Генрих Клейст - Пентесилея

Я?

Да.

О большем,
Чем выразить словами я могу.
Любимая, ужель отослан буду
Тобой и я?

Не спрашивай. Не знаю.

Как странно!

Объясни еще одно.

Охотно, милый.

Почему решила
Преследовать ты именно меня?
Иль обо мне ты знала?

Без сомненья.

Откуда?

А не будешь ты смеяться?

Отвечу, как и ты: не знаю.

Слушай.
Я все скажу. — Веселый праздник роз
Я в двадцать третий раз уже с рожденья
Встречала, по всегда издалека
Внимая крикам радости в дубраве
Вблизи святого храма. Лишь когда
Прощалась с жизнью мать моя Отрера,
Арей меня невестою избрал,
Затем что по желанью своему
Царевна рода моего не может
Прийти на этот праздник дев цветущих,
А ждет, пока ее возжаждет бог
И призовет к себе устами жрицы.
Я с умиравшей матерью сидела,
Когда служительницы Артемиды
Пришли, чтоб возвестить мне волю Марса —
Идти под Трою и его оттуда,
Увенчанного, привести с собой.
Как видно, богу не нашлось замены,
Которая была б желанней девам,
Чем эллины, сражавшиеся там.
Повсюду воцарилось ликованье,
Раздались песни о деиньях славных —
О яблоке Париса, похищенье
Елены и Атридах-флотоводцах,
О Брисеиде, споре меж царями,
Пожаре кораблей, судьбе Патрокла,
О погребальных торжествах и мести,
Которыми почтил ты память друга,[75]
И об иных событьях этих лет.
Но, жгучими слезами обливаясь,
Рассеянно внимала я вестям,
Мне принесенным в смертный час Отреры.
Я к ней взывала: «Мать моя, позволь
С тобою мне остаться и проститься,
А этим женщинам вели уйти».
Но мать моя достойная, которой
Давно меня в поход послать хотелось,
Чтоб трон, прямой наследницы лишенный,
Не мог добычей честолюбья стать,
Ответила: «Иди, мое дитя,
Тебя зовет Арей. Венчай Пелида
И будь счастливой матерью, как я»,
И, руку нежно мне пожав, скончалась.

Тебе Отрера имя назвала?

Да, назвала, и порицать за это
Кто станет мать, что верит в дочь свою?

Как! Ваш закон и это воспрещает?

Хоть дочери Арея и невместно
Противника искать, а надлежит
Избрать того, кого ей бог укажет,
В бою ей подобает устремляться
К сильнейшим из врагов. Ведь так, Протоя?

Да, так.

Но дальше…
Пентесилея
Целый долгий месяц
Проплакала я горько над могилой
Усопшей и к короне, сиротливо
Лежавшей близ меня, не прикасалась,
Пока настойчивый призыв народа,
Который жаждал выступить в поход
И вкруг дворца толпился в нетерпенье,
Меня на трон не вынудил воссесть.
Вошла я, раздираемая скорбью,
В храм Марса, где дала мне жрица лук,
Державы амазонок звонкий символ,
И показалось мне, что мать со мною
И что наисвященнейший мой долг —
Ее последнюю исполнить волю.
Тогда я, саркофаг ее осыпав
Душистыми цветами, повела
Рать амазонок к городу дарданцев,
Скорей желанью матери моей,
Чем зову бога Марса повинуясь.

Печаль недолго сковывала силу,
Которая кипит в твоей груди.

Я мать любила…

Дальше…

Так безмерно,
Что, подойдя к Скамандру и услышав,
Как те долины, где скакал мой конь,
Раскатам битвы из-за Трои вторят,
Забыла я о скорби и душою
В привольный мир сражений унеслась.
Я думала: «Пусть даже повторятся
Передо мной великие мгновенья
Истории, пусть даже сонм героев,
Которых славим мы в высоких песнях,
Сойдет ко мне с небес, но и меж них
Никто венка из роз не стоит больше,
Чем тот, кого мне указала мать, —
Неистовый, любимый, страшный, милый,
Во прах втоптавший Гектора Пелид,
Всегдашняя мечта моя дневная,
Всегдашний сон мой но ночам!» Весь мир
Казался мне одним ковром узорным,
И каждый из его стежков искусных
Являл один из подвигов твоих,
И, как на белом шелке алой нитью,
Был каждый вышит в сердце у меня.
Я видела, как под стенами Трои
Ты Приамида на бегу сражаешь;
Как поле ты, победой распаленный,
Оглядываешь, а чело врага,
Кровоточа, влачится по каменьям;
Как в твой шатер Приам с мольбою входит, —
И слезы проливала я при мысли,
Что даже у тебя, неумолимый,
В груди, как мрамор твердой, чувство есть.

Любимая!

А что со мною было,
Когда тебя я увидала, друг,
Когда ты мне на берегу Скамандра
Среди героев своего народа,
Как солнце между звезд ночных, предстал!
Мне показалось, что с высот Олимпа
Сам бог войны Арей на колеснице,
Влекомой снежно-белыми конями,
Встречать невесту низошел, гремя.
Я вслед тебе смотрела долго-долго,
Почти ослепнув, словно странник ночью,
Когда при вспышке молнии ворота
Элисия пред чьею-то душой
Раскроются и с громом вновь сомкнутся.
Мгновенно угадала я, Пелид,
Какое чувство в грудь мою проникло.
Любовь меня настигла. Я решила,
Что мне одно из двух теперь осталось —
Иль победить тебя, иль умереть.
И вот тобой владею я, любимый.
Куда ты смотришь?

Я прошу тебя,
Открой ей все немедля, сын богини.

В бой, девы! Греки близко.

Успокойся.
То пленники шумят, моя царица.

Как! Пленники?

Нет, это Одиссей.
Клянусь я Стиксом, он тесним Мероей.

Чтоб им окаменеть!

Что происходит?

Ты полубога мне должна родить,
Чтоб Прометей, воспрянув с ложа казни,
Народам возвестил: «Вот человек,
Каким его хотелось мне увидеть!»
Но знай, не я с тобою в Фемискиру,
А ты со мной отправишься во Фтию.
Когда народ мой кончит воевать,
Я увезу тебя туда, ликуя,
И возведу на трон отцов моих.

Что? Объясни. Не понимаю…

Боги!

Ты, богоравный, хочешь?..

Что случилось?

Царица, не случилось ничего.
Не бойся. Просто наступило время
Открыть тебе, что суждено богами.
Да, покорясь любви, я стал твоим
И уз ее не отряхну вовеки,
Но счастьем бранным ты мне отдана,
Затем что в схватке был не я повержен,
А ты упала в пыль к моим ногам.