— Вам придется пройти с нами. Вы сами знаете, в чем дело, так что не пытайтесь отпираться.
Орган продолжал звучать.
— Позвольте мне закончить службу, — сказал священник. — Я только совершу причастие, а потом пойду с вами, куда скажете.
Он поднялся со скамьи и направился к алтарю, словно ничего не боится. Наверное, не сомневался, что находится под защитой Пресвятой Девы. Затем он открыл дарохранительницу и вынул большую облатку. Служка подал ему золотую шкатулку, украшенную красными камнями. Священник положил туда облатку и вновь повернулся к нам. Все застыли, а орган продолжал играть, пока священник спускался по ступеням алтаря и входил в ризницу. Я последовала за ним. Конечно, я не могла пройти дальше порога, но видела, стоя в дверях, как он снял облачение и надел шляпу. Военные не прикоснулись к нему и пальцем, а он безропотно последовал за ними. После этого я неминуемо потеряла всякое доверие к Владычице Святого Сердца.
Этой ночью я легла спать, дрожа от страха и холода, но не пошла ночевать к родителям. Наш друг Черна кое-что разузнал. Андреса обвиняли в убийстве некоего фальсификатора, которые продавал офицерам поддельные дипломы. Говорили также, что идея и сам этот черный бизнес принадлежали Андресу, а когда военный министр обнаружил на документах фальшивые подписи и поднял крик, Андрес испугался и поспешно избавился от исполнителя, чтобы не попасться самому.
Правда, сам Черна утверждал, что это совершенно невозможно, мой муж ни за что не пошел бы на убийство, да и такими глупыми делишками он не занимается, просто губернатор Пальярес его ненавидит и мечтает от него избавиться.
Я не могла понять, почему Пальярес так ненавидит проигравшего. Ведь он уже захватил власть — так зачем же сводить счеты с Андресом, который и так все потерял?
На следующий день, когда во всех газетах напечатали фотографию Андреса за решеткой, я боялась выйти из дома. Я была уверена, что на кулинарных курсах никто не захочет со мной разговаривать, но мне поручили принести продукты для приготовления чили в соусе из грецких орехов, и я не могла подвести подруг. К половине одиннадцатого я прибыла в дом сестер Муньос, измученная бессонницей, но с корзиной, где лежали персики, яблоки, бананы, изюм, миндаль, гранаты и помидоры.
Кухня сестер Муньос была просто огромной. Двадцать женщин размещались в ней совершенно свободно. Когда я пришла, все уже были в сборе.
— Мы тебя заждались, — заявила Кларита.
— Видите ли...
— Не вздумай оправдываться. От нас, женщин, зависит, будут ли все вокруг накормлены, и это работа, а не игра. Нарежь-ка эти фрукты. Ну, девочки, кто желает составить ей компанию?
Ко мне решились подойти только Моника, Пепа и Лусия Маурер. Остальные при виде меня даже не встали из-за стола. Я бы предпочла, чтобы мне бросили прямо в лицо, что Андрес — убийца, и они не желают иметь дела с его женой, но в Пуэбле так не принято. Никто не подал мне руки, но никто и не сказал, что обо мне думает.
Моника встала рядом и принялась резать бананы. Она все же не удержалась и шепотом спросила, правда ли, что генерала арестовали, и знаю ли я, за что. Луси Маурер положила мне руку на плечо и начала резать яблоки, которые вытаскивала из моей корзины. Пепа от волнения неустанно грызла ногти, отвлекаясь от этого занятия лишь для того, чтобы устроить разнос Монике за ее бестактные вопросы. В конце концов, чтобы прекратить неприятный разговор, она спросила у меня:
— Тебе было страшно ночью?
— Немножко, — призналась я, продолжая резать персики.
Когда мы покинули дом сестер Муньос, я осталась одна посреди улицы с блюдом чили, украшенным петрушкой и зернами граната. Подруг забрали домой ровно в два часа.
— Не слушай их, — сказала на прощание Моника, садясь в машину, где ее ждала мать.
Домой я отправилась пешком. Открыла дверь огромным ключом, который всегда лежал у меня в сумочке.
— Андрес! — крикнула я.
Никто не ответил. Я поставила блюдо с чили на пол и вновь закричала:
— Андрес! Андрес!
И снова никто не откликнулся. Я опустилась на корточки, готовясь выплакаться над ореховым соусом.
Я сидела спиной к входной двери, глядя сквозь слезы на сад, откуда манила своей свежестью сочная зелень листвы. И тут за спиной послышался стук молотка в дверь — так стучал только Андрес.
— Что, рыдаешь над своей стряпней? — услышала я его голос.
