Генрих Клейст - Пентесилея

Ты прощаешь?

От всей души.

Тогда мне расскажи,
Как удается ввергнуть льва в оковы
Любви — крылатому ребенку?

Гладит
Она его, наверное, по гриве
И этим укрощает.

Вот и ты
Теперь в неволе, словно юный голубь,
Который пойман девушкой в силки,
А чувство, мной владеющее, это —
Рука, которой глажу я тебя.

Но кто же ты, волшебница?

Умолкни.
Не спрашивай. Ты скоро все узнаешь.
Сейчас я легкой розовой гирляндой
Увью тебе чело; затем вкруг шеи,
Плеч, рук и ног и вновь вокруг чела
Ее я пропущу. Ты что вздыхаешь?

Я пью благоуханье уст твоих.

Нет, не они благоухают — розы.
Нет!

Вот я и хотел к кусту прильнуть.

Дай им сперва созреть — сорвешь их после.

Вот так! — Взгляни, прошу тебя, Протоя,
Как оттенен его грозовый лик
Неяркими тонами роз пурпурных!
Клянусь, что даже юный день, подруга,
Когда его низводят Оры[68] с гор
И под его стопой блестят алмазы,
Ни чище, ни прекрасней быть не может.
А как глаза сверкают у него!
Его таким вот видя, я не верю,
Что это вправду он.

Кто он?

Пелид.
Скажи, да ты ли под стенами Трои
Сразил сильнейшего из Приамидов[69]?
Ужели ты вот этими руками
Пронзил ему, бегущему, стопу
И протащил его за колесницей
Вкруг города? Скажи! Но что с тобой?

Да, я.

Ты? Так ли?

Это он, царица:
Нельзя его приметы перепутать.

Что за приметы?

То вооруженье,
Которое Фетида, мать-богиня,
Достала у Гефеста для него.[70]

Тогда, неукротимый, поцелуем
Позволь приветствовать тебя. Ты — мой!
О юный Марс, тобою я владею!
Коль спросят, чей ты, назови меня.

Но кто ты, непостижное виденье,
Ко мне из светоносного эфира
Сошедшее?[71] Могу ль тебя назвать я,
Когда моя смятенная душа
Сама не знает, кто владеет ею?

Пускай она мне даст такое имя,
Чтоб в ней оно мой образ вызывало.
Хоть ты получишь перстень золотой,
Который будет для тебя защитой
И пропуском ко мне в любое время, —
Теряют перстень, забывают имя.
Утратив перстень, имя позабыв,
Сумеешь ли с закрытыми глазами
Ты в памяти мой образ воскресить?

Он будет в ней запечатлен прочнее,
Чем на алмазе.

Знай, что я — царица
От Марса род ведущих амазонок.
Я рождена Отрерою великой,
Меня Пентесилеей нарекли.

Пентесилеей?

Да.

И умирая,
Я буду повторять: Пентесилея!

Тебе свободу я дарю — ты волен
Один меж дев по лагерю бродить.
Я прикую тебя к себе не цепью —
Оковами иными, что на сердце
Ложатся легче роз, но крепче меди.
Когда ж сомкнутся навсегда их звенья,
В горниле чувств запаянные так,
Что не порвут ни случай их, ни годы,
Ко мне, мой юный друг, ты возвратишься
И я, блюдя обычай, позабочусь
Исполнить все желания твои.
Скажи, ведь ты вернешься?

Да, как кони,
Бегущие домой на запах стойла.

Ну что ж, тебе я верю. В Фемискиру
Обратно нынче выступаем мы.
Ты из моих коней возьмешь любого,
В шатрах пурпурных будешь ночевать,
И хватит у меня рабов покорных,
Чтоб воле царственной твоей служить.
Но так как я — ты это понимаешь —
В походе не свободна от забот,
Ты с остальными пленными побудешь,
Покуда в Фемискире, сын Фетиды,
Твоей не стану безраздельно я.

Пусть будет так.

Что ж ты не признаешься,
Где спрятан твой аркадец?

Госпожа…

Хочу, чтоб на моих глазах, Протоя,
Его ты увенчала.

Он придет.
Венок ему плела ты не напрасно.

Меня зовут дела. Идти должна я.

Как! Ты уходишь?

Дай мне встать, мой друг.

Любимая, ужель меня оставишь
Ты, прежде чем найдет чудесный выход
Мне грудь переполняющее чувство?

До встречи в Фемискире, друг.

Останься.

Друг, подожди прибытья в Фемискиру.
Пусти меня.

Владычица, куда ты?

Клянусь Коцитом[72], странен твой вопрос!
Иду к войскам, к Мерое, к Мегариде.
Где ждут дела, там не до болтовни.

Преследуют войска бегущих греков.
Мероя там. Пусть бой она закончит,
А ты здесь отдохни. Как только девы
Противника прогонят за Скамандр,
К тебе с победой войско возвратится.

Сюда? Ко мне, на это поле? Так ли?

Так, — я тебе ручаюсь в том.

Будь краток.

Скажи, зачем, загадочная дева,
Ты в спор наш с Приамидами вмешалась,
Под Троей с войском появившись вдруг,
Как с облаков сошедшая Афина?
Чем объяснить тот гнев непостижимый,
С которым ты, закованная в медь,
Как фурия, ударила на греков,
Хотя тебе довольно было б им
Предстать в своей красе, чтобы увидеть
Перед собой во прахе всех мужчин?

Ах, сын богини, для меня запретно
Сладчайшее искусство женских чар!
Не смею я, как греческие девы,
На празднествах, когда в веселых играх
Соперничают юноши Эллады,
Возлюбленного высмотреть себе;
Не смею я его, цветком играя
Или потупив скромно взор, увлечь;
Не смею на заре в гранатной роще,
Звенящей от напевов соловьиных,
К нему прижаться и сказать: «Твоя!»
Нет, юный мой избранник должен мною
Быть найден на кровавом поле битвы
И привлечен рукою, в медь одетой,
На эту грудь, что нежности полна.

Откуда же идет столь непонятный,
Неженственный — прости меня! — закон,
Как людям, так и естеству противный?