Рэмсден (холодно). Полагаю, что я.
Тэннер. Вы! Вы и я, сударь. Я! Я!! Я!!! Мы оба! (Швыряет завещание на письменный стол.)
Рэмсден. Вы? Этого не может быть.
Тэннер. Это ужасно, но это так. (Бросается в кресло, с которого встал Октавиус.) Рэмсден! Делайте, что хотите, но избавьте меня от этого. Вы не знаете Энн так, как я ее знаю. Она совершит все преступления, на которые способна порядочная женщина, — и во всех оправдается, утверждая, что исполняла волю своих опекунов. Она все будет сваливать на нас, а слушаться нас будет не больше, чем кошка пары мышат.
Октавиус. Джек! Я прошу тебя не говорить так об Энн!
Тэннер. А этот голубчик влюблен в нее! Вот еще осложнение. Теперь она или насмеется над ним и скажет, что я его не одобрил, или выйдет за него замуж и скажет, что вы ее заставили. Честное слово, это самый тяжелый удар, какой только мог обрушиться на человека моего возраста и склада!
Рэмсден. Позвольте взглянуть на завещание, сэр. (Подходит к письменному столу и берет документ в руки.) Не могу себе представить, чтобы мой друг Уайтфилд проявил такое отсутствие доверия ко мне, поставив меня рядом с… (По мере чтения лицо у него вытягивается.)
Тэннер. Я сам виноват во всем — вот жестокая ирония судьбы! Он мне как-то сказал, что наметил вас в опекуны Энн; и нелегкая меня дернула ему доказывать, что глупо оставлять молодую девушку на попечении старика с допотопными взглядами.
Рэмсден (остолбенев). Это у меня допотопные взгляды!!!
Тэннер. Безусловно. Я тогда только что закончил статью под названием «Долой правление седовласых» и весь был набит примерами и доказательствами. Я говорил, что самое правильное — сочетать житейский опыт старости с энергией молодости. Теперь ясно: он меня поймал на слове и изменил завещание — оно подписано примерно через две недели после нашего разговора, — назначив меня вторым опекуном!
Рэмсден (бледный и исполненный решимости). Я откажусь от опекунства.
Тэннер. Не поможет. Я всю дорогу от самого Ричмонда отказывался, но Энн твердит одно: конечно, она теперь сирота, и с какой стати люди, которые охотно бывали в доме при жизни ее отца, станут утруждать себя заботами о ней. Последнее изобретение! Сирота! Это все равно, как если бы броненосец стал вдруг жаловаться, что некому защитить его от волн и ветра!
Октавиус. Нехорошо, Джек. Она действительно сирота. И ты должен быть ей опорой.
Тэннер. Опорой! Разве ей угрожает что-нибудь? На ее стороне закон, на ее стороне всеобщее сочувствие, у нее много денег и ни капли совести. Я нужен ей только для того, чтобы она могла взвалить на меня моральную ответственность за свои поступки и делать все, что ей хочется, прикрываясь моим именем. Я не смогу ее контролировать; зато она сможет меня компрометировать сколько ей вздумается. Это не лучше, чем быть ее мужем.
Рэмсден. Вы вправе отказаться от опекунства. Я во всяком случае откажусь, если мне придется делить опекунские обязанности с вами.
Тэннер. Да! А что она скажет? Что она уже говорит? Что воля отца для нее священна и что все равно, соглашусь я или нет, она всегда будет смотреть на меня как на своего опекуна. Отказаться! Попробуйте отказаться от объятий боа-констриктора[130], когда он уже обвился вокруг вашего тела?
Октавиус. Ты совершенно не щадишь моих чувств, Джек.
Тэннер (встает и подходит к Октавиусу, чтобы его успокоить, но говорит прежним жалобным тоном). Если ему понадобился молодой опекун, почему он не назначил Тави?
Рэмсден. А в самом деле, почему?
Октавиус. Я вам скажу. Он заговаривал со мной об этом; но я отказался, потому что люблю Энн. Я не считал для себя возможным навязываться ей в качестве опекуна. Он и с ней говорил об этом; и она сказала, что я прав. Вы знаете, что я люблю Энн, мистер Рэмсден; и Джек тоже знает. Будь у Джека любимая женщина, я не стал бы в его присутствии называть ее боа-констриктором, даже если бы она мне очень не нравилась. (Садится между бюстами и отворачивается к стене.)
Рэмсден. Я считаю, что Уайтфилд был невменяем, когда писал это завещание. Вы сами признали, что он сделал это под вашим влиянием.
Тэннер. Можете мне спасибо сказать за мое влияние. Он оставил вам две с половиной тысячи в вознаграждение за хлопоты. Тави он оставил приданое для сестры и пять тысяч лично ему.
Октавиус (снова заливаясь слезами). О, я не могу принять этих денег. Он был слишком добр к нам.
Тэннер. А ты их и не получишь, если Рэмсден будет оспаривать завещание.
Рэмсден. Ах, вот оно что! Вы мне, значит, устроили ловушку.
