Громодерин. Ну да в нашем краю сойдут с рук! (Отдает другую бумажку.) А что ни говори, братец, скучно жить на свете. Эй! Гаврюшку да Соньку! славно разбойница поет под бандуру. Да кларнетистов!
Входит с бандурой молодой, красивый, бойкий парень, в сером армяке, между тем как жилет и прочее платье, довольно щегольское, обличают в нем дворового человека; за ним дворовая пригожая девка, богато одетая, но грустная; подле них становятся два кларнетиста: один с подбитым глазом, с красным носом.
Курилкин. Что это у тебя, Гаврюшка, под наказанием?
Громодерин. Дурь вошла в голову; полюбил Соньку, а она его, да я-то не полюбил; за эту страстишку задавал порядочную, страсть, да неймется: хочу в солдаты. Ну-ка заливную, про амуры ваши! Лихо, братец, поет, так и тянет за душу! (Певцы переговариваются с музыкантами. Указывая на Гаврюшку.) Ведь он у меня грамотник, своею охотой, собака!..
Певцы поют:
Смолкни, смолкни, молодой ямщик,
Мимо наших окон едучи;
Груди белой не надсаживай:
Сердце без тебя дивно болит.
Со востока пыль поднимется,
Запоет-то мой пригожий друг:
Он разбудит ночку темную,
Встрепенется алая заря.
Он зальется, словно реченька
Говорит в бегу по камышкам;
Он застонет, словно горлица,
Что воркует знойно во саду.
Будто чарами недобрыми
Песни те заговорил:
Сердце хочет выскочить от них,
Просится к нему душа моя.
Чу! запел он... припади к земле,
Ветер буйный, гость докучливей,
Замолчи, валдайский колокол:
Дайте мне наслушаться его.
Ах, прости, прощай, родимая!
Убегу, куда потянет песнь.
Пропадай, моя головушка,
Воля моя, воля девичья!
Громодерин. Прочь!.. И без вас тошно на свете... (Пьет и обнимается с Курилкиным.) Народ! умирать! (Все кругом Громодерина падают на землю.) «Жить и пиво варить!» (Все встают и поют.)
Мы с этого пива опять встанем,
Ладо, мое Ладо, опять встанем.
Мы с этого пива в ладоши ударим,
Ладо, мое Ладо, в ладоши ударим.
(Бьют в ладоши.)
Теперь, с этого пива, все передеремся,
Ладо, мое Ладо, все передеремся.
Женщины и мужчины все перемешиваются и под лад музыки толкают друг друга.
Курилкин. Ха, ха, ха!..
Громодерин. Довольно! по местам! (Все расходятся на свои места. К концу этой игры приезжают Останов и Сотов и становятся в отдалении.)
Сотов. Боярские увеселения!
Останов пожимает плечами.
Громодерин. Докажи дружбу, задушевный, любовую! (Пьют и обнимаются и таким образом подходят к пруду.) Хочешь, братец, докажу и я дружбу: брошусь для тебя в пруд!
Курилкин. Докажу и я: за тобой умирать, так умирать вместе. (Хотят броситься в пруд, люди их удерживают; слышны колокольчики и бубенчики; сходятся гости один за другим.)
Явление II
Те же, Останов, Сотов, Пурышков, Козявкин, Тузин, Переметкинский и Македонский.
Останов. Посмотри, наш Орест и Пилад где нашли умирать — в воде!
Сотов. Да, это не их стихия. Пойдут, как ключ, ко дну. А была, видно, попойка порядочная. Неужели в этой оргии мы выберем себе исправника?
Останов. Что ж делать, для успеха нашего дела надо с волками повыть.
Сотов. По-моему, чем волков тешить, надо их бить, где ни попадутся.
Останов. О, это не так легко, как ты думаешь по-своему, по-столичному! Эти гуси люди богатые; половина уезда им должна... задают пиры, купайся в вине по колено!.. в губернский город шлют обозы. Тут не много сделаешь!
Громодерин. Ну, до другого дня. (Увидав гостей.) Милости просим, милости просим, дорогие гости! Эй! малый, наливочки! Народ — долой. (Толпа крестьян и дворовых удаляются. Подают наливку. Останов пьет, Сотов отговаривается.)
Громодерин. Видно, не старого закала! Такой же хрустальный, как и Радугин, гвардеец и гордионец.
Сотов. Прошу о Радугине ни слова худого. Этот хрусталь обделан в таком огне, в каком вы не бывали — его с гордостью можно употреблять и за царской трапезой.
