каким-то вязаньем и разговаривали с гостем, Иваном Петровичем Птицыным. Нина Александровна казалась лет пятидесяти, с худым, осунувшимся лицом и с сильною чернотой под глазами. Вид ее был болезненный и несколько скорбный, но лицо и взгляд ее были довольно приятны; с первых слов заявлялся характер серьезный и полный истинного достоинства. Несмотря на прискорбный вид, в ней предчувствовалась твердость и даже решимость. Одета она была чрезвычайно скромно, в чем-то темном, и совсем по-старушечьи, но приемы ее, разговор, вся манера изобличали женщину, видавшую и лучшее общество.
Варвара Ардалионовна была девица лет двадцати трех, среднего роста, довольно худощавая, с лицом не то чтобы очень красивым, но заключавшим в себе тайну нравиться без красоты и до страсти привлекать к себе. Она была очень похожа на мать, даже одета была почти так же, как мать, от полного нежелания наряжаться. Взгляд ее серых глаз подчас мог быть очень весел и ласков, если бы не бывал всего чаще серьезен и задумчив, иногда слишком даже, особенно в последнее время. Твердость и решимость виднелись и в ее лице, но предчувствовалось, что твердость эта даже могла быть энергичнее и предприимчивее, чем у матери.
Иван Петрович Птицын. Это был еще довольно молодой человек, лет под тридцать, скромно, но изящно одетый, с приятными, но как-то слишком уж солидными манерами. Темно-русая бородка обозначала в нем человека не с служебными занятиями. Он умел разговаривать умно и интересно, но чаще бывал молчалив. Вообще он производил впечатление даже приятное. С Ганей он был чрезвычайным приятелем.
Ганя. Позвольте представить вам, милостивый государь, мою маменьку, Нину Александровну. (обращается к матери) Князь Лев Николаевич Мышкин.
Нина Александровна. Добро пожаловать, милостивый государь.
Ганя. Сегодня приехал из Швейцарии, с поезда сразу к Епанченым, а оттуда сразу к нам по рекомендации самого генерала Ивана Федоровича Епанчина.
Птицын. Очень приятно…
Ганя (уводя Птицына из комнаты). На два слова, мой друг… (выйдя с Птицыным из комнаты и увидев Колю) Коля, где ты пропадаешь? Помоги разместиться новому нашему жильцу.
Коля заглянул в комнату, услышав голос матери, зашел туда и закрыл за собой дверь.
Птицын. Кто этот господин, Ганя?
Ганя. Престранный субъект, князь Мышкин. Познакомился с ним лишь утром, а столько уже неприятностей от него натерпелся.
Птицын. А на вид – безобидный молодой человек… (взглянул пристально на Ганю) А не завидуешь ли ты?
Ганя. Чему завидовать-то? Гол как сокол, семейства нет, родителей нет. Генералу заявил: работать де буду. Одно только слово – князь.
Птицын. Чем же он успел тебе насолить?
Ганя. Болтун и сплетник – вот чем! (треся в руках фотографию) Разболтал про фотографию Настасьи Филипповны, про то, что жениться на ней собираюсь… Аглая видеть меня не желает. Заявила сегодня при нем: «В торги не вступаю». Кто разболтал, если не он?
Птицын. Погоди распаляться, Ганя, может он не со зла… Сам говорил, что только с поезда сошел, никого и ничего не знает…
Ганя. Хорошо, пойду да посмотрю как устроился жилец.
Входя в комнату, где обосновался князь, Ганя столкнулся сначала с Варей, а затем с Колей.
Ганя (обратился к Коле). Отец дома?
Ганя на утвердительный ответ Коли пошептал ему что-то на ухо.
Коля кивнул головой и вышел вслед за Варварой Ардалионовной.
Ганя. Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими… делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, – если только вам это не в большую натугу будет, – не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
Мышкин. Уверяю же вас, что я гораздо меньше болтал, чем вы думаете.
Ганя. Ну, да уж я довольно перенес чрез вас сегодня. Одним словом, я вас прошу.
Мышкин. Еще и то заметьте, Гаврила Ардалионович, чем же я был давеча связан, и почему я не мог упомянуть о портрете? Ведь вы меня не просили.
Ганя. Фу, какая скверная комната, темно и окна на двор. Во всех отношениях вы к нам не вовремя… Ну, да это не мое дело; не я квартиры содержу.
Заглянул Птицын и кликнул Ганю; тот торопливо бросил князя и вышел, несмотря на то что он еще что-то хотел сказать, но видимо мялся и точно стыдился начать; да и комнату обругал тоже, как будто сконфузившись.
Ганя с Птицыным долго что-то обсуждали без свидетелей. Наконец они решили перейти в гостиную. Когда они вошли, Нина Александровна, говорившая что-то князю, тотчас замолчала. Князь остался на стуле подле нее, а Варя отошла в сторону; портрет Настасьи Филипповны лежал на самом видном месте, на рабочем столике Нины Александровны, прямо перед нею. Ганя, увидев его, нахмурился, с досадой взял со стола и отбросил на свой письменный стол, стоявший в другом конце комнаты.
Нина Александровна. Сегодня, Ганя?
Ганя. Что сегодня? (бросил презрительный взгляд на князя) А, понимаю, вы уж и тут!.. Да что у вас, наконец, болезнь это, что ли, какая? Удержаться не можете? Да ведь поймите же наконец, ваше сиятельство…
Птицын (перебив). Тут я виноват, Ганя, а не кто другой.
Ганя вопросительно поглядел на него.
Птицын. Да ведь это лучше же, Ганя, тем более что, с одной стороны, дело покончено.
Птицын отойдя в сторону, сел у стола, вынул из кармана какую-то бумажку, исписанную карандашом, и стал ее пристально рассматривать. Ганя стоял пасмурный и ждал с беспокойством семейной сцены. Пред князем он и не подумал извиниться.
Нина Александровна. Если все кончено, то Иван Петрович, разумеется, прав, не хмурься, пожалуйста, и не раздражайся, Ганя, я ни о чем не стану расспрашивать, чего сам не хочешь сказать, и уверяю тебя, что вполне покорилась, сделай одолжение, не беспокойся.
Она проговорила это, не отрываясь от работы и, казалось, в самом деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и глядел на мать, выжидая, чтоб она высказалась яснее.
Нина Александровна (с горькой улыбкой). Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры…
Ганя (насмешливо и ненавистно смотря на сестру). А, опять она! (обращается к матери) Маменька! клянусь вам в том опять, в чем уже вам давал слово: никто и никогда не осмелится вам манкировать, пока я тут, пока я жив. О ком бы ни шла речь, а я настою на полнейшем к вам уважении, кто бы ни перешел чрез наш
