Подгорный. Выдумаете!
Лидия Валерьяновна. Нет, право. Ведь вы совершенно не ожидаете, о чём я хочу сказать.
Подгорный. О чём бы ни было.
Лидия Валерьяновна. И потом, вам сейчас не до того: у вас своё большое дело. Но право же, так надо. Может быть, сегодня именно и надо сказать.
Подгорный. Будьте уверены, Лидия Валерьяновна, что ко всякому вашему делу я всегда сумею отнестись серьёзно.
Лидия Валерьяновна. Я и вчера, собственно, приходила затем, чтобы сказать… да так, не пришлось… Ну, так вот, Андрей Евгеньевич, я должна сказать… что люблю вас… постойте, постойте… я вам всё скажу… Вы меня не любите – я знаю. Спросите: зачем тогда говорю? Мне покою мысль не даёт, что я вас обманываю. Вы дружны со мною, а я потихоньку люблю. Лучше уж, чтобы вы знали о моём несчастье… Пусть уж по правде будет… Сегодня я особенно не хочу… чтобы между нами стояла ложь…
Подгорный. Лидия Валерьяновна… милая, вы ошиблись… Право, ошиблись… этого не может быть…
Лидия Валерьяновна. Я тоже долго думала, что ошиблась. Да нет …
Подгорный. Вы мне близки. Очень близки. Вы мне всех дороже здесь. Это я правду говорю. И если мне больно от ваших слов, то потому только, что я вижу, что вас это мучает. Это вам никакого не даст счастья…
Лидия Валерьяновна. Обо мне не думайте. Мне хорошо около вас. И если моё чувство вас не оскорбляет – больше ничего и не надо. Я так и буду жить около вас.
Подгорный. Бедная вы. Около меня не согреетесь. Сам-то я никудышный. Сам, того и гляди, улечу на край света…
Лидия Валерьяновна. Когда ещё улетите… Вот смотрю я на вас, и так хочется мне сесть к вам совсем близко… Можно?.. Только на одну минуточку…
Подгорный. Ну конечно.
Лидия Валерьяновна (берёт скамеечку и садится около его ног). Вот так… Знаете, за что я вас люблю? За то и люблю, что вы такой слабенький, беспомощный, как былинка. Жалко-жалко вас станет иной раз… до слёз… Взяла бы душу свою, жизнь свою и всё бы отдала вам… только бы вам-то было хоть капельку жить лучше… Тоску вашу люблю… Всё-то вы ищете, ищете… Такой хрупкий, одинокий… А кругом вас шум, крик, толкотня… ваше одиночество люблю… Вашу башню… Вашу милую маленькую комнату наверху… И хорошо… и плакать хочется. (Закрывает лицо руками.)
Подгорный. Милая, хорошая вы моя… Полно же, полно… Ну, не падайте духом… Всё обойдётся, как-нибудь…
Лидия Валерьяновна. Нет-нет… Ничего. Это так. Всё хорошо будет. Вы знаете и не гоните. Чего же мне больше надо… Можно на прощание поцеловать вас?
Подгорный. Можно… (Молча берёт её за плечи и целует.)
В это время в дверях прихожей показывается Иван Трофимович. Он видит целующихся, поражённый отступает, хочет идти назад, но потом быстро проходит в правую дверь. Лидия Валерьяновна резко, с испугом отстраняется от Подгорного.
Подгорный. Что вы?
Лидия Валерьяновна. Иван Трофимович!
Подгорный (оборачиваясь). Да нет же – вам показалось.
Лидия Валерьяновна (волнуясь). Нет-нет… он прошёл в столовую.
Подгорный. Ну, значит, нас не заметили: иначе он не прошёл бы так…
Лидия Валерьяновна. Всё равно. Если бы и видел. Я и ему скажу: пусть и он знает. И если хочет – гонит из дому…
Подгорный. Да успокойтесь вы. Правда же, никого не было.
Лидия Валерьяновна. Который час?
Подгорный (смотрит на часы). Семь.
Лидия Валерьяновна. Скоро начнут собираться.
Подгорный. Не люблю я этих предварительных разговоров. Пойду наверх. Надеюсь, «Бранд» уже выспался. Когда всё будет готово, позовите меня.
Лидия Валерьяновна. Хорошо.
Подгорный (подаёт ей руку). Так – друзья?
Лидия Валерьяновна. Друзья.
Подгорный уходит. Лидия Валерьяновна после недолгой паузы садится за рояль и играет.
