Уолли (встает и подходит к Сиднею. В нем — всепроникающая уверенность). Речь идет не о мире, речь идет о населении нашего округа. Знаешь, как говорят в лечебницах, где лечат от пьянства? Не думайте, сколько раз вам придется отказываться от рюмки, думайте только о первой. Вот в чем вся штука, Сид. Не думай о больном мире, думай о больном соседе, вот и все.
Сидней. Весьма убедительно. (Отдает Уолли плакат.) Но сказать по правде, дорогие друзья, боюсь, что я переживаю смерть восклицательного знака. Он умер во мне. И мне больше не хочется никого пи к чему призывать. Конец моих отроческих лет — смерть восклицательного знака. (Криво усмехнувшись.) Надо думать, это не со всяким случается. Взять хоть старика Элтона — это же сплошной восклицательный знак!
Элтон (надменно). У капитуляции один запах, один образ, один звук.
Сидней (так же). Послушай, я не новичок. Хочешь, покажу газетные вырезки? С восемнадцати лет я состоял во всех комитетах под лозунгами «Руки прочь», «Уничтожить», «Запретить», «Прекратить», «Сохранить», «Охранить»… А в результате— (с почти бесшабашной легкостью) отвращение ко всякого рода организациям: при одной мысли о «движении» за что-то меня просто мутит. Сил моих пет глядеть, как одержимые жаждой власти мятежники устраивают поножовщину за влияние в… (последний удар) в буфетной комиссии! (Идет в ванную за склянкой с пилюлями.)
Уолли (спокойно усмехаясь). Говорят тебе — думай только, как удержаться от первой рюмки.
Сидней (возвращается и подходит к чертежной доске, чтобы запить пилюлю виски из своего бокала). То есть подымать возню вокруг мелочей, поскольку с важным мы все равно ничего не можем поделать? Например, с тем фактом, что я родился от отца, искалеченного на одной войне, сам воевал во второй и живу под явной и непосредственной угрозой третьей? Забудь всю эту труху, да? И борись за… новые правила уличного движения. Так?
Уолли (ставит свой бокал; энергично). Да черт тебя возьми, старик, здесь у нас чуть ли пе самое крупное гнездо торговцев наркотиками! Этот их синдикат считает наш округ своим владением, тут работает такая машина…
Сидней. Можешь пробавляться чем хочешь. Будь деятелем, если тебе нравится. Только не липни с этим ко мне. Айрис, пива!
Айрис (выходит из кухни). Одно скажу, Сидней: просто уши вянут, когда тебя слушаешь, просто уши вянут!
Уолли (подчеркнуто-шутливым тоном). Что и доказывает: место женщины — в кухне.
Элтон (гримасничая). Куда плотно закрыта дверь.
Уолли. Поражаюсь тебе, Сидней. Перед явной и непосредственной угрозой…
Звонит телефон.
Айрис. Боже, это, наверно, Мэвис! Сейчас она мне ни к чему. Сид, возьми трубку.
Сидней. Мне Мэвис всегда ни к чему. Возьми сама.
Айрис идет к телефону.
Ох, эта Мэвис, братцы, — честное слово, ее сочинил Синклер Льюис, только она каким-то образом выпала из его книги! (Смотрит на Элтона, спокойно.) Кстати, о сестрах Айрис — ты, кажется, часто видишься с Глорией, когда она приезжает?
Айрис у телефона бросает быстрый многозначительный взгляд на мужа.
Элтон (шутовским тоном). Да, а что?
Сидней. А то, что послушай меня: берегись дочерей из дома Атреева!
Айрис сверлит его взглядом.
Элтон (бойко, нс замечая немой сцены). Ничего, рискнем! (К Уолли.) Ты бы ее видел, старик!
Уолли (улыбаясь). Не прочь посмотреть. (Возобновляет атаку.) Сидней, если ты не желаешь палец о палец ударить…
Элтон. Только сейчас тебе нет смысла знакомиться с ней. Я видишь ли, попал в поле ее зрения и заполнил его собой целиком.
Уолли. Где же оно, это сокровище? Почему не зайдет и не заставит Сида открыть глаза пошире?
Айрис (вмешивается в разговор, прикрыв трубку рукой). Она в Лос-Анжелесе. Много разъезжает. Она известная манекенщица.
Элтон показывает фотографии Глории Сиду и Уолли.
