ноткой триумфа в голосе. — Ты наверняка захочешь его помыть.
— Ну разумеется, — согласилась она елейным голоском. Петунья помешивала соус, практически сияя от удовольствия.
Так что Лили начистила столовые приборы, помыла посуду и расстелила скатерть — вернее, попыталась это сделать, потому что прямо у локтя вдруг возникла Петунья и отстранила ее от стола со словами:
— Лили, как же ты замуж собираешься выходить? Я даже из кухни вижу, что у тебя тут сплошные складки!
Лили еле проглотила так и просившийся на язык ответ — вот уж на что Джеймсу было в высшей степени наплевать, так это на ее таланты накрывать на стол. И с еще большим трудом проглотила вопрос, каким чудом сестре удалось так идеально выровнять скатерть.
Мама проскользнула к сушилке, собираясь протереть фарфор; Петунья буквально выхватила посуду у нее из рук.
— Нет, мамуля, — запротестовала она, — отдыхай, сегодня будем хозяйничать мы с Лили. Мы же уже почти взрослые женщины.
— Ну да, совсем взрослые — одной шестнадцать, другой восемнадцать, — улыбнулась мама, целуя в щеку старшую дочь, но взгляд ее затуманился.
Сервировка обеда в исполнении Петуньи была достойна приема у герцогини. Она усадила маму во главе стола и отдавала Лили распоряжения, куда лучше поставить то или иное блюдо, но недовольно поджимала губы и поправляла каждую тарелку, как только та оказывалась на столе. От чудесных запахов — жареный цыпленок с подливкой, чесноком и петрушкой — у Лили потекли слюнки; не дожидаясь, пока Петунья прочитает молитву, она воткнула ложку в блюдо с картофелем и заработала от сестры убийственный взгляд.
— Петунья, кажется, ты перестаралась, — мамины глаза искрились от смеха. — Лили оказалась совершенно не в силах устоять.
— Пожалуйста, поторопись, — простонала Лили.
Разумеется, сестра поняла "поторопись" как "делай как можно медленнее" и затянула длиннющую молитву. Лили не могла мысленно не отметить, насколько же это действо отличалось от Рождества с Джеймсом и ребятами — разумеется, они всегда приглашали Сириуса, Ремуса и Питера, и те всегда приходили. Джеймс и Сириус запускали разные экстравагантные хлопушки и рождественские фейерверки из "Зонко", и что-то неизбежно загоралось, но Лили или Ремус — а чаще оба сразу, поскольку пожар обычно начинался сразу в нескольких местах — заливали пламя холодной водой. Рождественский обед, как правило, варьировался от крайне экзотичного до полнейшей дикости — в зависимости от того, что именно на сей раз откопали в тайских, марокканских или камбоджийских ресторанчиках Сириус с Ремусом. Потом Ремус играл на пианино рождественские гимны — первую пару гимнов пели серьезно, но Сириус и Джеймс всегда сводили их к игре в слова — конечно же, неприличные.
