— Пам-пам-пам-пам, — пропела я, отстукивая такт по крышке рояля.
— «Не могу ни простить, ни дать тебе то, о чем просил меня ты», — продолжили мы.
— «Ты должен знать, что обманутая любовь обращается в ненависть», — медленно проговорил Андрес, погрозив пальцем неизвестно кому.
— «А если захочешь вернуться, найдешь ты лишь пепел, лишь пепел, которым стала моя любовь», — закончили мы.
— Вот хренотень, — буркнул Андрес.
— «Пой, если хочешь забыть свое сердце», — пела Тоня, следуя за мелодией Карлоса.
— «Пой, если хочешь забыть свою боль», — подхватил Карлос, исполняя короткие пассажи.
— «Пой, если тебя покинула любовь. Пой, чтобы завтра она вернулась».
— Пам-па-рам, пам-па-рам, пам-па-рам, — подхватила я, встала со скамейки и закружилась в танце.
Вивес рассмеялся, а Андрес заснул.
— Возроди во мне жизнь, — пропела я, танцуя в одиночку по залу.
— «Возроди во мне жизнь, возьми мое сердце», — пропела Тоня, вторя мелодии Карлоса.
— «Возроди во мне жизнь, и охватит болью сердце мое», — подхватила я и вновь села рядом с Карлосом. Андрес был прав, я лишь портила их чудесный дуэт, но в ту минуту я даже не задумывалась об этом.
— «Ты не увидишь меня, ведь твои глаза принадлежат мне», — пропела я, склоняясь к плечу Карлоса, который закончил тремя аккордами, отзвучавшими прежде, чем Тоня дотянула последнюю ноту.
— Потрясающе, Тоня, — сказал он. — Я восхищен.
— А вы? — спросила она. — Любите друг друга или собираетесь влюбиться?
Мы вышли в сад, чтобы полюбоваться восходом солнца, пока Андрес спит.
— Сеньора, я отвезу депутата домой? — спросил Хуан, стоящий в дверях прихожей.
— Буду очень признательна, Хуан, — ответила я. — И проводите генерала до постели. Вы просто святой.
— И меня отвезите тоже, — сказала Тоня. — Я не хочу оставаться на завтрак.
Солнце уже, наверное, целый час стояло над деревьями, словно огромный апельсин. В сад вышел Чеко, в пижаме и босиком.
— Мама, почему ты одета так же, как вчера? — спросил он. — Надень брюки. Или ты не собираешься сегодня кататься верхом?
— Поехали, дирижер, — сказала Тоня, хлопая Карлоса по плечу. У него под глазами пролегли круги, но всё равно он был прекрасен. — Пока, сестренка, удачно тебе прокатиться! Самое время подышать свежим воздухом.
Карлос положил руки мне на плечи и поцеловал в щеку.
— Увидимся завтра? — спросил он.
— Увидимся, — ответила я, и мы расстались.
Они с Тоней направились к машине. Мы с Чеко пошли в дом.
— Слушай! — крикнул Карлос, обернувшись в воротах. — А ведь завтра уже наступило.
Когда мы вернулись домой после верховой прогулки, у меня голова шла кругом. Я спешилась, мечтая о глоточке апельсинового сока. Лусина принесла мне его прямо в сад, где я сидела, поджав под себя ноги, отвечая невпопад на какие-то вопросы Чеко.
— Генерал велел передать, чтобы вы поднялись к нему, как только вернетесь, — доложила Лусина.
Я взбежала по лестнице, прыгая через три ступеньки, и вошла в комнату Андреса, даже не сняв на пороге испачканных в грязи сапог. Там я села на разобранную постель и принялась их отряхивать.
— Можно, я отдерну шторы? — спросила я. — А то ничего не видно.
— Закрой лучше дверь, будь так добра, — ответил Андрес, поворачиваясь в постели, чтобы удобнее было обнять меня за талию. — И расскажи, о чем вчера говорили Кордера с Вивесом, — потребовал он, поглаживая меня по спине.
— О концерте, — ответила я.
— А еще о чем?
— Вивес спросил у Кордеры насчет Конгресса, но Кордера так ничего толком и не ответил.
— Наверное, что-то он все же ответил. Долго они это обсуждали?
— Он только сказал, что руководителя избрали большинством голосов.
— Не морочь мне голову. Он сказал что-нибудь действительно важное?
— Ничего особенного. Они и говорили-то не более пяти минут.
— В таком случае, что вы делали с Вивесом все остальное время? Только не морочь мне голову. Вивес и Кордера говорили гораздо дольше, раз вы вернулись около двух.
— Мы просто гуляли, — ответила я. — В «Лос-Пинос» чудесные сады!
— Ты говоришь так, будто только вчера их обнаружила. Хочешь жить здесь? Так расскажи, о чем говорили Вивес и Кордера.
— Генерал, если я снова услышу, о чем они говорят, обещаю, что непременно перескажу тебе слово в слово всю беседу. Но вчера они говорили о четырех вещах.