Да-да, слушаю, дорогая. Да нет, Мэв, это меня ничуть не интересует, вот и все. Пока. (Кладет трубку и садится возле мужа.) Бедняга Мэвис. Уже сколько лет она пытается цивилизовать меня. Но надо отдать ей должное: она не сдается. Вот сейчас купила мне какое-то платье…
Сидней. Славная старушка Мэвис, родоначальница всех мещан. Мой братец — предводитель мещан, но она — их родоначальница. (Внезапно выдергивает шпильки из волос жены; волосы рассыпаются по ее спине и плечам. Это его любимая игра, которая злит Айрис.)
Айрис. Да ну тебя к черту, Сид! Прекрати, слышишь? Я серьезно говорю!
Элтон (к Уолли). Дать ему волю, так он заставит ее бегать босиком в холщовом балахоне, с развевающимися волосами. (Сиднею.) Что у тебя, какой-то деревенский комплекс, что ли?
Уолли. Странно, почему у славного еврейского парня из мелкобуржуазной среды такая приверженность к старому, изжитому англосаксонскому мифу?
Сидней (растягивает слова, подражая жителям Западных штатов). Наверно, потому, что моя особая еврейская душа менее разборчива, чем другие.
Уолли (пытаясь пробиться). Сидней, если ты ничего не хочешь сделать для своего района, как же ты тогда…
Сидней (опять уклоняясь). Голубчик мой, знаешь, чего мне хочется? Мне вдруг страшно, неудержимо захотелось забрать свои книги, фотоаппарат, пластинки и… мою жену… и уйти…
Айрис, Элтон и Уолли (хором). В леса!
Айрис с безразличным видом начинает приводить в порядок волосы, стараясь заколоть их по-прежнему.
Сидней (через силу). Да. И остаться там. (Резко запрокидывает ей голову назад и смотрит в глаза.) Навсегда.
Айрис вздыхает.
Элтон (к Уолли). Ты понимаешь, что мы видим перед собой? Думаешь, этот тип стремится только к символическим горным вершинам? Нет, ему еще подавай там все удобства!
Сидней (меняя разговор, Элтону). Между прочим, я договорился с Мики Дэфо, что ты к нему придешь. Оп будет ждать тебя завтра в полдень в своей конторе. Надень галстук, покажи, что ты готов лобызать ему задницу, — словом, не заставляй его нервничать.
Элтон. То есть как это — договорился? Зачем? Чего ради я должен идти к Мики Дэфо?
Сидней. Надо. Больше некому.
Элтон. Нет уж, меня не посылай, мне не о чем разговаривать с такими людьми, как Мики Дэфо.
Сидней. Ты прав, ты не годишься. Абсолютно пе тот человек. От Ассоциации оптовой и розничной торговли мы получаем лишь половит рекламных объявлений, которые печатаются в пашей газете. Нет, нам нужен человек… (как бы нечаянно идет в сторону Уолли так, что последнее слово произносит, стоя перед ним) обходи-тель-ный.
Уолли. На меня не смотри.
Сидней. Почему, жирный кот, почему?..
Уолли. А почему ты считаешь, Сид, что можно всегда просить, просить и никогда ничего не давать?
Сидней (воздев руки). Да потому что, пока я не издох, моя образцово- показательная газетка будет…
Айрис. Ох, Сидней, газета, газета, газета!.. Долго ли она у тебя продержится, твоя газета? (Уходит в спальню, подбирая на ходу волосы вверх.)
Элтон. Что с ней творится последнее время?
Сидней (пожимает плечами). Кто ее знает? Может, она решила начать новую жизнь.
Уолли. Брось, это в ней греки чудят. Не знаешь, что ли? В ее душе восторжествовала врожденная трагедия.
Сидней (весь разговор предназначен для ушей Айрис). Она только наполовину гречанка, значит и трагична она только наполовину. Эй, Айрис, когда придешь, показывайся только в профиль!
Айрис. Ах, как вы все остроумны! (Кудахтающий сардонический смех.)
Уолли. А еще наполовину она кто?
Сидней. Ирландка и чероки. Я женат на единственной греко-гэльско-индийской дикарке, попавшей в рабство. Если только можно себе представить Айрис в рабстве… Покажи нам твой танец, девочка.
Айрис быстро выскальзывает из спальни, делает несколько на греческого танца мизерлу, который переходит в джигу, затем в шаблонное изображение индейской воинственной пляски и заканчивается неподвижной позой в духе Мэрилин Монро. После этого Айрис тотчас же убегает.
