Зазвонил телефон. Пузырев-старший снял трубку:
— Слушаю. Кого? Гришу? Нельзя. Григорий Алексеевич занят. У него… это… совещание по вопросам культуры и просвещения в двенадцатом веке. Позвоните на той неделе. В среду. Впрочем, нет, лучше позвоните во вторник вечером, и вам скажут, сможет ли он в среду. При чем тут шутки? Кто говорит? Это его секретарь говорит.
Пузырев-старший положил трубку и отправился на кухню. Он поставил чайник, сделал бутерброд, достал варенье и проследовал с подносом в комнату, где под грузом домашних заданий томился его сын.
— Прошу прощения, Гриша, — сказал Алексей Иванович и поставил на стол поднос.
Раскачиваясь, как мусульманин, совершающий молитву, повторял Гриша: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты» — бессмертные пушкинские строки.
— Доска готова. Готовальня готова. Тушь готова. Завтрак готов, — с четкостью флотского старшины доложил отец.
Гриша устало кивнул.
— «Я помню чудное мгновенье…»
— Вот бутерброд, а вот варенье, — неожиданно сказал в рифму Пузырев и покинул комнату.
1946
Начнем с того, что я не женат. Сам факт этот, может быть, и не имеет особого общественного значения, однако скажу вам, что с проблемой женитьбы дела мои обстоят очень неважно.
И не потому это происходит, что такой уж я безнадежный жених. Нет, дело совсем не в этом. Весь секрет заключается в том, что мне просто не везет.
Вот на прошлой неделе я познакомился с одной очаровательной женщиной — и вы, наверное, думаете, что все было хорошо. Нет!.. Само знакомство было таким, я бы сказал, необычайным, что женщина эта, когда меня видит, отводит глаза и улыбается…
Дело было так. Я приехал в Москву в командировку и поселился в гостинице. В первый же вечер ко мне в гости пришел Саша Каневский — старый мой друг и веселый человек.
Приходит Саша. Мы сидим беседуем, пьем потихоньку пивцо, одним словом, душевно коротаем вдвоем вечер. И вдруг замечаем, что уже два часа ночи. Саша говорит:
— Знаешь что, Володя, я, пожалуй, остаюсь у тебя ночевать.
Я говорю:
— Оставайся, пожалуйста, но, вообще-то говоря, администрация гостиницы этого не разрешает.
— Подумаешь, — говорит, — администрация! Ерунда. Я остаюсь.
Ну, если так, думаю, ладно. Стелю я Саше на диване, сам ложусь на кровать и вдруг слышу, какие-то голоса доносятся из коридора. Потом опять тихо стало.
Тогда я говорю Саше:
— Если постучат в номер, бери свои манатки и полезай сразу в шкаф. Сиди тихо и на голоса и стуки не отзывайся. Тебя нет. Понимаешь? Нет тебя.
— Хорошо, — говорит Саша. — Если что — я сразу в шкаф.
— Ну, — говорю, — спокойной ночи.
Не успел я и дыхание перевести, смотрю — Саша спит.
А я лежу и вспоминаю, сколько раз меня Сашка разыгрывал. Сейчас, думаю, устрою я ему номер, страшную месть.
Встаю тихонько, надеваю на руки полуботинки и на цыпочках выхожу за дверь. В коридоре почти темно, одна лампочка горит. Тогда я стучу полуботинками по полу, потом в дверь.
Слышу — в номере возня. Тогда я говорю:
— Товарищ дежурный, вы ошиблись, у меня в номере посторонних нет!
— Ладно. Спокойной ночи! — отвечаю я сам себе басом и случайно толкаю дверь.
И тут происходит кошмарная история. Захлопывается замок, и я остаюсь в коридоре.
Ох, думаю, господи, что же это будет?.. Я тихонько стучу. Никакого впечатления. Стучу сильней — тот же эффект. Сашка, видимо, сидит в шкафу и исполняет мое указание — не реагировать ни на какие стуки.
Положение у меня критическое, сами понимаете. Идти в таком виде к администратору, тем более что администратор женщина, — невозможно.
Тогда я становлюсь на колени и шепчу под дверь:
— Открой. Это я, Володя. Я просто пошутил.
Никакого ответа. Тогда я говорю полным голосом:
— Открой дверь, Саша!
Прислушиваюсь. Скрипнула дверца шкафа, снова полная тишина.
— Саша, — кричу я, — открой! — И стучу в номер.
Вдруг вижу — идет по коридору женщина. Подходит и очень удивленно смотрит на меня.
— Чего случилось, гражданин?
Я с ходу забываю про всю историю, смотрю на нее и чувствую, что не в силах оторвать от нее глаз. Я говорю:
— Кто вы? Можно узнать?
