Валер. Вы властны поступать, как вам угодно, я все готов снести, но прошу вас верить одному: если тут и есть чья-нибудь вина, то разве только моя, дочь же ваша ни в чем не виновата.
Гарпагон. Я думаю! Странно было бы, если бы она тебе пособляла! Но к делу, однако, признавайся, куда ты ее спрятал?
Валер. Никуда я ее не прятал, она у вас в доме.
Гарпагон (про себя). Милая моя шкатулочка! (Громко.) Так она дома?
Валер. Да, сударь.
Гарпагон. А скажи, ты ее не тронул?
Валер. Я? Тронул? Вы нас обоих обижаете. Я пылал к ней чистой, почтительной любовью.
Гарпагон (про себя). Пылал к моей шкатулке!
Валер. Я предпочел бы умереть, чем оскорбить ее даже намеком, она для этого слишком благоразумна и добродетельна!
Гарпагон (про себя). Моя шкатулка слишком добродетельна!
Валер. Единственное наслаждение, которое я себе позволял, – это любоваться ею. Ни одна преступная мысль не осквернила той любви, какую мне внушили ее прекрасные глаза.
Гарпагон (про себя). Прекрасные глаза моей шкатулки! Он говорит о ней, как о возлюбленной.
Валер. Клод знает всю правду, сударь, она может вам засвидетельствовать…
Гарпагон. Как! И моя служанка тут замешана?
Валер. Да, сударь, она была свидетельницей нашей клятвы, и только после того, как ей стало ясно, что у меня честные намерения, – только после этого она согласилась убедить вашу дочь дать мне слово.
Гарпагон. А? (Про себя.) От страха он, кажется, заговариваться начал. (Валеру.) С чего ты мою дочь сюда приплетаешь?
Валер. Я говорю, что мне стоило огромных усилий победить ее стыдливость силой моей любви.
Гарпагон. Чью стыдливость?
Валер. Вашей дочери. Только вчера решилась она подписать брачное обязательство.
Гарпагон. Моя дочь подписала брачное обязательство?
Валер. Да, и я тоже.
Гарпагон. Господи! Новая напасть!
Жак (комиссару). Пишите, сударь, пишите!
Гарпагон. Мало мне горя! Этого еще недоставало! (Комиссару.) Исполните ваш долг, сударь, передайте его дело в суд – он вор и соблазнитель.
Валер. Я ни то, ни другое. Когда вы узнаете, кто я…
Те же, Элиза, Мариана и Фрозина.
Гарпагон. А, мерзкая девчонка, недостойная дочь! Нечего сказать, впрок пошли тебе мои наставления! Ты позволяешь себя увлечь проходимцу, вору, ты даешь ему слово без моего согласия! Но вы оба промахнулись! (Элизе.) Будешь сидеть в четырех стенах. (Валеру.) А по тебе за твою наглость виселица плачет.
Валер. Ваша запальчивость – плохой судья, и судить меня не вам, а кто будет судить, те прежде выслушают.
Гарпагон. Я оговорился: тебя не повесят, нет, тебя колесовать будут живого.
Элиза (на коленях). Батюшка, не будьте так суровы, умоляю вас! Не злоупотребляйте родительской властью! Не поддавайтесь первому порыву гнева – сначала обдумайте все хладнокровно! Постарайтесь поближе узнать человека, которого вы осыпаете оскорблениями. Он совсем не тот, за кого вы его принимаете. Вы станете ко мне снисходительнее, когда узнаете, что без него меня давно бы уж не было на свете. Да, батюшка, это он спас меня, когда я тонула, ему вы обязаны тем, что не потеряли дочь – ту самую дочь…
Гарпагон. Все это меня не касается. Лучше бы он тебя тогда не спас, нежели учинить такое злодеяние.
Элиза. Батюшка! Заклинаю вас родительской любовью…
Гарпагон. Нет-нет, и слышать ничего не хочу. Да совершится правосудие!
Жак (про себя). Это тебе за побои!
Фрозина (про себя). Все перепуталось!
Те же и Ансельм.
Ансельм. Что это, господин Гарпагон? Вы так взволнованы…
Гарпагон. Ах, господин Ансельм, перед вами несчастнейший человек в мире! Как раз, когда нужно подписывать с вами контракт, у меня столько неприятностей, столько тревог! Меня всего обворовали – отняли имущество, отняли честь. Вот этот злодей, этот изверг посягнул на священнейшие права, прокрался ко мне под видом слуги, стащил у меня деньги и соблазнил мою дочь.
Валер. Да никто о ваших деньгах и не помышляет! Перестаньте вы чушь городить.
