Входит Иуда, не видя Плакальщицу и не заметив Никодима.
ИУДА. Страх… Страх! (Глядит на Плакальщицу, не видя ее). Ты ходишь за мной по пятам! Обернусь, а там – никого… И крылья! Тысячи крыльев бьют меня по лицу! Дай же посмотреть на тебя, черный страх! Покажи мне свои белые глаза, убей меня взглядом, только не мучай так! Я должен сегодня умереть вместе с Учителем! (Заметив Никодима). А, судья Израилев! Это я отдал его вам, я, а вы осудили его на смерть! Ха-ха! Но нет, нет, это – не я и не вы, нет! Это – он так хотел!! Всегда выходило, как он хотел! Он обещал, что я умру вместе с ним, но не объяснил, как умереть… Ради знакомства, равви: устрой мне смертный приговор, а? Я – его верный ученик, меня нужно распять вместе с ним!
НИКОДИМ. Ты опоздал. На Лобное Место несут только три столба.
ИУДА. Нет! Нет!! Я еще успею… Я должен успеть… спросить его! (Убегает).
НИКОДИМ. Господи! Господи! (Падает на колени). Роди меня заново от Духа Твоего! Роди меня свободным от этого страха смертного!
Входит Савл, видит Плакальщицу, но не замечает Никодима.
САВЛ. Кто ты, тень? Ты пугаешь меня!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я – никто и ничто. Я – пустота. Я – небытие. Тебе страшно?
САВЛ. Почему ты здесь?
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Иерусалим сегодня – мой: город слепых и глухих. Нынче в нем столько страха и ненависти, что мне здесь уютно. Я даже могу помечтать о том, что существую сама по себе, что я – не призрак, рожденный человеческим малодушием.
САВЛ. Почему я вижу тебя?
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Не ты один. Ты знаешь Иоанна, ученика Иисуса Назарянина? Он тоже меня видит. У вас с ним чуткое зрение: вам видны даже призраки, рожденные чужими сердцами. Иоанн ко мне уже привык, даже немножко любит. Да и чего ему бояться: ему обещана долгая жизнь! Так и быть, скажу по секрету: когда схватили Иисуса, тот шепнул Иоанну: «Не умрешь, пока не вернусь, пока борюсь со Зверем в сердцах человеческих, пока не одолею Его». А это, как ты понимаешь, может продолжаться вечно.
САВЛ. Я не знал, что пустота так болтлива.
НИКОДИМ. Ради Бога, Савл, с кем ты говоришь?!
САВЛ. Никодим?! Что ты делаешь здесь?
НИКОДИМ. Я молюсь, мой мальчик… Я молюсь здесь, перед Храмом. Но ты говорил с кем-то, а я не вижу никого. У тебя опять видение? Кто на сей раз?
САВЛ. Я не знаю сам. Я говорю с черной пустотой, а она отвечает мне.
НИКОДИМ. Я боюсь за тебя, Савл. Боюсь, что твои видения сведут тебя с ума.
САВЛ. Нет причин бояться, равви. С ума сводят меня те, с кем я говорю наяву!
НИКОДИМ. О ком это ты?
САВЛ. Ты знаешь мое уважение к старшим, Никодим. У меня это – в крови. Но вы слепы! Совет старейшин иудейских поражен слепотой, словно тьмой египетской! Гамлиэль, мой учитель, только что ударил меня за эти слова по щеке, но это ничего не меняет: для меня ясно, что этим приговором вы приговорили не Иисуса Назарянина, а ваш собственный авторитет, на котором стоит вся крепость народа иудейского! Ты тоже можешь ударить меня, Никодим, но скажи мне, сколько лет Совет не выносил смертного приговора? Шестьдесят? Или семьдесят?.. А этот назарянин так вас напугал, что вы наспех, в одну ночь, состряпали такую жалкую нелепицу, что над вами будут смеяться, и будут вас ненавидеть! Слухи не остановишь: сама пустота распространяет их! Скоро даже дети поймут, что вы просто спешили его убить и не знали, что придумать. И когда слух о вашем судилище выйдет наружу, мудрость старейшин перестанет быть святыней, а вслед за ней будут попраны все святыни Израиля! Ведь слух выйдет наружу, Никодим!
НИКОДИМ. Уверен, что выйдет. И я помогу этому!
САВЛ. Ты?!!
НИКОДИМ. Ты поражен? Может, ты ударишь меня?.. Прощай, я поспешу на рынок.
САВЛ. (Остолбенело). Зачем?.. Зачем тебе на рынок?
НИКОДИМ. Купить, что нужно, чтобы приготовить казненного к погребению. (Уходит).
