Терпимость современная и средневековая
Чем больше мы вникаем в этот вопрос, тем сложнее он становится. При первом рассмотрении мы склонны согласиться с мнением, что Жанну следовало отлучить от Церкви и затем предоставить ей идти своим путем. Правда, сама она яростно протестовала бы против такой жестокости — против того, чтобы у нее отняли духовную пищу, ибо исповедь, отпущение грехов и причащение тела Господня составляли ее главные жизненные потребности. Такая сильная личность могла бы и преодолеть это затруднение, как английская церковь преодолела буллы папы Льва, — основать собственную церковь и провозгласить ее оплотом истинной исконной веры, от которой отступили ее гонители. Но поскольку в те времена подобный поступок, с точки зрения Церкви и Государства, был насаждением пагубы и анархии, то для того чтобы проявить терпимость, потребовалась бы такая большая вера в свободу, какая недоступна по природе политику и священнику. Легко сказать, что Церковь должна была дождаться, когда предполагаемое зло проистечет, а не считать заведомо, что оно проистечет, и гадать, в чем оно будет состоять. Казалось бы, чего проще. Но что, если бы нынешняя администрация, ведающая народным здравоохранением, в вопросах санитарии предоставила бы людей целиком самим себе, говоря: «Нам дела нет до канализации и до вашего о ней мнения, но если заразитесь оспой или сыпным тифом, мы подадим на вас в суд и, следуя примеру властей в батлеровском Едгине, постараемся, чтобы вас очень сурово наказали»? Да такую администрацию либо поместили бы в дом умалишенных, либо напомнили ей, что, отказываясь соблюдать правила санитарии, А на расстоянии двух миль может убить ребенка у Б или вызвать эпидемию, во время которой могут погибнуть наиболее сознательные блюстители чистоты.
Нам придется смириться с тем, что общество основано на нетерпимости. Бывают, конечно, вопиющие проявления нетерпимости, но они характерны для наших дней так же, как и для средних веков. Типичный пример из современности — обязательные прививки, заменившие собой обязательное крещение. Однако против них возражают потому, что считают их диким, антинаучным, а также злонамеренным и антисанитарным шарлатанством, а вовсе не потому, что полагают неправильным насильно заставлять людей предохранять детей от болезни. Противники обязательно хотели бы сделать из нее преступление и, возможно, преуспеют в этом. И тогда это станет проявлением такой же нетерпимости, что и принцип обязательности. Ни пастеровцы, ни их противники — блюстители санитарии — не дают родителям растить своих детей голыми, хотя и это течение тоже имеет своих внушающих доверие защитников. Мы можем сколько угодно болтать о терпимости, но обществу приходится проводить границу между допустимым поведением и безумием или преступлением, хотя так легко ошибиться и принять мудреца за сумасшедшего и Спасителя за богохульника. Мы все равно всегда будем подвергать кого-то гонениям, карая всеми наказаниями, вплоть до смерти. Умерить опасность гонений мы можем только так: во-первых, преследовать с большой осторожностью и, во-вторых, помнить, что если не предоставлять свободу шокировать сторонников условностей и не отдавать себе отчета в том, сколь много значит оригинальность, индивидуальность и эксцентричность, это, бесспорно, приведет к загниванию, а это подразумевает подавление сил эволюции, которые в конце концов вырвутся наружу с невиданной и, быть может, разрушительной необузданностью.
