Дамблдор налил Лили чашку какао со вкусом мяты и лесного ореха и сказал:
— Я всегда полагал, что те черты характера, которые делают нас слабыми, при других обстоятельствах могут оказаться нашими самыми сильными сторонами. И в то же время — когда мы не на своем месте, наши достоинства оборачиваются недостатками, и могут сделать нас — любого из нас — слабым, и даже опасным для себя и своих соратников. Ты храбрая, Лили, и ты способна сражаться — ты лишь делаешь это не так, как твой муж или его замечательный друг Сириус, — улыбнувшись, он широко взмахнул ядовито-лиловым носовым платком и учтиво ей его протянул. — Мы должны подобрать для тебя место, дорогая, которое позволит в полной мере развиться твоим замечательным талантам.
— Нет у меня никаких талантов, — проворчала Лили, утирая слезы. — Я вовсе не такая способная, как все думают.
— Когда мы идем по жизни, многие ошибочно приписывают нам способности, которыми мы на самом деле не обладаем, — сказал Дамблдор. — Но самая большая ошибка — из-за несовершенства их зрения поверить, что мы и впрямь бесполезны.
И дальше Лили трудилась уже вместе с Дамблдором — над новыми заклинаниями, которые помогали тем, кто участвовал в сражениях — как Джеймс, Ремус и Сириус. Она дорожила каждой секундой этой работы — так важна она была для ее счастья; ей хотелось уберечь их от проклятий и спасти жизнь раненым, неважно какой ценой. Она освоила заклинание Патронуса быстрее, чем остальные члены Орденеа и потратила не один час, помогая тем, у кого с ним возникали сложности. Она создала сигнальные чары и чары для коммуникации, которые позволяли общаться с адресатом незаметно для окружающих, если заранее наложить их друг на друга. А еще — покопалась в старых записях Сева и сварила зелья от усталости, депрессии и нездоровой экзальтации, которые были гораздо лучше всех доступных Ордену альтернатив. Зелья эти изобрел Сев, и его таланты создали Лили репутацию, которой она совершенно не заслужила. Все вокруг превозносили ее до небес, а она запиралась в комнате и плакала навзрыд, пока в глазах не заканчивались слезы, потому что Сев придумал все это, чтобы помогать людям, он и ее спас — и был при этом Пожирателем Смерти.
Но сейчас все изменилось — лучший друг снова к ней вернулся. И она ни за что, никогда в жизни больше не хотела писать ему письма, которые нельзя отправить, и снова их сжигать. Она не позволит Пожирателям его отобрать; если надо — убьет их всех, всех до последнего человека — и будет ненавидеть себя потом за это всю оставшуюся жизнь, потому что лучше уж так, чем потерять его и потом всю жизнь оплакивать эту потерю. Особенно потому, что на сей раз им достанется не сам Сев, а только его мертвое тело.
Чтобы уберечь его, она даже согласится на этот план с Контрапассо — и постарается не вспоминать, как его когда-то применял Дамблдор и каким опасным это оружие было в его руках... у Лили никогда бы так не получилось, потому что когда Контрапассо накладывалось в полную силу — оно убивало. Но Северуса она не убьет. Ни за что, даже если умрет из-за этого сама.
Зато она убьет за Северуса. Потому что Лили не хотела прожить без него еще одну жизнь.
* * *
29 декабря 1976 года
— А это точно ничего, что я здесь? — шепотом спросила Лили, окидывая взглядом толпу.
— Ты же сама на этом настояла, — напомнил Северус.
— Знаю, но... даже не знаю, сейчас отчего-то стало не по себе... Извини, это так эгоистично с моей стороны, — она в двенадцатый раз потянулась поправить ему галстук. Этот костюм когда-то носил его отец — своего у Северуса не было, и он не собирался появляться на похоронах в подаренном Лили черном джемпере. Но он не мог не заметить, как сильно его костюм отличался от того, что носили остальные мужчины.
— Почему эгоистично? — поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, спросил: — Мой костюм окончательно устарел?
— Все нормально, — автоматически откликнулась Лили, что только подтвердило его догадку. — Он — он принадлежал твоему папе?
— Да, — Северус видел его на свадебных фотографиях родителей. Ему не слишком нравилось идти на похороны отца в той же одежде, в какой тот женился, но он не собирался покупать себе новую (если вещь из секондхэнда вообще заслуживала такого названия) только из-за того, что слишком неловко чувствовал себя в имеющейся. Хватит и того, что пришлось приобрести в секонд-хэнде новый костюм для отца... тот, что на Северусе, на Тобиаса не налезал — сказались годы пьянства; другим же за это время он не обзавелся.
