Входит Самсон. Он весь седой, походка разбитая, глаза дикие. Одежда в беспорядке. Он приближается к Александру и глухим однотонным голосом бормочет.
Самсон. Повесили сына, повесили… Там на севере повесили…
Нейман. Сядьте, Самсон, сядьте вот сюда.
Самсон. Где север?.. Скажите мне, где север?.. Я не знаю, где север, я не знаю, где север…
Нейман. Сидите, сидите спокойно!.. (Сажает Самсона на стул, тот покоряется и что-то неясное бормочет.)
Александр. Была такая минута — минута! — когда я казни хотел… А с тех пор… а теперь…
Нейман. Это еще не такая беда: казни никто не хочет.
Александр. Оказалось, что Дора меня любит… И, как ты говоришь, именно за отвагу любит, за мужество… Я знаю это… знаю… И теперь я все силы напрягаю, чтобы идти с ней рядом, на ее высоте… Но где ж мне! Я теперь казни не хочу. Страшнее, чем когда-либо, мне теперь казнь. Теперь я люблю, я любим, я хочу счастья с любимой женщиной. Я счастья хочу!.. А что предстоит?
Нейман (холодно). Завтра начнется восстание… кровь будет литься, все наше дело решается… Подождем мы с нашим личным счастьем.
Александр. Видишь, вот и ты осуждаешь меня!.. Но… я не могу!.. Я, когда подумаю, что Дору, может быть, там схватят с оружием… что меня могут взять и бросить в тюрьму…
Нейман (злобно). Могут. И в тюрьмах бьют.
Александр. Господи боже мой!.. Я борюсь с собой, терзаю себя, за волосы из собственной кожи себя тащу, чтобы удержаться на высоте Доры… и… и я не могу… Лгу, прикидываюсь, замалчиваю, притворяюсь…. И я в постоянном страхе, в постоянном напряжении… И только оттого, что Дора поглощена своим делом, она до сих пор не подозревает, кто перед ней… (Вдруг умолкает, напряженно смотрит вперед и точно обдумывает что-то или припоминает.) А… а может быть, и подозревает?..
Нейман. Если все, что ты тут говоришь, — правда, то Берл проницательнее нас всех оказался.
Александр. Что такое?.. При чем тут Берл?
Входит Дора, пышно разодетая.
Дора. Видите, какая я? Никогда они не заподозрят, что в моих корзинах оружие.
Нейман. Да, вид у вас… совсем не революционерки.
Дора (смеется). Княжна?.. Александр, нравлюсь я тебе такой? (Кокетливо изгибается.)
Нейман. По-моему, вы на оперную примадонну похожи.
Входит Берл и молча останавливается в дверях.
Дора. Ну, отправляюсь… До свидания… И не тревожьтесь. Через час буду назад. (Идет, у двери, останавливается.) А завтра… Ах, завтра!.. (Смотрит вверх, широко раскрыв глаза.) Какой день!.. Какое счастье!.. Александр, ты что скажешь?.. (Смотрит на него пристальным, испытующим взглядом, в котором видна тайная тревога и печаль.)
Александр. Мне кажется… все будет зависеть… от… от силы энтузиазма…
Дора. Мы победим! Я знаю это, я чувствую… И меня охватывает такой восторг, такая заливает меня бурная радость, что хочется… петь и безумствовать… Но нужно сдерживать себя. Необходимо в совершенстве владеть собой — каждым жестом своим, каждой мыслью… Вот так вот, крепко, надо взять в руки и стиснуть — молчи, сердце! Потом, после получишь волю!
Нейман. Полную волю!..
Дора. Ах, что за ликование идет!.. И если бы даже пришлось мне завтра погибнуть, — какое счастье. Александр, пасть на баррикаде, под красным знаменем, при грохоте товарищеских выстрелов и с криком мщения… Александр, с криком мщения!..
Александр. Дора!
Дора. Иду. До свидания… Ступайте же, Нейман, в типографию. (Идет к двери.)
Берл (угрюмо). Я пойду за вами… Может, арестуют вас, так я… дам знать товарищам.
Дора (смотрит на него). А это, пожалуй, не мешает… Но нужно осторожненько, Берл, чтобы не заметили. (Уходит, Берл за ней.)
Александр (после долгого молчания выходит на авансцену). Как она смотрела на меня… Какое выражение… Уже подозревает… Уже она догадывается…
Нейман. Догадывается, догадывается… Можешь быть спокоен.