Пружанская (врывается из передней). Ах, душечка, да разве можно в вашем возрасте играть такие меланхолические вещи! Ха, ха, ха… Я прямо из заседания… В женском клубе чайная комиссия… Все говорят: «Куда вы, куда вы, Любовь Романовна». Я говорю: «Не могу, не могу. Народ прежде всего». А у меня сегодня заседание, посвящённое народу. Но что за прелестная вещица Андрея Евгеньевича в последнем номере! Не правда ли? Говорят, он стал обскурантом и написал что-то консервативное[41]. Я не верю, не верю, не верю! И пока не вложу пальцы свои, не поверю… Что же вы не играете, душечка, – сыграйте что-нибудь бравурное… Свободную русскую песню… Ну сыграйте же. А члены редакционной комиссии уже собираются?
Лидия Валерьяновна. Кажется, нет ещё.
Пружанская (садится). Ох, и устала я. Ни минуты покоя. Вчера, на заседании Лиги равноправия женщин[42], председательница говорит: «Любовь Романовна, на вас лица нет. Вы должны пожалеть себя». Я говорю: «Общественное дело прежде всего. Если мы будем жалеть себя – женщина никогда не добьётся своих прав». Не правда ли? Сегодня утром, в отделении Общества свободного воспитания, я чуть не подралась с секретарём Грациановым[43]. Я говорю: «Вы смотрите на женщину чувственными глазами». А он говорит: «Как же прикажете смотреть иначе?» Вы представьте себе… Я говорю: «Душа, ум, сердце выше тела». Ну, он говорит, это зависит от того, какое тело… Ха, ха, ха. Возмутительно! Я говорю: «Это гадость». Никакой, говорит, гадости нет. Представьте, говорит, себе, что вы голодны и перед вами поджаренная курочка. И вдруг, вместо того, чтобы поскорей её есть, вы начнёте задаваться философским вопросом, есть ли душа у курицы… Ха, ха, ха… Понимаете… Я говорю: «Вы пошляк. Вы прямо пошляк». Не правда ли? Насилу нас разняли.
Входит Татьяна Павловна с кипой бумаг.
Ах, душечка, Татьяна Павловна, я вас жажду видеть, прямо жажду… Вы мне всё должны объяснить. Говорят, Андрей Евгеньевич написал нечто консервативное. Я не верю, я положительно не верю. Я должна вложить пальцы… Это ужас, это прямо ужас!
Татьяна Павловна (подаёт ей статью). Прочтите.
Пружанская. Сегодня решается моя судьба. В этой статье моя судьба. На заседании Общества нуждающихся официантов[44] председательница говорит мне: «Вы нервны, вы сегодня страшно нервны». Я говорю: «Сегодня решается моя судьба». Но почему, душечка, вы не были на заседании?
Татьяна Павловна. Некогда.
Пружанская. Вам всегда некогда – потому, что вы ушли в кабинетную работу. Так нельзя. Кабинетная работа в нашу эпоху – преступление. Нужна живая общественная работа. Нам нужны люди, люди и люди.
Татьяна Павловна. Общественное дело требует подготовки, и я готовлюсь – таков мой принцип.
Пружанская. Татьяна Павловна, вы не правы. Заклинаю вас, но вы не правы. Я вчера говорю председательнице женского клуба: «Татьяна Павловна могла бы стать вождём женского движения, но она ушла в кабинетную работу». Это ужасно. И то и другое должно идти параллельно. Это аксиома.
Татьяна Павловна. Я с вами принципиально не согласна.
Входят доктор и Лазарев. Здороваются.
Пружанская (со статьёй в руках). Я вас жажду, Доктор. У меня что-то с сердцем.
Доктор. Влюблены.
Пружанская. Ха, ха, ха. Вечные шутки. Нет, что-то серьёзное – такое впечатление, как будто кто-то хватает рукой и держит, держит, держит…
Доктор. Вы вдова?
Пружанская. Ну да, что за вопрос.
Доктор. Вам необходимо выйти замуж.
Пружанская (ударяет его статьёй по руке). Противный. Я на вас рассержусь.
Доктор. Сердитесь на науку.
Лазарев (указывает на статью). Это что у вас, Любовь Романовна?
Пружанская. Статья Андрея Евгеньевича. Я ещё не верю – и хочу вложить пальцы… Это необходимо… Довольно, довольно, довольно. Я уединяюсь. Я хочу углубиться. (Усаживается и читает статью.)
Доктор. Как вы относитесь к статье Андрея Евгеньевича?
Татьяна Павловна. Возмущена.
Лазарев. А чем её объясняете?
Татьяна Павловна. Блажь.
Доктор. Всю эту историю раздули. Романтики, романтики, неисправимые романтики. Из простого недоразумения сделали событие.
Лазарев. Я не совсем понимаю, что мы будем обсуждать сегодня. Ведь убеждения Андрея Евгеньевича, несомненно, – дело его совести.
Татьяна Павловна (отчеканивает). Будет обсуждаться, как урегулировать редактирование журнала во избежание сюрпризов в будущем.
Лазарев. А…
