Она. Вижу. Короче говоря, вы в разводе что ли?
Он. В определенном смысле — да, можно так сказать. Но я каждый месяц выплачиваю им довольно значительную сумму. Такой уж я есть — не осмотрительный, не расчетливый, для меня важно, чтобы с ними всё было в порядке, чтобы ни в чем нужды не знали, чтобы — как огурчики…
Она. Да, отлично, но должно быть всё это не так легко.
Он. Как организовать. И потом, хороший развод всегда лучше плохого брака. Вы не находите?
Она. Не очень понимаю, почему вы мне это говорите: я со своим мужем совершенно счастлива. Не скрою, иногда он ведет себя жестко, но ведь и его можно понять: со мной не так просто, да к тому же он очень занят на работе, часто возвращается поздно, уставший, озабоченный, нервный… В конце концов, после стольких лет, прожитых вместе, мы так хорошо друг друга знаем, что да, порою раздражаемся, но все же это лучше, чем оказаться в одиночестве, вы так не думаете?
Он. Не знаю. Вы пить не хотите?
Она. Да нет, не особенно.
Он. Дело в том, что я не очень привык много говорить, и от всех этих слов у меня страшно сохнет слизистая. Вы позволите?
Он достает из кармана маленькую плоскую бутылку и жадно пьет.
Она. Это напиток алкогольный?
Он. Просто укрепляющий.
Она. В духе вестернов?
Он. Вестернов?…да, возможно.
Она. И много вы так вот выпиваете?
Он. Нет, нет, время от времени пропускаю стаканчик, не больше.
Она. Ну, ну.
Пауза.
Она. По крайней мере, вы не становитесь от этого агрессивней?
Он. Нет, с чего бы это вдруг вы так решили?
Она. Ни с чего. Просто спрашиваю.
Пауза. Он еще отхлебывает.
Он. На самом деле, я знаю одного человека, который может сделаться страшно злобным, если выпьет. Хотя в жизни — отличный парень, спортсмен и всё такое. В бассейне, к примеру, он мог проплыть под водой всю дорожку туда и обратно, имел хорошую работу и красивую жену. У него был только один небольшой недостаток: страшная ревнивость. Чтобы быть уверенней в жене, он наделал ей кучу детишек, но этого оказалось мало, и он всё равно не в силах был сдерживать свою патологическую ревность. Тогда он начал пить. Всё больше и больше. Жене в какой‑то момент всё это надоело, она собрала свои пожитки, забрала детей и ушла. Он этого не смог перенести и продолжал пить. А потом купил охотничье ружье, патроны и всё такое и всю свою семью порешил. Только в себя не попал, промахнулся. Теперь до конца своих дней просидит в тюрьме.
Пауза.
Она. Какая мрачная история.
Он. Просто газетная хроника, довольно, впрочем, банальная. Не следует придавать ей столь уж серьезное значение. То есть, подобное могло произойти с любым человеком.
Она. Вы полагаете?
Он. Я читал весьма аргументированную статью на эту тему: любое человеческое существо, даже совершенно здоровое, на первый взгляд, носит в себе зародыш абсолютного зла.
Она. Сразу про вас не скажешь, но вы — очень знающий человек.
Он. Благодарю вас.
Она. Нет, правда, когда я вас здесь увидела, даже и представить себе не могла, что вы так отлично подкованы. Как же легко человек может ошибиться, вы не находите?
Пауза.
Он. Зачем я рассказал ей эту чудовищную историю? Она толковала мне про Адама и Еву, а я ей — про смерть и жестокость. И чем больше я говорил, тем больше у меня была потребность в этом гадостном пойле. (Пьет) А чем больше я пил, тем больше мне хотелось говорить.