Александр (стоит потупившись, с выражением тоски и рассеянности). «Счастье погибнуть… — сказала она, — пасть на баррикаде… с криком мщения»…
Самсон (подходит и, уставившись на Александра, таинственно бормочет). На севере повесили, на севере… Север там… Я уже знаю, где север… Ветер идет с севера… Вы чувствуете ветер с севера?.. (С выражением блаженства.) Вы чувствуете ветер с севера?.. Вы чувствуете ветер с севера?..
Занавес
Обширный двор. Грязный трехэтажный дом в виде буквы П с деревянными галереями. В нем множество маленьких квартир. Прямо — ворота. Посреди двора старая, большая, разбитая акация, много ветвей засохших. От нее к одному из столбцов галереи через весь двор идет веревка, на которой сушится белье — рубахи, несколько пар чулок, красная вылинявшая юбка с огромной яркой заплатой. У дерева темная лужа. Здесь же кучи камня и бревна, приготовленные для ремонта дома. Полдень. Жильцы высыпали из квартир. Бродят по галереям, по двору. Всё беднота, исхудалые, больные, многие в лохмотьях и босые. Словно где-то отбирали людей, всех здоровых и цветущих оставили на месте, а сюда прислали брак… Седой горбун, взрослый мальчик-идиот в одной рубахе, девушка на костылях, дети, женщины, старики. Многие держат детей на руках или ведут их за руки — по двое, по трое. На всех лицах тоска и страх. Люди бродят как тени, останавливаются, шепчут, внезапно замирают, под влиянием страха вскрикивают, садятся, встают опять, опять ходят… Иногда плачут дети, их унимают — лаской или пинками. Порою доносится отдаленный глухой шум или залп, и тогда все в ужасе ахают, сбиваются в кучу или, напротив, в тупом страхе рассыпаются по сторонам, бегут по галерее. Слепая, стуча палкой, пробирается вдоль куч камня, держась за них рукой. Сосед сидит на бревнах. Он крайне истощен, голос сиплый, глаза огромные. Он задыхается, с усилием глотает воздух через широко раскрытый рот. Такой человек больше двух-трех дней не проживет. Самсон — рядом с ними. Часто вскидывает на них свои безумные глаза, что-то бормочет или смеется тихим смехом помешанного. Меер сидит на земле и сортирует две кучи костей. Шейва, пробираясь к нему, кричит.
Шейва. Брось кости!
Meер. Тебе мешает?
Шейва. Ты с ума сошел?.. Вот это у тебя в голове?..
Меер (сконфуженно бормочет и приподнимается). Я злого не делаю… В голове у меня страдание… и в сердце страдание…
Слепая. А конец не приходит… Все не приходит конец.
Сосед. Страшен конец.
Слепая. Кто говорит — весел!
Сосед. Начало было страшно. Середина была страшна. Конец страшен.
Шейва. И что это будет, господи всемогущий!
Слышен далекий залп.
Слепая. Сильно стреляют.
Меер. Прольются реки крови… А к чему?.. Они сильны, они страшно сильны… У них ружья, у них сабли, у них пушки… у них всё.
Слепая. У них пушки, у нас правда…
Меер. Пушки расстреливают правду.
Сосед. Если расстреливают правду, то надо, чтобы умерла земля.
Слепая. Это давно нужно бы.
Меер. Прольются реки крови… лучшей крови… святой крови…
Шейва. Восемь баррикад выстроили, и, говорят, пять из них войска уже разрушили.
Леа (с гневной силой). Шестнадцать новых выстроят!
Слепая. Слепая я… Слепая…
Меер. Шестнадцать выстроят, и тридцать две выстроят, а к чему приведет это?
Слепая. Будем отомщены.
Леньчик (показывается в воротах. Кричит, размахивая руками над головой). На углу баррикаду строят!.. Народ нужен!.. Идите помогать, живо!..
Во дворе оживление, возгласы: «У нас на углу?» «Ага!» «Я иду»… «Скорее, скорее»… «Идите все». Несколько человек убегают на улицу за Леньчиком.
Сосед. Я замученный человек… я замученный… Вот я один… «Не целуй детей, — говорил доктор, — заразишь»… А в детях болезни больше было, чём во мне… И вот я один… и умираю… Что это?.. (Долго гулко кашляет.)
Леа. За всех будет месть!
Сосед. Этого я уж вовсе не ожидал: чтобы я пережил моих детей!.. Чтобы мне довелось еще видеть последнюю судорогу моего Яшеньки!.. За что мне еще и это?..
Самсон (смотрит на него и смеется). С севера…
Слепая. Помните, сосед, я говорила вам, что вы еще поживете? Помните, я говорила вам, что о детях ваших позаботится кто-то?.. Вот вы и живете еще… А о детях ваших позаботились — в могилу их свалили…
Самсон (трогает слепую за руку и смеется). Это с севера. Вы слышали ветер с севера…
