Мышкин. И еще по тому, что такою вас именно и воображал… Я вас тоже будто видел где-то.
Мышкин. Я ваши глаза точно где-то видел… да этого быть не может! Это я так… Я здесь никогда и не был. Может быть, во сне…
Фердыщенко (воодушвленно). Ай да князь! Нет, я свое: se non и vero – беру назад. Впрочем… (грустно) впрочем, ведь это он всё от невинности!
Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась.
В эту самую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое.
Генерал Иволгин. Mes hommages! Mes hommages! (Моё почтение! Моё почтение!)
Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
Настасья Филипповна. Браво!
Генерал Иволгин. Ардалион Александрович Иволгин, старый, несчастный солдат и отец семейства, счастливого надеждой заключать в себе такую прелестную…
У Гани потемнело в глазах.
Свет погас над сценой, только одинокий луч света освещал Ганю, лежащего на полу. Через мгновение он вдруг очутился в квартире Настасьи Филипповны. Вокруг него толпились люди. Кто-то брызгал ему в лицо водой, кто-то обмахивал веером. Рядом сидел Птицын и стоял склонившись над ними князь Мышкин.
Мышкин. Слава Богу, приходит в себя…
Птицын. Ганя, ты узнаешь меня?
Ганя. Пожалуй… Что случилось? Где я?
Птицын. На званном ужине у Настасьи Филипповны. Ты был в обмороке…
Ганя. Отведи меня домой, друг мой…
Луч света гаснет.
Явление первое.
Варвара Ардалионовна услышала чрезвычайный шум вверху дома и различила кричавшие голоса своего брата и папаши. Войдя в залу и увидев Ганю, бегавшего взад и вперед по комнате, бледного от бешенства и чуть не рвавшего на себе волосы, она поморщилась и опустилась с усталым видом на диван, не снимая шляпки. Папаши не было. Очень хорошо понимая, что если она еще промолчит с минуту и не спросит брата, зачем он так бегает, то тот непременно рассердится, поспешила наконец произнести в виде вопроса.
Варя. Всё прежнее?
Ганя. Какое тут прежнее! Прежнее! Нет, уж тут черт знает что такое теперь происходит, а не прежнее! Старик до бешенства стал доходить… мать ревет. Ей-богу, Варя, как хочешь, я его выгоню из дому или… или сам от вас выйду.
Варя. Надо иметь снисхождение.
Ганя (вспыхнул). К чему снисхождение? К кому? К его мерзостям? Нет, уж как хочешь, этак нельзя! Нельзя, нельзя, нельзя! И какая манера: сам виноват и еще пуще куражится. «Не хочу в ворота, разбирай забор!..» Что ты такая сидишь? На тебе лица нет?
Варя (с неудовольствием). Лицо как лицо.
Ганя пристальнее поглядел на нее.
Ганя. Там была?
Варя. Там.
Ганя. Стой, опять кричат! Этакой срам, да еще в такое время!
Варя. Какое такое время? Никакого такого особенного времени нет.
Ганя еще пристальней оглядел сестру.
Ганя. Что-нибудь узнала?
Варя. Ничего неожиданного по крайней мере. Узнала, что всё это верно. Муж был правее нас обоих; как предрек с самого начала, так и вышло. Где он?
Ганя. Нет дома. Что вышло?
Варя. Князь жених формальный, дело решенное. Мне старшие сказали. Аглая согласна; даже и скрываться перестали. Ведь там всё такая таинственность была до сих пор. Свадьбу Аделаиды опять оттянут, чтобы вместе обе свадьбы разом сделать, в один день, – поэзия какая! На стихи похоже. Вот сочини-ка стихи на бракосочетание, чем даром-то по комнате бегать. Сегодня вечером у них Белоконская будет; кстати приехала; гости будут. Его Белоконской представят, хоть он уже с ней и знаком; кажется, вслух объявят. Боятся только, чтоб он чего не уронил и не разбил, когда в комнату при гостях войдет, или сам бы не шлепнулся; от него станется.
Ганя выслушал очень внимательно, но, к удивлению сестры, это поразительное для него известие, кажется, вовсе не произвело на него такого поражающего действия.
Ганя (с какою-то странною усмешкой). Что ж, это ясно было.
Варя. Хорошо еще, что ты принимаешь философом; я, право, рада.
Ганя. Да с плеч долой; с твоих по крайней мере.
Варя. Я, кажется, тебе искренно служила, не рассуждая и не докучая; я не спрашивала тебя, какого ты счастья хотел у Аглаи искать.
Ганя. Да разве я… счастья у Аглаи искал?
Варя. Ну, пожалуйста, не вдавайся в философию! Конечно, так. Кончено, и довольно с нас: в дураках. Я на это дело, признаюсь тебе, никогда серьезно не могла смотреть; только «на всякий случай» взялась за него, на смешной ее характер рассчитывая, а главное, чтобы тебя потешить; девяносто шансов было, что лопнет. Я даже до сих пор сама не знаю, чего ты и добивался-то.
Ганя. Теперь пойдете вы с мужем меня на службу гнать; лекции про упорство и силу воли читать: малым не пренебрегать и так далее, наизусть знаю.
Варя (зрителям). Что-нибудь новое у него на уме!
Ганя. Что ж там – рады, отцы-то?
Варя. Н-нет, кажется. Впрочем, сам заключить можешь; Иван Федорович доволен; мать боится; и прежде с отвращением на него как на жениха смотрела; известно.
Ганя. Я не про то; жених невозможный и немыслимый, это ясно. Я про теперешнее спрашиваю, теперь-то там как? Формальное дала согласие?
Варя. Она не сказала до сих пор «нет», – вот и всё; но иначе и не могло от нее быть. Ты знаешь, до какого сумасбродства она до сих пор застенчива и стыдлива: в детстве она в шкап залезала и просиживала в нем часа по два, по три, чтобы только не выходить к гостям; дылда выросла, а ведь и теперь то же самое. Знаешь, я почему-то думаю, что там действительно что-то серьезное, даже с ее стороны. Над князем она, говорят, смеется изо всех сил, с утра до ночи, чтобы виду не показать, но уж наверно умеет сказать ему каждый день что-нибудь потихоньку, потому что он точно по небу ходит, сияет… Смешон, говорят, ужасно. От них же и слышала. Мне показалось тоже, что они надо мной в глаза смеялись, старшие-то.
Ганя, наконец, стал хмуриться. Но раздался опять крик наверху.
Ганя. Я его выгоню!
Варя. И тогда он пойдет опять нас повсеместно срамить, как вчера.
Ганя (испуганно). Как, как вчера? Что такое: как вчера? Да разве…
Варя (спохватилась). Ах, боже мой, разве ты не знаешь?
Ганя. Как… так неужели правда, что он там был? Боже, да ведь ты оттуда! Узнала ты что-нибудь? Был там старик? Был или нет?
И Ганя бросился к дверям; Варя кинулась к нему и схватила его обеими руками.
Варя. Что ты? Ну, куда ты? Выпустишь его теперь, он еще хуже наделает, по всем пойдет!..
Ганя. Что он там наделал? Что говорил?
Варя. Да они и сами не умели рассказать и не поняли; только всех напугал. Пришел к Ивану Федоровичу, – того не было; потребовал Лизавету Прокофьевну. Сначала места просил у ней, на службу поступить, а потом стал на нас жаловаться, на меня, на мужа,
