сто лет вперед!.. Но он, кажется, парень не такой…
А л е к с е й. Какой же он, по-твоему?
П и г а л и ц а. Какой, какой… Откуда я знаю? (Задумалась, улыбнулась своим мыслям.) Чудак! Я когда подошла, он письмо писал. Папе Римскому, говорит. Который с догмами. (Смеется.)
А л е к с е й. Смотри ты…
П и г а л и ц а. А потом вдруг ни с того ни с сего спрашивает, за что женщина может ненавидеть мужчину? Да мало ли за что!.. Но это он не про себя, я поняла. У него глаза честные… Теперь-то уж докурили?
А л е к с е й. Теперь докурил.
П и г а л и ц а. Ну вот. Пойду снова в зал ожидания. Спасибо вам за компанию.
А л е к с е й. Тебе тоже.
П и г а л и ц а. Дождусь поезда — и в Москву! И мы еще посмотрим, верит она слезам или не верит! (Пояснила) Это я с тем парнем спорю. Мысленно, конечно. Хотя даже не знаю, как его зовут.
А л е к с е й. Алешкой зовут.
П и г а л и ц а. А может, Сережкой!
А л е к с е й. Да нет. В самом деле Алешкой.
П и г а л и ц а. Вам-то откуда известно?
А л е к с е й. Знаком немного.
П и г а л и ц а. Ну да!
А л е к с е й. Говорю же. Не веришь?
П и г а л и ц а. Нет. Таких совпадений и не бывает. Чтоб и скамейка та же самая. И часов у обоих нет… А вот скажите — куда он поехал?
А л е к с е й. На картошку.
П и г а л и ц а (поражена). Для человечества?
А л е к с е й. Нет. Исключительно для себя.
П и г а л и ц а. Хм!
Она хотела еще что-то сказать Алексею, но в это время к Алексею быстро подошел К о с т я. Пигалица ушла.
А л е к с е й. Ты чего?
К о с т я (пристально смотрит на Алексея). Ничего… Алешку застал?
А л е к с е й. Да. Проводил.
Пауза.
К о с т я. Вот что. Отдай мне Гришин абонемент.
Алексей понял, что Костя все узнал, и молча вернул ему абонемент на первенство по хоккею.
В газетах ничего не будет?
А л е к с е й. Вряд ли.
К о с т я. Есть закурить?
Алексей достал из кармана пачку сигарет.
У Люси стащил, сразу видно. Гнуснейшая привычка.
А л е к с е й. Как она там?
К о с т я. Я отвез туда свою соседку. Она побудет с Люсей. Так что не одна… Дай спичку. (Закурил.) Наташка твоя далеко?
А л е к с е й. В поселке Первомайском.
К о с т я. Понятно. Бывал… Рыбалка там отличная! Окунь, подлещики… (Помолчав) Что мне делать тут, когда ты уйдешь?
А л е к с е й. А что тебе делать? Ничего делать не надо. Я вернусь.
К о с т я. Пижон! Что ты подумал?!. Когда я спросил, что мне делать тут, я имел в виду хотя бы твоего Алешку!
А л е к с е й. Все нормально, Костя. (Похлопал его по плечу.) Все нормально.
К о с т я. Вот что. Пошли-ка по домам. Ты и так проболтался полночи… Пошли.
А л е к с е й. Пошли.
Уходят.
7
Дома у Алексея Вересова.
Комната не освещена, и мы скорее угадываем, чем видим, как открывается дверь и входит А л е к с е й. Щелкает выключатель — освещается комната с зашторенным окном, с широкой тахтой, покрытой ковром.
Войдя в комнату, Алексей поднимает с пола куклу и тихонечко, стараясь не шуметь, уходит в детскую. Потом так же тихо, на цыпочках, выходит оттуда. С улыбкой берет с тахты брошенный там детский лифчик с болтающимися на нем чулочками — и только теперь замечает находящегося в комнате человека. Это Р о м а н. Он сидел тихо, где-то в углу, на краешке стула и сейчас медленно поднялся навстречу Алексею.