Она. У него порою такой отсутствующий вид, как будто он полностью погружен в свой внутренний мир. Зачем он рассказал мне такую страшную историю? Следует ли мне видеть в ней какой‑то знак? Намек на что‑то конкретное? На моего мужа?… А если бы этим человеком, способным пронырнуть туда и обратно дорожку в бассейне, перед тем как застрелить жену и детей, оказался он? Заметим, что эта мысль лишь на мгновение промелькнула у меня в голове. Нет, на самом деле, я заподозрила в этом человеке с его непритязательной внешностью определенную склонность раскрывать во мне то, чего я совершенно не собиралась обнаруживать. Чтобы всё объяснить, мне нужен был врач. А вовсе не этот сомнительный тип. Стало быть, мне следовало вести себя осмотрительней…
Он. Иногда у нее был такой отсутствующий вид, словно она полностью захвачена тем, что происходит у нее внутри. Разумеется, она не была тем, кем хотела казаться. Эх, были бы у меня хоть какие‑то деньги, я дорого бы дал, чтобы разузнать о ней побольше. Я был абсолютно не способен хоть что‑то угадать в этой женщине. Придумал целую жизнь по силуэту, но, как это нередко со мной случалось, скорее всего, ошибался. А хуже всего то, что как только я начинал говорить, получались одни глупости. Вот доказательство: Вам сколько лет?
Она. Осторожно, за этим глупым вопросом может скрываться ловушка… Известно вам, что женщин никогда не спрашивают о возрасте?
Он. Знаю, знаю, извините меня, пожалуйста.
Она. Я на вас не сержусь.
Он. Вы очень добры.
Она. Подозреваю, что вы и сами догадываетесь.
Он. Простите?
Она. Методом дедукции, сопоставления фактов, интуитивно… Вы ведь угадали?
Он. Не понимаю.
Она. Не прикидывайтесь, это ведь вас занимает.
Он. Уверяю вас…
Она. Знаете, возраст для женщины, после определенного возраста, что вовсе не означает критического возраста, так вот возраст становится весьма деликатным сюжетом, требующим такта, осторожности, то есть внимательного отношения при разговоре и, в особенности, при скоропалительных умозаключениях. Это гораздо тоньше, чем простое выстраивание цифр. Старение для женщины — не только арифметика, поверьте!
Он. Послушайте, не надо воспринимать мой вопрос так уж буквально. Я сказал, не думая, для поддержания разговора. Согласен, что вопрос был глупый, и я еще раз выражаю вам свои сожаления, но не будем больше об этом.
Она. Странный вы человек. Нажимаете на болевую точку, провоцируете этим бурную реакцию, а потом — раз! и умываете руки, как ни в чем не бывало! А врач этот, что он себе думает, а? Вы можете мне сказать? Можно подумать, что у меня других дел нет, кроме как сидеть в этом дерьме!
Он. В конце концов, здесь не так уж и плохо. Разве в другом каком‑нибудь месте нам было бы интересней? Там бы ожидания наши были связаны либо с торжественным ужином, либо с великой любовью, либо со смертью, с автобусом…С Богом, возможно. Так лучше ждать врача, во всяком случае, это менее драматично…
Она. Ну что ж, это позиция.
Пауза. Он пьет.
Он. А я, к примеру, чем бы, по вашему мнению, мог заниматься вне этих стен?
Она. Могли бы заниматься своей профессией, забирать детей из школы, покупать цветы невесте, пойти в кино, совершить кругосветное путешествие на красивом паруснике…уверяю вас, в жизни есть множество куда более увлекательных занятий, чем часами торчать у лекаря в компании с…
Пауза.
Он. Вот именно в этом месте между нами возникает некая неловкость. Не так, как вначале, нет, скорее какое‑то волнение. Его и выразить нельзя, можно только увидеть. Особая напряженность, молчание, наполненное внутренними словами.
Что‑то начинало наклевываться в моей жизни. Что‑то настоящее, ощутимое, конкретное. Что‑то живое. В это мгновение я почти не сомневался, что решительно у нас обоих не было ничего более интересного, чем это ожидание лекаря в компании с…
И что именно в это мгновение она думала точно так же, как и я, ибо совершенно синхронно взгляды наши склонялись и встречались, а смутная улыбка одновременно возникала у нас на губах…
И жажда меня мучила, господи, как же мне хотелось пить, а фляжка моя пустела, я слишком ясно это видел. Я ведь не рассчитывал на столь долгое ожидание, следовало быть экономней, прикладываться не так часто, в противном случае придется под каким‑нибудь благовидным предлогом смотаться в магазинчик на углу и при этом еще вести себя совершенно непринужденно. Было, очевидно, уже очень поздно, я совершенно потерял счет времени, которое текло потоками во всех направлениях, оказался в пространственно — временном лабиринте и не знал, как оттуда выбраться…
Она. Хватит, с меня довольно! Мы здесь уже поселились, стали частью меблировки, надоело!