Громодерин (мигая вошедшему Македонскому). А, господин секретарь суда? как думаешь?
Македонский. Прошу послушать, господа! Дело криминальное.
Останов. Ну, полно, господа, разве мы приехали для ссоры? (На ухо Сотову.) И тебе охота связываться с пьяным?
Сотов. Однако ж к этому пьяному мы приехали трактовать о деле целого дворянского сословия.
Пурышков (раскланиваясь, Громодерину). Я не мог преминуть сей верной оказии, чтоб не засвидетельствовать вам моего нижайшего почитания.
Громодерин. А, здорово, всеобщий опекун! Говорят, славную старушку подцепил! Что выторговал-таки духовную?
Пурышков. Не даром, батюшка! три года ходил около постели хворой.
Сотов. Утешитель духовный и телесный!.. Не безделица! Кто, кроме вас, взял бы на себя труд возиться с этим тряпьем?
Курилкин. В это тряпье завернуто золото, мой милый!
Сотов. Милый твой?.. Ошибся, видно, голубчик! (Курилкин махает рукой.)
Останов (на ухо ему). Ай, ай, какой ты задорный!.. Да угомонишься ли, братец?
Сотов. Он может так говорить с лакеем своим, или кто себя доброй волей запишет в его лакеи.
Козявкин. Здравствуйте, честная компания! Го, го, умора! Побился об заклад с Аполлоном Павлычем, что мой кривой иноход обгонит его тысячного рысака на трех верстах. Что ж, на одной версте засыпал его пылью. Правда, околели две пристяжные; пристяжных кучера долой... черт знает, не переломил ли себе ребра? да зато батюшка коренник честно вывез — не ударил меня лицом в грязь.
Громодерин. А что закладу?
Козявкин. С его стороны тысячный рысак и две сотни придачи, с моей иноходец и та же придача.
Курилкин. Что ему, горбуну? Плевое дело! у него, чай, в обоих горбах набиты ассигнации.
Громодерин. За здоровье батюшки-коренника!
Несколько голосов. За здоровье батюшки-коренника! (Все пьют, кроме Останова и Сотова, которые занялись жарким разговором.)
Сотов (Останову). Дети, достойные отца!
Громодерин (мигая на них). Ой, вы, иезуиты!
Македонский (униженно подойдя к Курилкину и потирая ладони). Ваше высокородие проговаривали что-то об ассигнациях и горбуне.
Курилкин. Ну, да, братец.
Македонский. Верьте Богу, все пустые слухи... злых людей не оберешься в наше время!.. Я за него готов идти к крестному целованию... А не ровен час, как ваше словечко поймают да пустят в ход... да как на деле не докажете... Вы сами изволите ведать, ложному доносчику... осмеливаюсь доложить из глубочайшего желания добра особе вашего высокородия.
Курилкин. И впрямь спасибо!.. Спасибо!.. пришли, родной, за овсецом-то. Подводы у тебя ведь ненанятые!
Македонский. Помилуйте, разве я из интересу, лишь из усердия...
Громодерин (обнимая вошедшего Тузина). Хорошо, дружище! в воскресенье откушать нашего хлеба-соли не приехал.
Тузин. Виноват, любезный, пробовал новую осетрину.
Громодерин. А у меня какая солонина духовая была! Чудо! деликатес!
Тузин. Солонина!.. Ах, Боже мой, солонина!
Громодерин. И стерлядка аршинная.
Тузин. И стерлядь. Да я хлеба лишусь на целую неделю. Лучше б не говорил, ночи не засну, все будут мерещиться солонина да стерлядь, стерлядь да солонина.
Громодерин. Ну, да, мы поправим скоро это дело.
Сотов (на ухо Останову, показывая на Переметкинского, стоящего подле них). Это что за новое лицо?
Останов (тихо Сотову). Татарин или жид, черт знает! Досталось ему здесь какое-то именьице, служил аферистом у наших и ваших. (Обращаясь к прочим.) Полноте, господа, из пустого в порожнее переливать; пора за дело. Сядемте-ка и потолкуем... Вспомните, через три дня дворянские выборы. Судьи и прочие члены судов назначены; ныне хотели назначить исправника.
Громодерин. Да, да, сядемте и потолкуем. Эй! Филька, наливки! (Все садятся в полукруг, кроме Македонского, который становится за стулом Курилкина.) Что ж ты!