— По мне так совсем неплохо, — сказала Лили, разглаживая лацкан. В притворе часовни было тепло, несмотря на то, что двери на улицу постоянно открывались, чтобы впустить или выпустить новых — правильно ли называть их "гостями", раз это похороны? или надо говорить "скорбящие по усопшему"? В общем, как их ни называй — они то входили, то выходили, и от этого по заполненному толпой притвору гулял ледяной сквозняк, который странным образом огибал нагретое пространство вокруг него и Лили... от нее сегодня пахло чем-то цветочным и непонятным.
— Мужская мода консервативна — она так быстро не меняется, — и она озабоченно добавила: — Ты же не против, что я надела это платье?
Если с платьем и было что не так — он этого не заметил. Черное, с дырками на нужных местах — две для рук, одна для головы. Вершина его познаний по части женской моды.
— Против? С чего это вдруг?
Не ответив, Лили закусила губу, и он пришел к заключению, что она, скорее всего, из-за чего-то волнуется... не из-за одежды и не из-за того, уместно ли было приходить на похороны его отца; эти пустячные тревоги лишь давали выход скопившемуся напряжению.
— Что тебя беспокоит? И пожалуйста, не говори, что ничего.
Лили уже открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент собравшийся в притворе людской поток хлынул наконец к дверям в часовню.
— Потом, — прошептала она, цапнула его за руку и потащила за собой сквозь толпу — туда, где на ближней к кафедре скамье сидела его мать. Насколько Северусу было известно, она прошествовала прямо к этому месту; приятели Тобиаса стояли, собравшись в группки, но Эйлин не задержалась ни у одной из них и опустилась на край скамьи — в совершеннейшем одиночестве. В часовне пахло лакированным деревом и старым ковром.
Северус проскользнул на место рядом с матерью и потянул Лили за собой — та пыталась просочиться на другой конец зала и спрятаться в толпе.
— Не хочешь здесь сидеть — не надо, — сказал он. — Но если ты пытаешься всего лишь соблюсти приличия — наплюй и забудь.
Она осталась, но лихорадочно закусила губу и накрыла его левую ладонь свободной рукой — так, что в конце концов вцепилась в него обеими руками. Северус невольно задумался, кого из них двоих это прикосновение должно успокоить. Он не переживал из-за того, что отец умер — но и не радовался этому; он не чувствовал ничего. Потому что и правда верил, что для Тобиаса так лучше. И надеялся, что тот хотя бы в смерти обрел покой. Ему самому не досталось даже этого. Что там мать говорила насчет разочарований и несбывшихся надежд? Даже смерть — и та обманула все его ожидания.
Мать и виду не подала, что заметила его присутствие. Похоже, она вообще никого и ничего не замечала — включая поднявшегося на кафедру священника. С его появлением приглушенные разговоры смолкли, однако мать, похоже, не услышала ни слова из прозвучавшей надгробной речи — банальной, безликой и подходящей на все случаи жизни. Северус и сам постарался не вслушиваться, чтобы не начать швыряться проклятиями. Если бы над его гробом кто-нибудь посмел повторить подобную чепуху — он бы точно вернулся с того света, чтобы восстановить справедливость.
После священника настала очередь приятелей его отца — те зачитали по бумажке короткие речи; декламация никуда не годилась. Затем Лоррейн — ныне миссис Торн, первая жена его отца — встала и произнесла свой панегирик; глаза ее были сухи, а голос негромок, но речь ее вызвала слезы у многих присутствующих. Ее дочь, единокровная сестра Северуса, то и дело утирала глаза. Он еще раз удивился тому, что к отцу, оказывается, так хорошо относились все, кроме его нынешней семьи. Хотя, с другой стороны, Тобиас терпеть не мог свою ведьму-жену и волшебника-сына — вот они и платили ему взаимностью.
Лоррейн когда-то сказала: "Бедняга Тоби — он никогда не получал от жизни того, о чем мечтал". Что ж, к нему, Северусу, это тоже относилось. И, если читать между строк, то и к Эйлин тоже. Разочарование, ставшее желчностью — наследство не только по материнской, но и по отцовской линии. Северус просто выбрал для себя другой путь — ее эмоциональную изоляцию вместо отцовского алкоголизма.
Миссис Торн преклонила голову в минутном молчании — затем спустилась с кафедры и прошествовала к первой скамье на противоположной от Северуса стороне прохода. Кто-то зааплодировал, но осознал, что находится на похоронах, и хлопки смолкли. Люди начали подниматься со скамей и собираться в группы, чтобы проследовать на кладбище.