Гарпагон. Да, они обручились. Это уж прямо вас касается, господин Ансельм; ваша святая обязанность – подать на него в суд, преследовать его судебным порядком и выместить на нем всю нанесенную вам обиду.
Ансельм. Насильно я ни за что не женюсь. Сердце, отданного другому, мне не надо, но из участия к вам я готов взяться за ваше дело, как за свое собственное.
Гарпагон. Вот комиссар, он – честный комиссар, он ничего не упустит, все исполнит, что по долгу службы следует. (Комиссару, указывая на Валера.) Сударь! Прошу составить обвинительный акт таким образом, чтобы все его злодеяния были выставлены в самом черном свете.
Валер. Какое преступление в том, что я полюбил вашу дочь? Почему я должен нести кару за то, что мы обручились? Когда вы узнаете, кто я такой…
Гарпагон. Слыхал я эти сказки. Много развелось теперь воров благородного звания и всяких обманщиков, что в мутной воде рыбу ловят и прикрываются первым попавшимся именем, лишь бы оно было известно.
Валер. Смею вас уверить, я слишком честен для того, чтобы присваивать себе чужие имена. Весь Неаполь может засвидетельствовать мое происхождение.
Ансельм. Осторожнее! Сначала подумайте, а потом уже говорите. Вы можете попасть впросак: перед вами человек, которому знаком весь Неаполь. Я вас выведу на чистую воду.
Валер (с гордым видом надевая шляпу). Я ничего не боюсь. Если вам знаком Неаполь, то должен быть знаком и дон Томазо д’Альбурчи.
Ансельм. Конечно, знаком. Мне ли его не знать?
Гарпагон. Дон Томазо, дон Мартино – мне-то какое до них дело? (Увидав, что горят две свечи, одну из них задувает.)
Ансельм. Пожалуйста, не перебивайте. Послушаем, что он скажет.
Валер. Я хочу сказать, что он – мой отец.
Ансельм. Дон Томазо?
Валер. Да.
Ансельм. Полноте! Придумайте что-нибудь поудачнее, а этим нас не обманете и себя не спасете.
Валер. Прошу вас быть осторожнее в выражениях. Я вас не обманываю и могу это доказать.
Ансельм. Как! Вы осмеливаетесь утверждать, что вы – сын дона Томазо д’Альбурчи?
Валер. Да, осмеливаюсь – и готов подтвердить это где угодно.
Ансельм. Неслыханная дерзость! Так знайте же – и да будет вам стыдно, – что шестнадцать лет назад, если не больше, этот человек погиб в море с женой и детьми, когда бежал из Неаполя от беспорядков[15] и преследований вместе с другими благородными семействами.
Валер. Да. Но знайте же и вы – и да будет вам стыдно, – что его семилетнего сына и одного из слуг подобрал испанский корабль, и этот спасенный сын – я! Капитан корабля пожалел меня, приютил и воспитал как родного сына. Потом я вступил в военную службу. Вскоре я узнал, что мой отец, которого я считал умершим, жив. Я отправился на поиски, и здесь небо уготовило мне встречу с прелестной Элизой. Ее красота пленила меня. Моя страстная любовь, а также суровость ее отца вынудила меня проникнуть под чужим именем в этот дом, а на поиски родителей я отправил другого человека.
Ансельм. Но чем вы докажете, что это не сказка, а быль?
Валер. Доказательства и свидетели налицо: капитан корабля, рубиновая печать моего отца, агатовый браслет, который мать надела мне на руку, и старик Пьетро – тот самый слуга, который спасся вместе со мной во время кораблекрушения.
Мариана. Ах, теперь и я могу подтвердить, что вы не обманщик! Из ваших слов явствует, что вы – мой брат.
Валер. Я – ваш брат?
Мариана. Да. Сердце мое забилось при первых же твоих словах. А как матушка-то будет рада! Она часто рассказывала мне о наших злоключениях. Бог не попустил и нашей гибели при кораблекрушении, но мы променяли смерть на неволю: нас спасли корсары. Через десять лет, и то случайно, мы вырвались на свободу и вернулись в Неаполь. Оказалось, что все наше имущество продано, а об отце ни слуху ни духу. Тогда мы перебрались в Геную – там матушке удалось собрать жалкие крохи, оставшиеся от расхищенного наследства, но ее родня дурно обошлась с нею; она приехала сюда и здесь еле-еле сводит концы с концами.
Ансельм. О Небо! Нет предела твоему могуществу. Обнимите меня, дети, и порадуйтесь вместе с вашим отцом.
