боли щёку, чтобы сдержаться и не унижаться, умоляя не делать этого. Я подписала контракт. Видела пункты его извращённых фантазий и морально готовилась к ним. После надеялась, что Громов не станет, но эта надежда была весьма маленькой.
Напрягаюсь, когда в меня начал толкаться прохладный металл.
— Умница, — хриплый шёпот и лёгкий укус в крестец. — А сейчас принеси мне кофе, лисичка, — в голосе Влада неприкрытая издёвка. — Перелёт был долгим, а мне хочется насладиться своей девочкой. И я планирую играть с ней всю ночь.
Сглатываю и медленно поднимаюсь, стараясь не морщится от неприятных саднящих, распирающих ощущений.
— А ошейник будет? — не могу сдержаться. Дура!
— Обязательно, — холодно улыбается мужчина. — Любой каприз. Вижу, что мне досталась дикая зверушка. Не хотелось бы, чтобы она вцепилась в глотку своему хозяину.
Хозяину…
Снова закусываю губу и медленно иду на кухню.
— Повиляй хвостиком, — слышу смешок вслед.
И так от этого всего тошно, что провалиться сквозь землю хочется. Но я пытаюсь изобразить соблазнительное покачивание бёдер.
— Умничка, — слышу новую похвалу, пропитанную ядом. — Мне крепкий и два кусочка сахара. Но не клади в кофе, а принеси на блюдечке. И второе захвати — со сливками. Лисички должны любить подобное. Я прав?
Молча ухожу, стараясь сделать это как можно быстрее. А на кухне, напротив, пытаюсь задержаться, максимально растянув приготовление кофе. Но это всего лишь отсрочка неизбежного. Может, надо, наоборот, делать всё быстрее, чтобы раньше закончилось моё унижение?
Вздыхаю, ставлю чашку на блюдечко с сахаром, а во второе наливаю нежирных сливок. Громов явно вознамерился меня ими напоить, а я и так уже с тошнотой борюсь. Но ему знать о моём недомогании незачем. Никакой слабости перед этим…
Сглатываю ругательства и захожу в гостиную. Мужчина сидит на диване, раскинув ноги и с холодной улыбкой рассматривает меня. Чтоб он подавился этим кофе и своими лживыми словами о любви!
Ставлю перед ним принесённое.
Он медленно берёт чашечку и делает маленький глоток, прикрывая глаза.
— Апорт, — указывает взглядом на сахар.
Застываю, пытаясь понять, что он хочет от меня.
— Лисичка не обучена? — тянет Громов, отставляет кофе, подхватывает кусочек сахара и запихивает мне в рот. — Принеси хозяину угощение, — издевательски.
Я наклоняюсь, пытаясь скрыть отвращение, но, видимо, у меня не выходит, потому что на лице Влада застывает гримаса недовольства. Возможно, если бы такая игра была по обоюдному согласию, то она возбуждала бы. Я не могла отрицать, что со стороны наверняка наши действия выглядят красиво, сексуально и будоражаще. Но Громов издевается, и в этом не может быть ничего возбуждающего. Только отторжение и стыд.
Я приближаюсь к его приоткрытым губам, вкладывая в них кусочек сахара. И тут же стараюсь отодвинуться, но меня хватают за волосы и удерживают в прогибе. Влад играет с кусочком сахара и моими губами, вталкивает сладость мне в рот, а потом заставляет меня сделать тоже.
Сам свободной рукой медленно прокручивает хвост, ведёт пальцами вдоль позвоночника, надавливает на поясницу, с силой опуская меня на колени.
Облизываю губы, убирая липкие сладкие следы. Взгляд Влада сейчас такой тёмный, что кажется, он превратился в бездонное ночное небо. А ещё в глубине зрачка плещется нечто безумное, жадное, голодное.
Отвожу взгляд.
Громов приподнимается, тянется к коробке и достаёт тонкий кожаный ошейник, который тут же застёгивает на моём горле. Усмехается, обводя кончиками пальцев овал лица.
— Хочу, чтобы лисичка доставила хозяину удовольствие. И пусть она постарается, иначе… — одна бровь мужчины ползёт вверх.
Мне не нужно слышать, что будет «иначе». Я тут же тянусь к его плавкам, спуская ткань.
Сглатываю и вбираю головку в рот. После океана она солёная, но неприятного запаха совершенно нет, и хоть это немного радует. Делаю несколько поступательных движений, слыша глухой стон, и немного расслабляюсь, но рано.
Громов хватает меня за волосы, наматывая их на кулак и фиксируя голову.
— Постарайся расслабиться, — говорит коротко и сам толкается в горло.
Слёзы тут же брызгают из глаз, и я начинаю задыхаться и пытаться отстраниться. Он даёт мне передышку, но через пару секунд совершает повторный толчок.
— Горло расслабь, — рычит.
У меня всё, напротив, сжимается от страха и неприятных ощущений. Кажется, что даже слух отказывает. Потому что мужчина что-то говорит, но я не различаю слов. Но потом разобрать удаётся.
— Если бы я пригласил к себе шлюху, и она отрабатывала подобным образом, то почти ничего бы не заработала. А за тебя я заплатил немалые деньги.
Его слова раздавливают. Но мой рот он, наконец, покидает, и я могу отдышаться и утереть слёзы, обильно льющиеся по щекам.
— Сливок лисичка точно не заслужила, — звучит новая издёвка. Вся посуда отправляется на тумбочку возле стены, а мне приказывают снова занять место на столике в прежней позе.
Хвост покидает моё тело. Пальцы жёстко проверяют степень моего возбуждения. Он думал, я заведусь от подобного? Слышу недовольный вздох, а потом слой смазки обильно ложится на лоно. Громов демонстративно достаёт пачку презервативов и надевает один. И без предварительной подготовки резко заполняет меня собой.
Вскрикиваю, вспоминая наш первый раз. Тогда он переживал, что мне может быть больно, но сейчас ему плевать.
Влад терзает моё тело около двадцати минут, пока не приходит к финалу. Со вздохом облегчения пытаюсь подняться, но меня останавливают.
— Я сказал, что буду играть со своей зверушкой всю ночь. Намерен наверстать упущенное, — мне дарят ухмылку. — Передохни несколько минут. Можешь сходить в душ, если хочешь, но потом возвращайся.
Мне хочется сбежать, закрыться в комнате и рыдать всё отведённое на передышку время, но вместо этого я прошу дать мне телефон и набрать маму.
— Я соскучилась по ним, — хриплю, поглаживая саднящее горло.
— С ними всё в порядке. Я навестил их, дал денег. Твоя дочь здорова и мать тоже.
— Я соскучилась, — говорю сдавленно. — Пожалуйста.
Громов достаёт телефон, на память набирает номер и вручает аппарат мне. Хватаю и убегаю в спальню.
Владислав
Весь полёт до Москвы думаю о матери. Давно меня так не накрывало. Считал, что боль перемололась, улеглась под рёбрами, осев пылью. Но сейчас она горькой копотью заполняет лёгкие. На меня наваливается тоска. Перед глазами посеревшее лицо матери с белыми, потрескавшимися губами и потускневшим взглядом. Мы оба знаем, что ей осталось недолго. Каждый день, вырванный у беспощадной судьбы — чудо. При ней стараюсь не плакать, ведь мне нельзя, я — мужчина и опора. Маме тоже страшно за меня, не хочу добавлять в котёл её мучений.
Но, закрывшись в