САВЛ. (Растерянно). Равви…
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Какой добрый человек! И не жалко ему денег на повешенного, опозоренного, прóклятого! Таких швыряют в яму и закидывают землей, а он хочет умастить его благовониями, завернуть в чистое дорогое полотно и положить в хороший гроб. О, как я люблю погребения! Это – мой любимый обряд: все одеваются в черное, и женщины могут наплакаться, сколько душе угодно. Знаешь, о чем женщины плачут на похоронах? Думаешь, они плачут по покойнику? Да, его вид заставляет их плакать, но не от того, что им жаль его, а от того, что они видят страшное, невыносимое подтверждение скоротечности жизни. Они плачут по жизни – по этой крохотной, случайной искорке во мраке. На похоронах люди хоть немножко прозревают мою истину.
САВЛ. Ты – пустота. Ты – небытие. Ты – то, чего нет! И ты учишь истине?!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Моей истине и учить не надо. Разве не ясно, что нет никаких истин? Есть вездесущая тьма: в ней могут загораться звезды, но что они – по сравнению с бездной тьмы? Ничтожные, разрозненныеточки! Что связывает их, кроме тьмы? Видение: Юния, в одной набедренной повязке, лежит, раскинув руки; в ее ладонях и ступнях – гвозди.
А что связывает людей, кроме страха? Ваши жизни – дрожащие огоньки в ладонях Смерти. Смерть играет ими! И Смерть торжествует! (Замахивается над Юнией).
Плакальщица исполняет пантомиму прибивания тела к кресту. Слышен страшный стук вбиваемых гвоздей. Савл вскрикивает, падает, корчась, как в припадке, и хватаясь поочередно за кисти рук и ступни ног.
САВЛ. Что это?! Что это, Господи?!!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Уж очень ты чувствителен!
За городом кого-то распинают, а тебе кажется, что это в тебя вбивают гвозди. Не слишком ли для человека?
САВЛ. Мне больно! Останови этот кошмар! А-а! Умоляю! Я знаю, это ты мучаешь меня! Ты давно меня мучаешь! Это твой дар сделал меня больным! А-а-а!!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ты ошибаешься. Я ни во что не вмешиваюсь. Да и как я могу? Я – то, чего нет: с меня нечего спросить. Спроси свой страх. Он – твой единственный мучитель.
ЮНИЯ. (Безмятежно). Ничего не бойся, Савл, в этом нет смысла. В этом нет смысла…
Юния исчезает. Новое видение: Лобное Место; три распятия, тыльными сторонами к зрителю.
ПЛАКАЛЬЩИЦА. А! Ты видишь это! А слышишь толпу? Слышишь, что они кричат?
САВЛ. Я не понимаю! Мне больно!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Ну так я тебе скажу. Они кричат ему: «Сойди с креста! Сойди с креста, если ты – Бог! Если сойдешь, поверим в тебя!»
САВЛ. Но он не сходит!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Конечно, нет! Если он сойдет, они станут его бояться. Он учил их истине, чтобы сделать свободными. Но как могут быть свободными малодушные? Нет, он не сойдет с креста: ему не нужен их страх. А они рады, что могут смело в него плевать!
САВЛ. (Постепенно приходя в себя). Ты говоришь о нем так, словно знаешь, кто он.
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Я – тьма. Я ничего не знаю. Но я чую нюхом, что в нем нет страха.
САВЛ. Даже сейчас?!
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Даже сейчас. И меня это смущает… Что ж, тем больше слез о нем прольется, а это хорошо. Плачьте, женщины! Плачьте!
В видении, под центральным распятием возникают Мария и Марфа, обращенные лицом к распятому. Плакальщица исполняет пантомиму скорби, повторяемую Марией и Марфой.
Плачьте о ничтожестве человеческом! Как легко оно обнажается перед тем, кто над ним возвысился! Как спешит ничтожество убить того, кто пытается возвысить человека! Плачьте! Плачьте! Слезы усыпят ваш страх…
САВЛ. Мария, очнись! Не слушай ее! Ты – не ничтожество, Мария! Почему ты покоряешься этому пугалу?! Ты же ничего не боишься!
МАРИЯ. (Останавливаясь и прислушиваясь). Марфа, мне кажется, кто-то зовет меня!
МАРФА. (Не останавливаясь). Тебе послышалось, Мария. Мы должны плакать.
МАРИЯ. Может быть, это Учитель прошептал мое имя – там, в вышине? Жив ли он еще?
МАРФА. Распятые умирают долго, Мария.
МАРИЯ. Его глаза закрылись, когда он отказался от питья, что давал ему этот солдат…
Неподалеку от распятий становится виден Плацид с копьем.
ПЛАКАЛЬЩИЦА. (Савлу). Не беспокой ее. Не мешай ей плакать: ей хорошо.
САВЛ. Мария! Ты говорила, что твоя любовь пересилила смерть: о чем же тебе плакать?
МАРИЯ. Я слышу свое имя! Может быть, Лазарь зовет меня?
МАРФА. Лазарь – дома. Ты же знаешь, он едва ходит. Плачь, Мария!
