Груше молчит, опустив голову.
Певец.
Она по нему тосковала, но дождаться его не смогла,
Она нарушила клятву, но почему — не сказала.
Послушайте, что она думала и чего не сказала:
Когда ты на битву ушел, солдат,
На жестокую битву, кровавую битву,
Я встретила беспомощного ребенка,
Я не решилась мимо пройти.
Я не дала ему погибнуть,
Я подбирала сухие корки,
Я разрывалась, чтобы его спасти.
Пускай не своего, пускай чужого.
Кто-то ведь должен помочь.
Маленькому деревцу нужна вода,
Теленок погибнет, если пастух
Задремлет и крика его не услышит!
Груше. Симон Хахава, не уходи, это не мой ребенок! Не мой!
Слышны детские голоса.
Что случилось, дети?
Голоса. Пришли солдаты!
— Они забирают Михаила!
Груше стоит ошеломленная. К ней подходят два латника. Они ведут Михаила.
Латник. Ты Груше?
Она утвердительно кивает.
Это твой ребенок?
Груше. Да.
Симон уходит.
Симон!
Латник. Мы получили приказ судьи доставить в город ребенка, находящегося на твоем попечении. Есть подозрение, что это Михаил Абашвили, сын губернатора Георгия Абашвили и его жены Нателлы Абашвили. Вот бумага с печатями.
Латники уводят ребенка.
Груше (бежит за ними и кричит). Оставьте его, прошу вас, он мой!
Певец.
Латники взяли ребенка. Несчастная в город за ними пошла, забыв про опасность.
Родившая мать пожелала вернуть себе сына.
И в суд пришла воспитавшая мать. Кто будет судьей,
Плохим ли, хорошим ли? Кто матерей рассудит?
Город горел. На судейском кресле сидел Аздак.
Певец.
Теперь послушайте историю судьи:
Как стал он судьей, как решал дела, какой он судья.
В то пасхальное воскресенье, когда свергли великого князя,
А его губернатору Абашвили, отцу нашего ребенка, отсекли голову.
Деревенский писарь Аздак нашел в лесочке
Одного беглеца и спрятал его в своем жилище.
Аздак, оборванный и подвыпивший, вводит в свою хижину старика беженца, переодевшегося нищим.
Аздак. Не фыркай, ты не кобыла! И не пытайся бежать, как сопли в апреле, тогда ты наверняка попадешься полиции. Стой, говорят тебе. (Хватает старика, который продолжает шагать вперед, словно собирается пройти сквозь стену хижины.) Садись и лопай, вот тебе кусок сыра. (Достает из ящика из-под тряпья кусок сыра.)
Нищий набрасывается на еду.
Давно не жрал?
Старик мычит.
Зачем ты так бежал, идиот? Полицейский даже не взглянул бы на тебя.
Старик. Надо было.
Аздак. Сдрейфил?
Старик с недоумением глядит на него.
В штаны наложил? Испугался? Гм... Не чавкай, словно ты великий князь или свинья. Терпеть не могу, когда чавкают. Только высокородное дерьмо приходится выносить таким, каким его создал бог. А тебя — нет. Мне рассказывали об одном верховном судье, который на базаре портил воздух, когда люди ели. Он делал это только из чувства независимости. Я смотрю, как ты ешь, и мне приходят в голову страшные мысли. Почему ты молчишь? (Резко.) Покажи-ка свою руку! Ты что, не слышишь? Сейчас же покажи мне руку!
Старик, помедлив, протягивает ему руку.
Белая. Значит, ты не нищий? Надувательство, ходячий обман! А я прячу тебя как порядочного человека. Почему ты, собственно, бежишь от полиции, если ты помещик? Ты помещик, не отпирайся, я вижу это по твоему виноватому лицу! (Встает.) Вон!
Старик нерешительно смотрит на него.
Чего же ты ждешь, истязатель крестьян?
Старик. Меня ищут. Прошу полного внимания, делаю предложение.
Аздак. Что такое? Предложение? Это же верх бесстыдства! Он делает мне предложение! У человека льется кровь, а пиявка делает ему предложение! Вон отсюда, говорят тебе!
Старик. Понимаю. Позиция. Убеждения. Плачу сто тысяч пиастров за одну ночь. Идет?
Аздак. Что? Ты думаешь, меня можно купить? За сто тысяч пиастров? Какое-нибудь паршивое имение! Лучше скажи сто пятьдесят тысяч. Где они?
Старик. Конечно, не при мне. Пришлют, не сомневайтесь.
Аздак. Очень сомневаюсь. Вон!
