— Значит, та, вторая, была твоя сестра?
— Да. Единокровная.
— Я так и думала — выглядит похоже... Она намного тебя старше, так? Сколько ей — уже под тридцать?
— Да, Бонни старше меня где-то лет на четырнадцать. Она родилась, когда они оба были еще очень молоды.
Ничуть не старше, осознал Северус с тошнотворной ясностью, чем Лили и Поттер, когда у них родился мальчишка.
И если события так и будут течь своим чередом и не свернут с прежней дороги, то через три года эти двое снова окажутся в той же точке своих отношений.
Если она снова выйдет за Поттера — да хули там, хоть под ручку с ним по улице прошвырнется — он тут же свалит на Киклады, и ебись все конем. А ведь так она и поступит. Она же так поступит. Она же так охуенно втрескалась в это сокровище, в отморозка своего великолепного — или все-таки нет?..
За эти несколько дней Лили не так уж часто его упоминала. И не ринулась на поиски сломя голову — от этой перспективы Северуса просто мутило. Он ждал, что она выползет из постели, несмотря на простуду, и примется искать это ничтожество, за которое вышла замуж. Разве они не обожали друг друга, блаженствуя во влюбленном угаре? А эти фотографии в газетах — счастливой улыбающейся пары; он вырывал их и сжигал — все, какие только видел... а эти разговоры на улицах — Поттеры то, Поттеры се, и каждое одобрительное слово — что нож в сердце...
Но сейчас голова у Лили была явно забита мальчишкой — настолько, что там не находилось места ни для кого другого. Нет, она, конечно, спросила и о сестре, и о Блэке, о Люпине и Лонгботтомах — но так или иначе, рано или поздно, все равно возвращалась к мальчишке. Северус счел, что лучше уж так — о да, в десять тысяч раз лучше — чем если бы она думала только о Поттере. Маловероятно, что у нее хватило бы чуткости, чтобы думать о нем, но придержать язык.
Знала ли она, сумела ли догадаться, отчего он так люто ненавидел Поттера-старшего? Матерь божья — он так надеялся, что нет. Единственное утешение, которое он пронес через все это — что она ничего не знала, никогда этого не видела — и все равно вышла замуж за того, кто его всегда травил, кто не мог не урвать у него и эту победу...
Ее волосы — яркая вспышка — привлекли его взгляд; ветер трепал развевающиеся пряди. Внутри у него все ныло — саднящая боль текла по венам вместе с кровью, пронизывая его до костей. Лили убрала за уши непослушные локоны.
— Мне показалось, что она...
Ох — речь все еще идет о Лоррейн. Он собрал свою боль и убрал ее под гладь окклюменции. Лили, скорее всего, недоумевает, отчего бывшая жена и дочь страдают от потери экс-мужа и отца куда сильнее, чем та семья, с которой он жил на момент смерти. Недоумевает, но считает этот вопрос слишком бестактным. Все элементарно: отец не питал отвращения ни к Лоррейн, ни к Бонни — к маггловской своей семье...
Северус вспомнил, как Лили однажды спросила: "Неужели твоему папе не нравится магия?" — и как он ответил: "Да ему ничего особо не нравится". Лили даже не подозревала, насколько угодила в точку с этим вопросом. И он тоже не подозревал — в десять-то лет... Ни малейшего проблеска понимания. Озарение пришло лишь потом, много лет спустя, когда на его родительницу нашел один из нечастых приступов материнских чувств; откровенничать у них в семье было не принято, и она спросила, не подумывал ли Северус в последнее время о женитьбе.
— Выбирай кого угодно, — сказала тогда мать, — но только не магглу. — Вряд ли это имеет значение, — отвечал он, проглотив и болезненную досаду, и пришедшую в голову колкость, — с моим-то происхождением, матушка. — Происхождение здесь ни при чем. Только счастье, — сказала мать, устремив на него бесконечно далекий взгляд. — Брак, основанный на неравенстве супругов, с самого начала обречен, Северус. А магглы нам равны никогда не будут. Мы можем так думать, можем этого желать — можем даже поверить в это всем сердцем — но в конце концов всегда окажется, что у нас есть сила, а у них ее нет. Когда вас разделяет эта безжалостная правда — семью построить невозможно.
Встреться отец с Петуньей — они наверняка сплотились бы в дружном порыве тоскливой горечи. Плакала ли она, когда хоронили Лили? Или же взирала на церемонию отрешенно и без слез — точь-в-точь как он сам на похороны отца, оба раза — и прошлый, и нынешний? Да и приглашали ли туда Петунью? А если да, то пошла ли она?
Он сам не пошел. Забавно — где любовь и где отвращение, а результат все равно один.