Я вскочила на ноги и бросилась его обнимать. Солнце било в окна, золотило каменные плиты дворика. Я сбросила туфли и начала расстегивать пуговицы на платье. Запустила руки ему под рубашку и потянула за собой, в сад, на лужайку. Там я убедилось, что член в тюрьме ему не отрезали. Потом я вспомнила про чили с ореховым соусом, бросилась за ним, и мы стали его пожирать, заглатывая огромными порциями.
— Почему тебя арестовали? — спросила я. — И почему так скоро отпустили?
— Потому что они козлы и тупицы, — ответил Андрес.
На другой день все газеты сообщили, что священник церкви Святого Иакова приговорен к двум годам тюрьмы за организацию демонстрации против антирелигиозного закона, а генерал Андрес Асенсио освобожден со всеми причитающимися извинениями, поскольку его невиновность в убийстве фальсификатора дипломов полностью доказана.
Я не хотела возвращаться на кулинарные курсы. Когда Андрес спросил о причине, я рассказала о враждебных взглядах и поведении остальных. Тогда он притянул меня к себе и шлепнул.
— Так вот, дорогая моя, — сказал он. — Здесь командую я, подожди и узнаешь.
Ждать пришлось долго. На протяжении четырех лет Андрес приезжал и уезжал, когда и куда хотел, не считая нужным ставить меня в известность. Порой он видел во мне лишь обузу, порой — ценное приобретение, которое надлежит хранить в сундуке под замком, а иногда — и любовь всей своей жизни. Я никогда не знала, что придет ему в голову в следующую минуту. То он требовал, чтобы я сопровождала его на верховую прогулку, иногда по воскресеньям брал меня на бой быков, а иногда целыми неделями не появлялся дома.
Я вдруг стала одержима какой-то страстью, которой никогда не знала прежде; я не могла понять, что со мной происходит, словно превратилась в несмышленыша. Порой меня охватывала печаль, а потом она вдруг сменялась столь же необъяснимой радостью. Я вновь превращалась в ту женщину, которая переходит от страданий к смеху безо всякой причины и не может дождаться, когда же что-нибудь произойдет — что угодно, лишь бы не эти дни, похожие один на другой. Я ненавидела покой, он меня пугал.
Часто тоска охватывала меня во время месячных. Я никогда не обсуждала эти вопросы с генералом, потому что мужчин эти вещи совершенно не волнуют. Я совершенно не стеснялась месячных, в отличие от моей мамы, которая никогда об этом не говорила и всегда внушала, что никто ни в коем случае не должен увидеть, как я стираю окровавленные тряпки.
Месячные кровотечения в Пуэбле называли Пепе Флоресом.
— Ненавижу этого Пепе Флореса! — вздыхала я. — Такая тоска!
Когда меня одолевала эта тоска, я думала о Пепе Флоресе, как если бы он был реальным мужчиной из плоти и крови, как бы я его любила, если бы он был моим мужем, как мы проводим на море те пять дней в месяц, пока он со мной.
У нашего дома номер 9 на Северной улице рос высоченный ясень, две жакаранды и розовый перец. В дальнем углу двора, позади деревьев, притулилась глинобитная хижина, увитая бугенвиллеей. Сквозь единственное крошечное окошко хижины виднелся клочок неба, цвет которого менялся в зависимости от погоды. Я любила сидеть там на полу, скрестив ноги, и думать о чем-то своем.
Моника посоветовала мне пить анисовую настойку, чтобы снять спазмы. Сильная тупая боль сводила ноги и поясницу, расползалась под кожей по всему телу. Я пила настойку в сарайчике, пока боль не отступала, и говорила сама с собой или с воображаемым собеседником. Порой меня внезапно охватывала какая-то непонятная дерзость, и я остервенело выкрикивала в одиночестве все горькие упреки, которые ни за что бы не посмела высказать генералу в лицо.
Андрес был начальником тыла. Это означало, что именно от него зависели все военные нашего округа. Думаю, именно тогда он превратился в опасного политика и свел дружбу с Хайсом, а также с его партнерами и покровителями. Они зарабатывали очень хорошие деньги. Хайс был крикливым гринго, сколотившим состояние на торговле лекарствами. Позднее он получил должность почетного консула своей страны в Мексике и во время правления Каррансы [4] придумал конфисковать имущество. На деньги, которые выплатило ему правительство, он купил завод скобяных изделий в доме номер 5 по Южной улице. Ему отлично удавалось придумывать новые предприятия, и его глаза возбужденно блестели, предвкушая будущие доходы. Целые недели он носил одни и те же габардиновые брюки, и при этом тыкал своим богатством в нос соседям, которые помнили его без гроша в кармане, а теперь почтительно называли доном Мигелем. Говорили, будто он обладает блестящим умом. Но в действительности он был просто мошенником.