Старик встает и ковыляет к двери. Снаружи доносится голос: «Аздак!»
Старик поворачивает, идет в противоположный угол, останавливается.
(Кричит.) Я занят. (Подходит к двери.) Ты опять рыщешь, Шалва?
Полицейский Шалва (с упреком). Ты опять поймал зайца, Аздак. Ты обещал мне, что это больше не повторится.
Аздак (строго). Не говори о вещах, которых ты не понимаешь, Шалва. Заяц — опасное и вредное животное, которое пожирает растения, особенно так называемые сорняки, и поэтому его нужно истреблять.
Полицейский Шалва. Аздак, зачем ты со мной так говоришь? Я потеряю место, если не приму против тебя мер. Я же знаю, что у тебя доброе сердце.
Аздак. У меня совсем не доброе сердце. Сколько раз тебе говорить, что я человек умственный?
Полицейский Шалва (лукаво). Я знаю, Аздак. Ты человек сообразительный, ты же сам это говоришь. Вот я, неуч, и спрашиваю тебя: если у князя украли зайца, а я полицейский, что мне делать с виновным?
Аздак. Стыдись, Шалва, стыдись! Ты стоишь передо мной и задаешь мне вопрос, а вопрос — это самая каверзная вещь на свете. Представь себе, что ты женщина, ну, скажем, эта падшая тварь Маринэ, и что ты, то есть не ты, а Маринэ, показываешь мне ляжку и спрашиваешь: что мне делать с ляжкой, она кусается? Ты что ж думаешь, она не знает, что делает, когда задает такие вопросы? Отлично знает. Я поймал зайца, а ты ловишь человека. Но ты же знаешь, что по образу и подобию божию сотворен человек, а не заяц. Я зайцеед, а ты людоед, Шалва, и бог тебя покарает. Иди, Шалва, домой и покайся. Нет, погоди, здесь, кажется, кое-что для тебя найдется. (Глядит на старика, который дрожит от страха.) Да нет же, нет, нет ничего. Иди домой и кайся. (Захлопывает дверь у него перед носом.) Теперь ты удивляешься, да? Что я тебя не выдал. Я не смог бы выдать этой скотине даже клопа, мне это противно. Да не дрожи ты перед полицейскими. Такой старый и такой пугливый. Доедай сыр, но только делай это как бедняк, а то тебя все-таки схватят. Показать тебе, как это делает бедняк? (Положив руку старику на плечо, заставляет его сесть и сует ему кусок сыра.) Ящик — это стол. Положи локти на стол и охвати руками тарелку с сыром, как будто ее каждую секунду могут отнять у тебя, ведь ты же не знаешь, что тебя ждет. Нож держи так, словно это маленький серп. А на сыр гляди попечальнее, потому что он уже исчезает, как все прекрасное на белом свете. (Наблюдает за тем, как старик ест.) Они ищут тебя, это говорит в твою пользу, но кто мне докажет, что они в тебе не ошиблись? В Тифлисе как-то повесили одного помещика, турка. Он смог доказать, что своих крестьян он четвертовал, а не только рубил пополам, как обычно делают, и что оброку он выжимал из них вдвое больше других. Его усердие было вне всякого подозрения, и все-таки его повесили как преступника только потому, что он турок. А в этом уж он не виноват, это несправедливость. Он угодил на виселицу, как Понтий Пилат в Священное писание, ни за что ни про что. Словом, я тебе не верю.
Певец.
Аздак старику предоставил ночлег. Но когда он узнал,
Что приютил самого великого князя, душителя и душегуба,
Он устыдился и велел полицейскому тотчас
В Нуку себя отвести на суд и расправу.
Двор суда. Трое латников пьют вино. На одной из колонн висит человек в судейской мантии. Появляется Аздак. На нем кандалы, он тащит за собой полицейского Шалву.
Аздак (громко). Я помог скрыться великому князю, архивору и архизлодею! Во имя справедливости требую, чтобы меня судили, да построже, да в публичном процессе!
Первый латник. Это что еще за птица?
Полицейский Шалва. Это наш писарь Аздак.
Аздак. Это я — презренный изменник, подлец и преступник! Доложи, болван, что я потребовал, чтобы ты заковал меня в кандалы и доставил в столицу за то, что я нечаянно укрыл у себя, как выяснилось потом из этого документа, великого князя, или, вернее, великого плута, мошенника и негодяя.
Латники разглядывают документ.
(Шалве.) Они не умеют читать. Глядите, преступник сам себя обвиняет! Стражник, доложи, что ради выяснения дела я заставил тебя бежать за мной почти целую ночь.