А л е к с е й. Роман?
Мучительно долгая пауза.
Р о м а н. Ну? Что ж ты стоишь? Я жду… Константин уже дал мне свой ответ. Очередь за тобой, Алексей.
А л е к с е й. Что тебе нужно здесь?
Р о м а н. Мне нужен ты, Костя, Гриша… Мне нужны вы!!
А л е к с е й. Не шуми — дочка спит.
Р о м а н (с трудом). Что не ждал меня — знаю. Что руки не подашь — тоже знаю… И все-таки пришел.
А л е к с е й. Зачем?
Р о м а н. За ответом… Кто я вам? Не тебе лично — ты меня можешь считать кем хочешь, последней сволочью, у тебя такое право есть… Но кто я для вас всех — с кем жизнь начинал, с кем войну до Берлина прошел… Кто я такой для вас? Враг?
А л е к с е й. Я устал и хочу спать.
Р о м а н. Не желаешь говорить? Или сам ответа не знаешь?
А л е к с е й. Я уже сказал, что устал и хочу спать.
Р о м а н. Я в друзья не прошусь. Отчет себе полный даю — прежнего не вернуть… Но для себя понять должен: кто я вам? Враг или кто?.. Молчишь?.. Ты вспомни те годы…
А л е к с е й. Можешь считать, что они тебя оправдывают. Так многие считают.
Р о м а н. Я сюда не с повинной пришел, не за прощением…
А л е к с е й. Чего же ты хочешь от меня? Я тоже не забыл тех лет. И той железной дороги, которую мы тянули от Турухана до Енисея… Впрочем, ты наверняка представляешь себе в общих чертах, по книжечкам, как это было…
Р о м а н (усмехнулся, тронул пальцем крестик пластыря на щеке). Эта ссадина заживет. Ты бьешь больнее. Насмерть. (Пошел к двери.)
А л е к с е й. Нет уж, постой!
Р о м а н. Ты же устал и хочешь спать…
А л е к с е й. Да, наш разговор не состоится, Роман. Но не потому, что я устал и хочу спать, нет!.. Если уж мы заговорили о прошлом, давай поставим точку. Раз и навсегда. Это прошлое касается не только нас двоих — тебя и меня. Это поважнее и глубже, чем наши с тобой отношения. И уж если перепахивать его, это прошлое, так только для того, чтобы оно никогда не повторилось!.. А ворошить его, как грязное белье, чтобы сводить какие-то личные счеты, — этого я себе не позволю… Да и какие у нас с тобой могут быть счеты?
Р о м а н. Верно. Мельчить ни к чему… Но на мой вопрос ты так и не ответил. Кто я такой? Где проходит граница, за которой по одну сторону я, а по другую ты, Костя, Гриша — все вы? Где эта проклятая черта?
А л е к с е й. Никакой черты нет. Есть другое. На фронте и сразу после войны, в институте, я знал человека по имени Роман. Он даже был нашим другом, а в апреле тысяча девятьсот пятьдесят второго года он пропал для меня без вести.
Р о м а н. Это все?
А л е к с е й. Все!
Р о м а н. Выходит — похоронил меня? Крест тяжелый поставил? Но я-то живой. Живой, понимаешь? Со всеми своими потрохами!!
А л е к с е й. Сказал уже — не шуми, дочка спит.
Р о м а н. Вот и у меня тоже — дома дочка спит. Две дочки. И пацан третий. Я им гостинцев должен привезти, барахлишка кой-какого подкупить… ботиночек, штанишек… Потому что я живой, Алексей… И жена меня дома дожидается, и приятели есть, с кем — приеду — выпью за одним столом… И работа меня ждет, моя работа, вот этими руками, этой головой которая делается, за которую уважают, премии дают, шею мылят, потому что эти заводы нужно строить, и я их строю, с голого места поднимаю, — кровь из
