порог…
Ганя так обрадовался, что почти примирительно, почти нежно смотрел на мать.
Нина Александровна. Я ничего за себя и не боялась, Ганя, ты знаешь; я не о себе беспокоилась и промучилась всё это время. Говорят, сегодня всё у вас кончится? Что же, кончится?
Ганя. Сегодня вечером, у себя, она обещала объявить: согласна или нет.
Нина Александровна. Мы чуть не три недели избегали говорить об этом, и это было лучше. Теперь, когда уже всё кончено, я только одно позволю себе спросить: как она могла тебе дать согласие и даже подарить свой портрет, когда ты ее не любишь? Неужели ты ее, такую… такую…
Ганя. Ну, опытную, что ли?
Нина Александровна. Я не так хотела выразиться. Неужели ты до такой степени мог ей отвести глаза?
Ганя постоял, подумал с минуту.
Ганя. Вы увлеклись, маменька, и опять не вытерпели, и вот так-то у нас всегда всё начиналось и разгоралось. Вы сказали: не будет ни расспросов, ни попреков, а они уже начались! Оставим лучше; право, оставим; по крайней мере у вас намерение было… Я никогда и ни за что вас не оставлю; другой от такой сестры убежал бы по крайней мере, – вон как она смотрит на меня теперь! Кончим на этом! Я уж так было обрадовался… И почем вы знаете, что я обманываю Настасью Филипповну? А насчет Вари – как ей угодно, и – довольно. Ну, уж теперь совсем довольно!
Ганя разгорячался с каждым словом и без цели шагал по комнате. Такие разговоры тотчас же обращались в больное место у всех членов семейства.
Варя. Я сказала, что если она сюда войдет, то я отсюда выйду и тоже слово сдержу.
Ганя. Из упрямства! Из упрямства и замуж не выходишь! Что на меня фыркаешь? Мне ведь наплевать, Варвара Ардалионовна; угодно – хоть сейчас исполняйте ваше намерение. Надоели вы мне уж очень. (обращается к уходящему князю) Как! Вы решаетесь наконец нас оставить, князь!
Князь вышел из гостиной. В скорее в прихожей хлопнула дверь, и оттуда стал доноситься какой-то оживленный разговор, перемежающийся со смехом и строгими возгласами. После того как все это стихло в гостиную вернулся растерянный князь Мышкин. Он вошел в довольно решительную минуту: Нина Александровна готова была уже совершенно забыть, что она «всему покорилась»; она, впрочем, защищала Варю. Подле Вари стоял и Птицын, уже оставивший свою исписанную карандашом бумажку. Варя и сама не робела, да и не робкого десятка была девица; но грубости брата становились с каждым словом невежливее и нестерпимее. В таких случаях она обыкновенно переставала говорить и только молча, насмешливо смотрела на брата, не сводя с него глаз. Этот маневр, как и знала она, способен был выводить его из последних границ.
Мышкин. Настасья Филипповна!
Общее молчание воцарилось; все смотрели на князя, как бы не понимая его и – не желая понять. Ганя оцепенел от испуга.
Недоумение, с которым все смотрели на князя, продолжалось недолго: Настасья Филипповна появилась в дверях гостиной сама и опять, входя в комнату, слегка оттолкнула князя.
Настасья Филипповна. Наконец-то удалось войти… зачем это вы колокольчик привязываете? (обращается Гане) Что это у вас такое опрокинутое лицо? Познакомьте же меня, пожалуйста…
Совсем потерявшийся Ганя отрекомендовал ее сперва Варе, и обе женщины, прежде чем протянули друг другу руки, обменялись странными взглядами. Настасья Филипповна, впрочем, смеялась и маскировалась веселостью; но Варя не хотела маскироваться и смотрела мрачно и пристально; даже и тени улыбки, что уже требовалось простою вежливостью, не показалось в ее лице. Ганя обмер; упрашивать было уже нечего и некогда, и он бросил на Варю такой угрожающий взгляд, что та поняла, по силе этого взгляда, что значила для ее брата эта минута. Тут она, кажется, решилась уступить ему и чуть-чуть улыбнулась Настасье Филипповне. Несколько поправила дело Нина Александровна, которую Ганя, сбившись окончательно, отрекомендовал после сестры и даже подвел первую к Настасье Филипповне. Но только что Нина Александровна успела было начать о своем «особенном удовольствии», как Настасья Филипповна, не дослушав ее, быстро обратилась к Гане, и, садясь (без приглашения еще) на маленький диванчик, в углу у окна.
Настасья Филипповна. Где же ваш кабинет? И… и где жильцы? Ведь вы жильцов содержите?
Ганя ужасно покраснел и заикнулся было что-то ответить.
Настасья Филипповна. Где же тут держать жильцов? У вас и кабинета нет. А выгодно это?
Нина Александровна. Хлопотливо несколько, разумеется, должна быть выгода. Мы, впрочем, только что…
Но Настасья Филипповна опять уже не слушала: она глядела на Ганю и смеялась.
Настасья Филипповна. Что у вас за лицо? О, боже мой, какое у вас в эту минуту лицо!
Прошло несколько мгновений этого смеха, и лицо Гани действительно очень исказилось: его столбняк, его комическая, трусливая потерянность вдруг сошла с него; но он ужасно побледнел; губы закривились от судорги; он молча, пристально и дурным взглядом, не отрываясь, смотрел в лицо своей гостьи, продолжавшей смеяться.
Мышкин (подавая Гане стакан воды, шепотом). Выпейте воды, и… и не глядите так…
Ганя спохватился тотчас же, почти в первую минуту своего движения, и нервно захохотал. Он совершенно опомнился.
Ганя (со смехом). Да что вы, князь, доктор, что ли? Даже испугал меня; Настасья Филипповна, можно рекомендовать вам, это предрагоценный субъект, хоть я и сам только с утра знаком.
Настасья Филипповна в недоумении смотрела на князя.
Настасья Филипповна (удивленно). Князь? Он князь? Вообразите, а я давеча, в прихожей, приняла его за лакея и сюда докладывать послала! Ха, ха, ха!
Фердыщенко. Нет беды, нет беды, нет беды: se non и vero… 3
Настасья Филипповна. Да чуть ли еще не бранила вас, князь. Простите, пожалуйста. Фердыщенко, вы-то как здесь, в такой час? Я думала, по крайней мере хоть вас не застану. (переспрашивает Ганю) Кто? Какой князь? Мышкин?
Ганя. Наш жилец.
Настасья Филипповна. Скажите, почему же вы не разуверили меня давеча, когда я так ужасно… в вас ошиблась?
Мышкин. Я удивился, увидя вас так вдруг…
Настасья Филипповна. А как вы узнали, что это я? Где вы меня видели прежде? Что это, в самом деле, я как будто его где-то видела? И позвольте вас спросить, почему вы давеча остолбенели на месте? Что во мне такого остолбеняющего?
Фердыщенко. Ну же, ну! Да ну же! О, господи, каких бы я вещей на такой вопрос насказал! Да ну же… Пентюх же ты, князь, после этого!
Мышкин. Да и я бы насказал на вашем месте. ( обращается к Настасье Филипповне) Давеча меня ваш портрет поразил очень, потом я с Епанчиными про вас говорил… а рано утром, еще до въезда в Петербург, на железной дороге, рассказывал мне много про вас Парфен Рогожин… И в ту самую минуту, как я вам дверь отворил, я о вас тоже думал, а тут вдруг и вы.
Настасья Филипповна. А как же вы меня узнали, что это я?
Мышкин. По портрету
