«Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни»
Законодатели и вы, о граждане, вы, кто лишь из любви к справедливости набрались мужества следовать шаг за шагом за всеми этими чудовищными подробностями, — ваше благородное возмущение слилось с моим собственным, когда вы увидели, с каким изощренным коварством министерство сумело удалить меня из Парижа, где моим присутствием затруднялось осуществление плана, задуманного, чтобы меня погубить.
Обождите минуту, граждане, вы увидите, как надевают личину; позвольте мне только посвятить вас раньше в то, какие шаги предпринял я в Голландии через нашего посла.
Я уезжал, озабоченный и удрученный; удрученный мыслями, что все это только ловушка; что мне позволили выехать без залога и без средств, чтобы я не мог ничего сделать. Озабоченный — увы! — одним вопросом: как разгадать, в интересах которого из министерств строились все эти козни!
Мне были уже известны клевреты, услугами которых пользовались. Поведение руководителей также было ясным, но они, казалось, действовали сообща! Были ли все они посвящены в тайну, или один из них обманывал остальных?
Я говорил себе дорогой: «Не подлежит сомнению, что они хотят вынудить меня бросить это дело, уступив шестьдесят тысяч ружей тем, кто потом, по сговору с ними, перепродаст эти ружья Франции по угодной им цене и даже никому не скажет, что это мой товар. Но Лебрен! Но Лебрен! Причастен он к этому или нет? Его поведение необъяснимо.
Я заметил одну вещь: за все это время меня ни разу не направили вновь к г-ну Сервану. На том единственном заседании Совета, где я заметил его, он не разомкнул рта. Отбивались только господа Лебрен и Клавьер… Однако превращения г-на Лебрена! Доброжелательность, с какой он торопил мой отъезд, столь не похожая на его поведение накануне и на следующий день!.. «Ладно, — сказал я себе, — наберемся терпения! Будущее покажет…»
Прибыв 30-го в Портсмут, я 2 октября был в Лондоне. Я пробыл там всего сутки. Мои друзья и корреспонденты, господа братья Лекуант, которых я посвятил в мои трудности, предоставили мне кредит на десять тысяч фунтов стерлингов, говоря: «Необходимо возможно скорее со всем покончить, не теряйте ни минуты!»
Очарованный их отношением ко мне, я сел на корабль, который шел в Голландию, куда прибыл смертельно больным после самого тяжелого перехода за последние сорок лет, длившегося шесть дней. Я вручил пакет посланнику г-ну де Мольду.
Он принял его весьма любезно, сказав мне:
— Распоряжение благоприятно, я в точности буду его придерживаться, но вы сами увидите, что тут помехи на каждом шагу.
Я спросил его, получил ли он залог от г-на Лебрена.
— Нет, пока не получил.
— Сударь, — сказал я ему, заканчивая обстоятельный рассказ обо всем, что мне пришлось пережить, — министр сказал мне, что отдаст вам приказ отсчитать мне двести или триста тысяч франков, ежели они мне понадобятся, из его денег, имеющихся в вашем распоряжении.
— Но у меня ничего нет, — сказал он, — они давно истрачены. Он, очевидно, вышлет их мне.
Я попросил его снять мне копии со всего, что писали ему различные министры по делу о ружьях. Он обещал и сдержал слово, потому что это человек в высшей степени порядочный.
В ожидании, пока я смогу ими воспользоваться, вот письмо г-на Лебрена, к которому был приложен заверенный договор от 18 июля.
«Господину де Мольду.
Париж, 20 сентября 1792 года.
Сударь, г-н Бомарше, который передаст вам это письмо, решается на поездку в Голландию, чтобы завершить дело с ружьями, задержанными в Тервере. Поскольку Вы полностью в курсе всех неприятностей, которые до сей поры оттягивают доставку этих ружей но назначению, я прошу Вас договориться с г-ном Бомарше, как наиболее быстро получить их. Я желаю, чтобы доставка была осуществлена надежно и экономно. Я очень рассчитываю на Ваше усердие и рвение в выполнении этих обоих условий и заранее убежден, что г-н Бомарше соблаговолит вам оказать в этом содействие.
Министр иностранных дел Лебрен.
