Алина. Неправда, я ей сто раз говорила…
Октав. Это только слова, и ты это прекрасно знаешь.
Алина. Я обещала ей…
Октав. Свое великодушное отношение? Самый верный способ ее закабалить! Надо было требовать, чтобы она соединила свою жизнь со здоровым, крепким парнем. Она рождена жить, любить…
Алина. Итак. Раймон…
Октав. Нет, только не говори, что это — ради твоего сына! Ты это делаешь ради себя, из чувства… О, я не нахожу подходящего слова. Ты воспользовалась ее горем, ее благородством, восхищением, которое она испытывает к тебе… Ты использовала все это, чтобы связать ее; и теперь, когда, может быть, ей мерещится избавление, бегство, — на самом деле это снова ты…
Алина. Боже, как ты красноречив! К сожалению, у тебя есть причины предать все забвению и желать, чтобы все тоже забыли… Но я, я все помню: в этом — мое величайшее преступление, и понятно, что ты меня ненавидишь. Ты ведь меня сейчас ненавидишь, Октав. Иначе ты бы мне не предъявлял подобных… Я — коварна!
Октав. Может быть, это не коварство: может быть, ты сама не отдаешь себе отчет…
Алина (пренебрежительно). Брось, не стоит труда. Я тебя от этого избавляю. Мне остается сказать тебе только одно: людям, подобным тебе, никогда не понять той жажды самопожертвования, жажды абсолюта, какая владеет Мирей.
Октав. Мирей? Да она любит Шантёя, к твоему сведению!
Алина. Это неправда.
Октав. Могу тебя в этом уверить.
Алина. Но если так, пусть она мне открыто скажет об этом!
Октав. Ты добьешься от нее лишь тех ответов, которые хочешь услышать: повторяю тебе, ты ее поработила.
Алина. Нет, это просто невозможно!
Октав. Ты никогда не узнаешь ее подлинных мыслей: таково извечное возмездие тиранам. К тому же очень может быть, что в твоем присутствии она сама их больше не знает… Ну, а теперь послушай: коль скоро дело дошло до этого… мне остается принять решение. Сегодня вечером я покидаю Франкльё и больше не вернусь.
Внезапно Октав подносит руку к груди. На миг остается неподвижен, на его лице — выражение страдания. Он словно ждет ответа, которого не последовало, — затем быстро выходит. Алина сперва неподвижна, безмолвна; потом, словно отбиваясь от обвинений, брошенных ей Октавом, бормочет ошеломленно, негодующе:
Алина. Коварство… во мне! (Тем не менее в ней растет тревога.) Это неправда, неправда!
Растерянная, Алина падает на колени. В этот момент входит Мирей, очень бледная.
Мирей (почти неслышно). Пришлось ему сказать, что я согласна выйти за него.
Год спустя, в Париже. Ноябрь. Четыре часа дня. Очень светлая гостиная в доме Андре и Мирей. Оба ее окна выходят на балкон.
Мирей вяжет, сидя в кресле; Октав, с пакетом в руках, в пальто.
Мирей. Вам стоит снять пальто, я боюсь, вы простудитесь, выйдя на улицу.
Октав. Спасибо. Я ненадолго.
Анна (входя). Мадам звонила?
Мирей. Анна, пожалуйста, приготовьте грелку для мсье. Я уверена, что он опять вернется с ледяными ногами. И можно опустить жалюзи, уже почти вечер.
Анна. Хорошо, мадам. (Уходит.)
Октав. Что вы вяжете с таким усердием?
Мирей. Пинетки для детей моего патроната.
Октав (неприязненно). Ах да, ваш патронат!
Мирей. Именно. В следующем месяце мы организуем распродажу; я рассчитываю на вашу щедрость.
Октав. Вы же знаете, что мне совсем не по душе филантропия у молодых женщин. Это — добродетель стариков. Святоши, сестры милосердия, с которыми вы имеете деле в патронате…
Мирей (очень серьезно). Я люблю монахинь.