Но все было кончено; отец мертв, и неважно, что такое на самом деле это их перемещение во времени — его и Лили... то, что в прошлом, все равно уже не исправить. Если бы отца тоже забросило на двадцать лет назад, он смог бы сделать вазэктомию и не беспокоиться, что у него когда-нибудь появится сын — такая же опасная мерзость, как и его мать.
Северус двадцать лет не видел этого жалкого, ничтожного брюзгу. И не разговаривал с ним. Все кончено. Как бы ему ни хотелось обратного — все кончено.
Он сказал отрывисто:
— У тебя зубы стучат. Жди здесь — сейчас я отведу тебя домой.
— Сев... — Лили потянулась к его руке, но он отступил назад, притворившись, что не заметил. Помона как-то раз сказала, что, когда дело доходит до проявления эмоций, он немногим отличается от контуженого четырнадцатилетнего мальчишки. "Отвали", — огрызнулся Северус, отдавая себе отчет, что тем самым только подтверждает ее правоту.
Он подошел к матери — та стояла на краю могилы; рабочие засыпали гроб землей. Она обняла себя руками за талию — только голые руки, без перчаток; ее вуаль была откинута с лица, а взгляд казался таким невозмутимым, словно внизу текла река, и она смотрела на бегущую воду.
— Они засыпают цветы землей, — заслышав шаги сына, произнесла она столь же бесстрастно. — Зря. Пустая трата.
Голос ее осекся; в паузу вклинился шелест ветра.
— Его жизнь тоже прошла впустую, — тихо промолвила мать. На могилу она не смотрела — взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, на кладбище — на заиндевевшую траву и шеренги разномастных надгробий. Северус не знал, что ей на это ответить.
— Так не должно было быть, — произнесла мать. — И им следовало достать оттуда цветы.
— Тепличные цветы не пахнут, — сказал он, сам не зная, какая тут связь с чем бы то ни было. Возможно, ему стоило промолчать.
— Правда? Как странно. Зачем их тогда выращивают? Если ты наколдовал цветок, и он не пахнет — значит, ты в чем-то ошибся.
А затем мать снова взяла его под руку — уже во второй раз за эту долгую неделю — и, повернувшись, начала спускаться по склону холма.
— Когда я умру, Северус, — ее голос казался таким же отрешенным, как и взор, — не надо хоронить меня в земле. Вечность взаперти в могиле — такая жалкая участь.
— Так решила Лоррейн? — спросил он и махнул рукой, подзывая Лили. Та храбро приблизилась, прямо-таки излучая решимость — видимо, с матерью они и впрямь не поладили. Ему стало грустно — где-то там, где вдали от безопасности окклюменции таились эмоции, — что мать с ней так поступила.
— Да. Хотя он и сам бы этого хотел. По-моему — лучше стать пеплом, который развеют по ветру.
За весь оставшийся день она не проронила больше ни слова. Северус проводил Лили домой, — она поцеловала его в щеку перед тем, как свернуть на ведущую к дому дорожку, — и вернулся на Спиннерс-Энд. Мать обнаружилась в комнате отца — безмолвно и недвижно сидела в старом неудобном кресле и смотрела в маленькое окошко на ленту реки, которая утекала за горизонт и исчезала за склоном холма.
30 декабря 1976 года
На вокзал Кингс-Кросс поезд прибыл уже в темноте.
Перед первым сентября Лили всегда добиралась до Лондона не на поезде, а на машине, вместе с родителями и сестрой. Поскольку путь был неблизкий, Эвансы обычно приезжали в последний день августа и оставались в городе на ночь. Порой Лили стонала, как это неудобно — путешествовать через полстраны (особенно в обществе Петуньи) только для того, чтобы сесть на школьный поезд и проследовать назад, через все родное графство и дальше в Шотландию. Почему нельзя сразу доехать до Хогсмида на машине? Это вдвое сократило бы дорогу. Когда она стала взрослой, то поняла: глупо было даже думать о том, чтобы по улицам Хогсмида разъезжали сотни магглов на автомобилях. Но все равно иногда жалела, что не живет южнее. Особенно потому, что Петунья всегда превращала эти два дня в сущий кошмар.
Словом, Лили ни разу в жизни не ездила в Лондон так, как сегодня, просто с Севом. И на сей раз они не собирались в Хогвартс; им надо было в город, потому что Северус должен был угодить в Мунго. И отправить его туда должна была она.
Поездка заняла около трех часов; Лили хватило этого времени, чтобы в красках живописать, какой редкостный идиотизм весь этот на редкость идиотский план. Северус слушал вполуха — возмутительный негодяй! — и с вежливо-скучающим выражением лица; при этом он читал сначала газету Йоркшир Пост, а затем — старый номер журнала Роллинг Стоун с фотографией Лед Зеппелин на обложке.