Степень терпимости в каждый данный момент зависит от напряженности условий, при которых обществу приходится поддерживать свою сплоченность. В военное, например, время мы запрещаем проповеди Евангелия, сажаем в тюрьму квакеров, затыкаем рот газетчикам и объявляем тяжким преступлением освещенные в ночную пору окна. Под угрозой вторжения французское правительство в 1792 году отрубило четыре тысячи голов главным образом по причинам, которые в условиях устойчивого мира не побудили бы ни одно правительство даже собаку усыпить. В 1920 году британское правительство сжигало и резало народ по всей Ирландии, преследуя сторонников конституционных перемен, которые само тут же вынуждено было осуществить. Позднее фашисты вытворяли в Италии то же, что черно-пегие в Ирландии, с некоторыми до нелепости жестокими вариантами, и вызвано это было неумелой попыткой социалистов произвести индустриальную революцию, хотя разбирались они в социализме еще меньше, чем капиталисты в капитализме. В 1917 году в Соединенных Штатах во время паники, вызванной большевистской революцией в России, с невероятной жестокостью преследовали русских. Подобные примеры можно было бы множить и множить, но и этих достаточно, чтобы показать, что между максимально благосклонной терпимостью и безжалостным нетерпимым терроризмом лежит целая шкала градаций, на протяжении которой терпимость то поднимается, то падает; они показывают также, что нет ни малейших оснований для самодовольства девятнадцатого столетия, убежденного, что оно более терпимо, чем пятнадцатое, и что такое событие, как казнь Жанны, не могло произойти в наш просвещенный век. Тысячи женщин, из которых каждая в тысячу раз менее опасна и страшна для наших правительств, чем Жанна была для правительства своего времени, за последние десять лет истреблены, уморены голодом, лишены крова за время гонений и террора в процессе крестовых походов, преследующих намного более тиранические цели, нежели-средневековые крестовые походы, которые не предполагали ничего более грандиозного, чем отвоевать гроб Господень у сарацинов. Инквизиция и ее английский заменитель — Звездная палата, как таковые, вышли из употребления. Но могут ли современные заменители инквизиции — особые трибуналы и комиссии, карательные экспедиции, приостановка закона о неприкосновенности личности (habeas corpus), введение военного и малого осадного положений и прочее в том же роде, — могут ли они похвалиться тем, что жертвам их был предоставлен такой же справедливый суд, такой же хорошо продуманный свод законов, регулирующий ход процесса, или такой же добросовестный судья, настаивающий на строгой законности судопроизводства, какие были предоставлены Жанне инквизицией и всем духом средневековья, в то самое время, когда страна находилась в напряженнейших условиях внутренней и внешней войны? У нас она не добилась бы ни суда, ни закона, кроме закона об обороне государства, отменяющего всякую законность, да и в качестве судьи получила бы, в лучшем случае, равнодушного майора, а в худшем — служителя правосудия в горностае и пурпуре, которому терзания такого высокообразованного служителя Церкви, как Кошон, показались бы нелепыми и недостойными джентльмена.
Конфликт между гением и дисциплиной
Уяснив себе таким образом суть вопроса, рассмотрим теперь то особое свойство психики Жанны, из-за которого с ней было не справиться. Что делать, с одной стороны, с правителями, которые не объясняют мотивов своих приказов, и, с другой стороны, с людьми, которым не понять мотивов, если им и объяснить их? Управление миром — политическое, индустриальное и семейное — осуществляется главным образом путем отдачи и выполнения приказов именно на таких условиях, «Не спорь, делай как тебе велено», — говорится не только детям и солдатам, но фактически всем вообще. К счастью, большинство людей и в мыслях не имеют спорить: они рады-радешеньки, что за них кто-то думает. А наиболее талантливым и независимым мыслителям достаточно смыслить в своей узкой области. В других же областях они с полным доверием попросят указаний у полицейского или совета у портного и примут их без всяких объяснений.
И все-таки должен быть какой-то резон в том, что приказ подлежит выполнению. Ребенок подчиняется родителям, солдат — офицеру, философ — вокзальному носильщику, а рабочий — мастеру, причем все — беспрекословно, так как повсеместно принято считать, что отдающие приказания компетентны, уполномочены и даже обязаны их отдавать, и так как в неожиданностях повседневной жизни нет времени на уроки и объяснения — и некогда оспаривать правильность приказов. Такое повиновение столь же необходимо для непрерывного действия нашей социальной системы, как и вращение Земли необходимо для смены дня и ночи. Но повиновение это совсем не так стихийно, как кажется: его следует очень тщательно подготавливать и поддерживать. Епископ покорен воле короля, но пусть попробует приходский священник отдать ему приказание, хотя бы и нужное, и разумное, — епископ, забыв свой сан, тут же обзовет того наглецом. Чем покорнее человек повинуется узаконенной власти, тем ревнивее оберегает свое самолюбие, не допуская, чтобы им командовал кто-то, властью не облеченный.
А теперь, держа все это в голове, рассмотрим карьеру Жанны — деревенской девушки, властной лишь над овцами и свиньями, собаками и курами, да еще до некоторой степени над работниками, которых иногда нанимал отец, но больше ни над кем. За пределами крестьянского двора не было у нее никакой власти, никакого престижа, никакого права на минимальное почтение. И, однако, она командовала всеми подряд — от собственного дяди до короля, архиепископа и генерального штаба. Дядюшка повиновался ей, как овечка, и отвел ее в замок к коменданту. Тот, когда она начала им командовать, попытался сперва отстаивать свои права, но не выдержал и быстро покорился. И так далее, вплоть до короля. Это невыносимо раздражало бы, если бы даже приказания ее предлагались как рациональный выход из безвыходного положения, в каком тогда очутились лица, стоявшие выше ее. Так нет же, они предлагались совсем не так. И предлагались вовсе не как изъявление непреклонной и деспотичной воли Жанны. Не «Так велю я», а всегда: «Так велит Бог».