Октав. Еще бы, не сомневаюсь! Достаточно поглядеть на жизнь, которую вы здесь ведете…
Мирей. Вы непременно хотите причинить мне боль?
Октав. Никоим образом.
Мирей. К тому же, вероятно, вам это было бы нелегко. Помните — я прежде была обидчива, горячилась по любому поводу? Теперь со мной такого не случается.
Октав. Тем хуже.
Мирей. Это говорит о том, что я нашла свой путь.
Октав (отсутствующим тоном). Да, да…
Мирей. Обрела душевный покой.
Октав. Дорогая, я вам принес брошюру, она вышла сегодня утром.
Мирей (взволнованно). Ах! Наша книга!
Октав. О нет, не надо говорить: «наша». Это было хорошо для тех дней. (Мирей хочет развернуть пакет.) Нет, нет, после, когда я уйду. Но только прошу вас об одном: не показывайте ему.
Мирей. Вы об Андре?
Октав. Для него это пустой звук. Прежде всего он там не был, его это не может интересовать. И потом, возможно, он станет делать замечания. Словом, не знаю. Решено, не правда ли?
Мирей. Как вам угодно. Хотя…
Октав. Я полагаюсь на вас. Ну, вот и все. Теперь я могу готовиться к сборам с легким сердцем.
Мирей. Отец!
Октав. Дорогая, не надо больше называть меня так. (Помолчав.) А что, ее вы по-прежнему зовете мамой? Впрочем, это не мое дело.
Мирей. Я не могу видеть вас в состоянии такой… безнадежности.
Октав. Не нужно громких слов, прошу вас. Как по-вашему, на каком основании я еще должен держаться за жизнь?
Мирей (запинаясь). Ивонна… (Октав пожимает пленами.) Внук…
Октав. Жако. Да, первое время я пытался… я полагал… Но он не в нас… не в меня. Он будет торговать автомобилями, как его отец, — вот увидите. Конечно, мне следовало бы обзавестись новыми привычками. Но, знаете ли, это трудно в моем возрасте. И представить себе невозможно, до чего трудно. Например, читать. Не брошюрку, время от времени, а читать, изо дня в день.
Мирей (ласково). Это утомительно для глаз.
Октав. Несколько минут спустя я ловлю себя на том, что уже не вдумываюсь в текст. Но вот что любопытно… Послушайте, Мирей, если бы у вас был мальчуган, возможно, это бы меня… а? …Представьте себе, месяца полтора назад я вообразил, будто нечто такое намечается. (Мирей вздрагивает.) Сам не знаю, с чего я это взял. (Молчание.) Ну, а как он?
Мирей (с несколько деланным воодушевлением). Когда я в последний раз говорила с лечащим врачом, тот был настроен безусловно оптимистично. Он сказал, что при соблюдении осторожности, щадящем режиме можно рассчитывать на существенное улучшение. К тому же Андре в последнее время значительно лучше выглядит.
Октав. Вот как?
Мирей. Не будь у вас предубеждения, вы бы и сами это заметили.
Октав. У меня нет ни малейшего предубеждения.
Мирей (горячась). Вам непременно хочется, чтобы все здесь шло хуже, чем идет. Поскольку вы мечтали о бог весть каком немыслимом счастье для меня — да, немыслимом! — вы теперь не можете смириться с тем, что я нашла, чем удовлетворить свою душу.
Октав. Опять вы — о вашей душе!..
Мирей. И тем не менее это правда. Я живу теперь, зная, что другой нуждается во мне. Не так давно меня поразила фраза… не помню уже в какой книге: «Достичь подлинной жизни можно лишь возвысившись над самим собой». Разве вы не чувствуете, как эти слова прекрасны, как они верны!
Октав (сухо). Не люблю цитат.
Входит Андре. В руках у него телеграмма; он немного запыхался.
Мирей (с упреком). Ты поднялся пешком!
Андре. Здравствуй, дядя Октав.
Октав (холодно). Здравствуй.
Мирей. Что это за телеграмма?
Андре (протягивая телеграмму Мирей). Мне ее только что вручили. (Чуть понизив голос.) От тети Алины.