— О каких именно? Вспомни как можно точнее, о чем они говорили: любое слово может оказаться тайным шифром.
— Ты все еще пьян. Какой еще шифр?
— Они договорились о встрече? — продолжал он допрашивать.
— Да, собираются встретиться на днях.
— Иными словами — в четверг, — сказал он.
— Ты спятил, — ответила я, пытаясь стащить сапог, который всегда почему-то застревал.
— Ты так и не ложилась? — спросил он.
— Немножко подремала.
— С чего вдруг такое воодушевление? Ты же обычно отсыпаешься три дня после каждого затянувшегося за полночь праздника. Почему ты вдруг решила прокатиться верхом?
— Меня попросил Чеко.
— Он просит тебя об этом каждый день.
— А сегодня мне захотелось поехать, — ответила я, стаскивая сапог и разминая пальцы ноги.
— Какая-то ты странная.
— Я вчера хорошо повеселилась. А ты разве нет?
— Даже не помню, что там было. Кажется, ты что-то пела, или мне это приснилось?
— Меня попросили спеть «Возроди во мне жить». А потом я спела ее снова — на бис.
— Замолчи. Ты словно за пятерых говоришь.
— Спи... Зачем ты вскочил так рано? Сегодня же воскресенье.
— Вот поэтому я и проснулся. Сегодня на корриде выступает Гарса.
— До четырех часов еще достаточно времени. Спи. Я разбужу тебя в два.
— У меня нет времени. В час у меня деловой обед. Не желаешь вечером составить мне компанию?
— Ты никогда меня не приглашаешь.
— А сейчас приглашаю.
— Я не люблю бой быков.
— Что еще за глупости! Пойдешь, как миленькая!
— Как скажешь, — ответила я, целуя его в голову и прижимая к себе, словно хотела окутать саваном. Потом на цыпочках прошла к двери и осторожно закрыла ее за собой, чтобы его не разбудить.
Ванная комната в Лас-Ломас была втрое больше нашей спальни; с зеркальными стенами и стеклянным потолком, полуденное солнце светило сквозь него с такой же силой, как и над садом. Вокруг огромной ванны, в которой могло разместиться пять человек, стояло множество растений в кадках. Ванная комната была моим любимым местом в доме, в ней я могла уединиться.
Этим утром я опрометью вбежала в ванную, открыла краны и сбросила одежду. Я помню, как тело погрузилось в горячую воду, как я лежала среди растений, открыв рот, с мокрыми волосами, выставив из воды одно лишь лицо, глядя сквозь стеклянный потолок на маленький кусочек неба, на котором плавали пушистые облака.
— И что же мне теперь делать? — спросила я себя, словно поверяя кому-то свои тайные помыслы. — Я должна бежать. Оставить всё генералу — и детей, и эту роскошную ванну, и эти фиалки, и счет в банке, который никогда не иссякнет. Я хочу уехать с Карлосом, — сказала я себе, намыливая голову. — Вот сейчас прямо и уйду. Никакой Лоренсо Гарса не заставит меня изо дня в день выслушивать ложь и узнавать о новых преступлениях генерала. Уже сегодня я перееду в другой дом, уже сегодня буду спать в другой постели, даже сменю имя. А что, если он не согласится? Конечно же, согласится. Он сам спросил: «Завтра?». А потом сказал, что завтра уже наступило. Но он не захотел уехать со мной на море, он вернет меня назад, у него даже в мыслях не было остаться со мной. Он меня не любит. Да, он хочет меня, я ему нравлюсь, но он не любит меня. Что, если я ему откроюсь, а он меня отвергнет? Что, если у него есть невеста — там, в Англии? Какая-нибудь сучка конопатая...
Я вылезла из ванной, замотала голову полотенцем, подошла к зеркалу и улыбнулась.
Я ни разу не видела, как Андрес убивает. Но неоднократно слышала из-за двери его голос, отдающий приказ кого-то убить. Я хорошо знала, что ему ничего не стоит убить человека — разумеется, сам он никого и пальцем не тронет, для этого у него есть люди, которые не прочь таким путем пробить себе путь в жизни.
Правда, до тех пор, пока я не встретила Вивеса, у меня не было причин бояться. Но теперь я ввязалась в опасную игру, которая могла закончиться печально. Только не Карлос. И теперь я стала по-настоящему бояться пистолета мужа.
Иногда я просыпалась среди ночи в холодном поту, дрожа от страха. Если мы спали в одной постели, то я и вовсе не могла уснуть — все смотрела на спящего Андреса, на его полуоткрытый рот, как он храпит в уверенности, что рядом лежит всё та же дурочка, на которой он женился. Пусть теперь эта девочка стала старше и уже не была столь послушной, но в душе осталась все той же. Все той же Каталиной, над которой он посмеивался, которую стремился сделать своей соратницей, а она научилась угадывать его мысли и ничего не желала знать о его делах.