Она говорит:
— Я дежурная по этажу. А вы кто такой? В чем дело?
Я говорю:
— Дело в том… Извините меня за мой… своеобразный костюм. Я вышел пройтись по коридору и случайно захлопнул дверь…
— Вы, простите, что же, на руках ходили по коридору?
Тут я замечаю, что я до сих пор стою в полуботинках, надетых на руки.
— Вы в каком номере живете?
Я говорю:
— Вот в этом.
— А как ваша фамилия?
— Галушкин. Вы откройте мне, пожалуйста, номер, я вам могу предъявить документы…
Она достает из кармана связку ключей и отворяет номер. Я прохожу, зажигаю настольную лампу и вижу — на моей кровати под одеялом лежит Саша.
Дежурная смотрит на меня с подозрением и обращается к Саше:
— Простите за беспокойство, как ваша фамилия?
Тут этот негодяй Сашка делает официальное лицо и говорит:
— Моя фамилия Галушкин. А в чем дело?.. Кто этот товарищ?
Я говорю:
— Товарищ дежурная, он шутит. Это не он Галушкин, это я — Галушкин.
А Саша возмущается:
— Какой он Галушкин? Посмотрите на него. Может данный человек быть Галушкиным?
Я говорю:
— Что за шутки?.. Сейчас не время.
А дежурная уже смотрит на меня, как на конокрада:
— Кто же из вас все-таки Галушкин? Вы?
Я говорю:
— Конечно!
Она говорит:
— Предъявите, пожалуйста, паспорт.
Я говорю:
— Паспорт? Это можно! Сию минутку.
Я протягиваю руку к стулу, на котором висел мой пиджак, и вижу, что пиджака нету. И брюк, соответственно, тоже.
А Сашка ехидно заявляет:
— Где же ваш паспорт, гражданин «Галушкин»? Это просто неудобно — врываться в ночное время в чужой номер и вдобавок присваивать себе чужую фамилию. Будьте добры, товарищ дежурная, проводите этого самозванца куда следует…
Я говорю:
— Ах, так… Пусть он предъявит вам документы!
Сашка поднимается на локтях и говорит с интонацией драматического актера:
— С удовольствием. Меня удивляет поведение администрации, которая не может отличить проходимца от честного человека.
Видя, что дело принимает такой оборот, дежурная говорит Саше:
— Гражданин Галушкин! Еще раз извините за беспокойство. А вас, — обращается она ко мне, — я прошу пройти со мной.
Тогда Сашка говорит:
— Возьмите в ванной мой купальный халат. Пусть он идет в халате. Не может же он в таком виде по вестибюлю гулять!
Тут дежурная подает мне мой же халат и говорит:
— Прошу!..
— Проследите, товарищ дежурная, — говорит Сашка, — чтобы он вернул халат, а то это очень подозрительный тип…
Я выхожу с дежурной и думаю: хлебнешь ты у меня, Сашенька, горя. Сейчас я вернусь…
Идем мы с дежурной по коридору, я хочу завести непринужденный светский разговор, а девушка не отвечает. Она с испугом смотрит на меня и идет на почтительном расстоянии.
Приходим мы к администратору. Та, конечно, сначала бледнеет от испуга, удивляется, но, в общем, довольно быстро устанавливает мою личность.
Я бросаю нежный и торжествующий взгляд на дежурную (ее зовут Люба) и бегу к себе. Поднимаюсь в номер, смотрю — никого нет. Сашка успел уйти, а на столе лежит записка:
«Безумец! Если бы ты мог видеть себя в зеркале, ты бы получил огромное удовольствие. На кого ты поднял руку? Ты хотел разыграть меня! Мне жаль тебя. Твоя одежда лежит за креслом. Позвони вечером, куда-нибудь сходим. Будь здоров, Галушкин! Саша».
Наутро я показал записку Любе. Она, конечно, смеялась, но страшное впечатление, которое произвел на нее полуодетый человек в небрежно надетых на руки полуботинках, все же не могло изгладиться из ее памяти.
Короче говоря, все мои дальнейшие попытки ухаживать за Любой успеха не имели.
Сашке я пока не звоню. Я готовлю ему ответный удар.
1946
Наташа вернулась домой поздно. Она открыла дверь своим ключом и на цыпочках прошла в комнату. Сбросив на ходу плащ, Наташа включила свет и села за письменный стол. Кончился день. Славный и веселый день, и его было просто необходимо описать Павлу. Павел был очень далеко, в Арктике, в бухте Спокойная.
Наташа подняла глаза. Над столом висела его фотография. У Павла было суровое выражение лица.
— У вас нет никаких оснований так строго на меня смотреть, — обратилась Наташа к фотографии, — а если у вас плохое настроение, я найду себе другого собеседника…