Р. S. Вы найдете, сударь, в приложении к сему сверенную копию купчей, заключенной между г-ном Лажаром, тогда военным министром, и г-ном Бомарше».
Прямота этого письма склоняла меня к мысли, что г-н Лебрен мог в самом деле быть всего лишь орудием ненависти или корыстолюбия других.
Нельзя было яснее составить документа о восприятии и приобретении этого оружия. «Здесь нет ни слова, — думал я, — которое может быть понято в ином смысле». («Поскольку вы в курсе того, — говорит он, — что́ оттягивает доставку ружей по назначению, я прошу вас договориться с г-ном Бомарше, как нам наиболее быстро получить их».) Кто, кроме владельца, мог бы употребить подобные выражения? («Я желаю, чтобы доставка была осуществлена надежно и экономно».) Если бы он не рассматривал оружие как свою собственность, что за дело было бы ему до экономии? Но ведь по договору все расходы возложены на них. («Я очень рассчитываю на Ваше усердие и рвение в неукоснительном выполнении этих обоих условий».) Можно ли после подобных настояний сомневаться в добросовестности г-на Лебрена? Это значило бы оскорбить его! («И я заранее убежден, что г-н Бомарше соблаговолит оказать вам в этом содействие».)
Моя роль коренным образом меняется! Речь идет теперь не о содействии мне в моем деле, теперь меня, напротив, просят оказать содействие послу в деле государственном!
— Разумеется, — сказал я, — я так и поступлю, можете не сомневаться, г-н Лебрен. Я вложу в это весь мой пыл и патриотизм, как если бы оружие все еще принадлежало мне.
Теперь все ясно: пока г-н Лебрен действовал от лица всех, он обращался со мною дурно. Теперь, когда он говорит от своего имени, он справедлив, обязателен. Я пущу в ход все средства, чтобы обезвредить козни недоброжелателей. Министр заверил акт; он распорядился, чтобы договор был выполнен. Он даже просит меня помочь в этом; он сулит дать деньги своего ведомства; он пришлет обещанный залог. Простите, простите меня, г-н Лебрен! Быть может, в тот день, когда вы отказались принять меня, г-н Клавьер сидел у вас! Все это весьма запутанно, но — увы! — такова политика, сейчас повсюду так. Поскольку нам не дано ничего изменить, покоримся и поглядим, как поведет себя г-н Константини, любимчик и избранник наших министров-патриотов!
Я пошел к г-ну де Мольду и сказал ему:
— Сударь, в ожидании, пока прибудет залог, я потребую через нотариуса от голландского поставщика, чтобы он законным образом оформил передачу мне права владения и поставку оружия в самом Тервере. Но поскольку в Париже я имею дело с людьми вероломными, я хотел бы, чтобы было засвидетельствовано, что, когда я впервые увидел это оружие (упакованное в ящики и помещенное на склад за два месяца до того, как мне его предложили), вы осматривали его вместе со мной. Вы примете мою поставку в тот же день, когда оружие будет мною получено от голландского поставщика, чтобы впоследствии не могло возникнуть подозрение, что я подменил его или похитил хоть одно ружье в интересах врага; разве это не главный довод, с помощью которого они возбуждают против меня в Париже народную ярость? Я хочу, чтобы брабантский оружейник, который год тому назад смазывал, упаковывал и размещал на складе в Тервере эти ружья, явился и засвидетельствовал в вашем присутствии, что нашел их такими же, какими оставил тогда и какими они по гарантии поставщика переданы мне в девятистах двадцати двух ящиках и двадцати семи бочках или кадках.
Господин де Мольд ответил мне:
— Вы можете избавить себя, если хотите, от всех этих хлопот: некий г-н Константини, который привез мне рекомендательное письмо от министра Лебрена, просил меня предложить вам, чтобы вы уступили ему всю партию по семь флоринов восемь су за штуку, которые он выплатит вам золотом, и немедленно. Это всего на один флорин меньше, чем дает государство, и вы легко возместите этот убыток, избавившись от всех хлопот! Этот человек явно вошел в доверие к министрам. Он получил от них исключительное право на поставку правительству всего, что можно приобрести в Голландии. И, очевидно, он не столкнется во Франции с теми трудностями, с которыми можете столкнуться вы, во всяком случае, если верить его словам.