Тэннер. Мне он не оставил ничего, кроме заботы о нравственности Энн, на том основании, что у меня и так больше денег, чем нужно. Разве это не доказательство, что он был в здравом уме и твердой памяти?
Рэмсден (мрачно). Пожалуй.
Октавиус (встает и выходит из своего убежища у стены). Мистер Рэмсден, вы, я вижу, предубеждены против Джека. Он честный человек и не способен злоупотребить…
Тэннер. Замолчи, Тави! Ты меня с ума сведешь. При чем тут честность! Я просто живой человек, которого мертвый хватает за горло. Нет, Тави! Придется тебе жениться на ней и избавить меня от нее. А я-то всей душой стремился тебя от этого спасти!
Октавиус. Что ты говоришь, Джек? Спасти от величайшего счастья!
Тэннер. Да, от счастья на всю жизнь. Если б речь шла о счастье на полчаса, я отдал бы свой последний пенни, чтобы купить его для себя. Но счастье на всю жизнь! Нет такого человека, который мог бы это вынести; это был бы ад на земле.
Рэмсден (гневно). Чушь, сэр! Говорите серьезно или ищите себе других собеседников. Я слишком занят, чтобы слушать вздор, который вы мелете. (Стремглав бросается к столу и садится в кресло.)
Тэннер. Вот, слышишь, Тави? Самая свежая идея у него в голове относится к шестидесятым годам. Нет, нельзя оставить Энн только на его попечении.
Рэмсден. Я горжусь тем, что вы столь пренебрежительно относитесь к моим взглядам, сэр. Ваши, я полагаю, изложены в этой книжке?
Тэннер (бросаясь к столу). Что? У вас есть моя книга? Ну, как она вам понравилась?
Рэмсден. Вы воображаете, что я стану читать такую книгу, сэр?
Тэннер. А зачем же вы ее купили?
Рэмсден. Я не покупал ее, сэр. Мне ее прислала одна неразумная дама, которая, по-видимому, в восторге от ваших воззрений. Я собирался поступить с этой книгой так, как она заслуживает, но мне помешал Октавиус. Если разрешите, я это сделаю сейчас. (Швыряет книгу в корзину для бумаг с такой силой, что Тэннер невольно отшатывается, как будто книга полетела ему в голову.)
Тэннер. Вы не более благовоспитанны, чем я. Но тем лучше; теперь мы можем разговаривать без особых церемоний. (Садится снова.) Что вы намерены предпринять по поводу этого завещания?
Октавиус. Можно мне сказать?
Рэмсден. Разумеется, Октавиус.
Октавиус. Мне кажется, мы забываем, что у самой Энн могут быть какие-нибудь пожелания на этот счет.
Рэмсден. Я вполне готов в разумной мере сообразоваться с желаниями Энн. Но ведь она только женщина, и притом женщина молодая и неопытная.
Тэннер. Рэмсден! Я начинаю жалеть вас.
Рэмсден (раздраженно). Меня не интересуют ваши чувства по отношению ко мне, мистер Тэннер.
Тэннер. Энн поступит, как ей хочется. Мало того, она заставит нас посоветовать ей поступить именно так; и если дело обернется неудачно, она свалит вину на нас. Но раз Тави не терпится ее увидеть…
Октавиус (смущенно). Вовсе нет, Джек.
Тэннер. Лжешь, Тави: конечно, не терпится. Так пригласим ее сюда и спросим, как она намерена заставить нас поступить. Ну, живо, Тави, иди за ней.
Октавиус направляется к двери.
И не задерживайся, а то при наших с Рэмсденом натянутых отношениях ожидание может показаться томительным.
Рэмсден поджимает губы, но молчит.
Октавиус. Не обращайте на него внимания, мистер Рэмсден. Он шутит. (Выходит.)
Рэмсден (раздельно и веско). Мистер Тэннер, вы самый бесстыдный человек из всех, кого я знаю.
Тэннер (серьезно). Да, Рэмсден. И все-таки даже я не могу полностью победить в себе стыд. Мы живем в атмосфере стыда. Мы стыдимся всего, что в нас есть подлинного; стыдимся самих себя, своих родственников, своих доходов, своего произношения, своих взглядов, своего жизненного опыта точно так же, как мы стыдимся своего обнаженного тела. Помилуй бог, дорогой мой Рэмсден! Нам стыдно ходить пешком, стыдно ездить в омнибусе, стыдно нанимать экипаж, вместо того чтобы держать карету, стыдно держать одну лошадь вместо двух и грума, который в то же время и садовник, — вместо кучера и ливрейного лакея. Чем больше есть вещей, которых человек стыдится, тем он почтеннее. Взять хотя бы вас: вам стыдно купить мою книгу, стыдно ее прочесть; не стыдно только осуждать меня за нее, не прочтя; но и это означает лишь, что вам стыдно разделять еретические воззрения. А вот меня моя фея-крестная не наделила даром стыда — и что же? Я обладаю всеми достоинствами, которыми может обладать человек, за исключением…
