В политической программе просветителей ключевым было слово «закон». От него как бы лучами расходились знакомые нам, часто довольно туманные по смыслу, но всегда ярко расцвеченные и притягательные слова: Свобода, Равенство и Братство.
«Свободу» просветители понимали как добровольное подчинение закону. «Равенство» тоже имело для них гражданский смысл, — оно понималось как равенство всех людей — от пастуха до короля — перед законом. В дворянско-монархической Франции это означало прежде всего требование ликвидации всех сословных привилегий и неограниченной королевской власти. Напомним, что юридический статут Франции еще незыблемо покоился на полном произволе монарха. Это было выражено в горделивом изречении короля Людовика XIV: «Государство — это я!» Что касается третьего слова — «братство», то оно осталось лишь эмоциональным украшением политической программы просветителей.
При соблюдении ключевого принципа программы, а именно законности, формы государственной власти уже не имели для просветителей принципиального значения. «Лучшее правительство то, при котором подчиняются только законам», — писал Вольтер в «Философском словаре».
Просветители в большинстве своем были приверженцами «просвещенной монархии». Все свои надежды они возлагали на личность государя, полагая, что «добрый» и «мудрый» король, монарх-философ способен произвести в обществе все необходимые перемены. Отсюда их наивная податливость на ласки лукавых венценосцев. «Дидро, Даламбер и я воздвигаем вам алтари», — писал Вольтер Екатерине II.
Революция конца XVIII века после ряда потрясений юридически утвердила просветительский «закон» в качестве высшего государственного принципа. Он лег в основу всех буржуазных конституций, — увы, это не принесло людям того благоденствия, о котором мечтали просветители.
Вопрос о социальном, имущественном неравенстве внес в ряды просветителей известное смятение и раскол: самые сдержанные позиции занял Вольтер, весьма радикальные — Жан-Жак Руссо.
Вольтер не допускал мысли, что когда-нибудь социальное равенство станет фактом. «Это и наиболее естественная, но и наиболее химерическая идея». «На нашей несчастной планете люди, живущие в обществе, не могут не разделяться на два класса — на богатых, которые распоряжаются, и бедных, которые служат» («Философский словарь»). Признавая моральную неприглядность стяжательства, Вольтер (он сокрушенно разводил при этом руками, ссылаясь на несовершенство человеческой натуры) видел в тяге к богатству определенный стимул общественного прогресса.
Словно предвосхищая свой будущий спор с Руссо (в пятидесятые годы XVIII столетия Руссо выступит с резкими нападками на цивилизацию, которая, по его мнению, разрушила патриархальный мир «естественного человека», введя право частной собственности), Вольтер в поэме «Светский человек» (1736) писал: «Наши предки жили в неведении понятий «мое» и «твое». Откуда им было знать это? Они были наги. А когда ничего нет, то нечего и делить. Но хорошо ли это?.. Отец мой, не прикидывайтесь простачком, не называйте нищету добродетелью».
Весь узел противоречий в просветительном движении и самой французской буржуазной революции конца XVIII века сосредоточивался именно здесь, в этом коренном разногласии. Спор Вольтера и Руссо продолжали в годы Революции их последователи Дантон и Робеспьер. Он приобрел трагический оборот и, как известно, стоил жизни как одному, так и другому. Одержав победу над феодализмом, революция утвердила и победу принципа буржуазных частнособственнических отношений.
Франсуа-Мари Аруэ (1694–1778), сын парижского нотариуса, известный миру под литературным именем Вольтер, очень рано начал беспокоить парижские власти дерзкими эпиграммами на влиятельных лиц. За стихи, обличавшие принца-регента Филиппа Орлеанского, его одиннадцать месяцев продержали за решетками Бастилии. Но кара не подействовала. Годы, книги, встречи с критически мыслящими людьми, личный жизненный опыт, талант делали свое дело. Зрелый Вольтер — это первый поэт Франции, первый драматург и к тому же историк, философ, великий насмешник, непримиримый противник церкви, фанатизма, догматического мышления, — в конце концов властитель дум своего века, «умов и моды вождь» (Пушкин). Работоспособность его колоссальна. Он проявил себя во всех областях литературного творчества, нарушая устоявшиеся каноны, заявляя при этом, что «все жанры хороши, кроме скучного». «Он наводнил Европу прелестными безделками, в которых философия заговорила общедоступным и шутливым языком», — писал о нем Пушкин. Коронованные особы ухаживают за Вольтером. Правда, Людовик XV ненавидит его и побаивается, но папа Бенедикт XIV шлет ему лестное послание, Екатерина II вступает с ним в длительную переписку, Фридрих II, король Пруссии, осыпает его милостями. Однако Вольтер всегда начеку. И не без основания. Один из его читателей, почти мальчик, девятнадцатилетний Де ла Бар, в 1766 году казнен за безбожие: уликой послужил найденный у него «Философский словарь» Вольтера.
Пушкин назвал Вольтера «пронырливым и смелым». Характеристика верна. Редкий в его дни решался на отчаянную схватку с предрассудками, укоренившимися веками, с официальной идеологией. Вольтер решился. Он действовал смело, иногда даже дерзко, но и лукаво. «Мечите стрелы, не показывая руки», — поучал он своих соратников. В течение шестидесяти лет, с первого представления трагедии «Эдип» (1718) и до самой смерти, он неутомимо расшатывал духовные основы феодализма, совершая революцию в умах своих современников.
Из необозримого литературного наследия Вольтера в настоящий том вошли поэма «Орлеанская девственница» — «катехизис остроумия», как назвал ее Пушкин, трагедия «Магомет» и пять философских повестей.
В марте 1735 года Вольтер пережил в Париже несколько тревожных минут. Он совершил опрометчивый шаг: прочитал друзьям первые песни своей новой поэмы.
Толки о поэме, которую он писал с 1730 года и держал пока в строжайшей тайне, облетели Париж и дошли до ушей кардинала Флери, а он был всесилен при Людовике XV. Надо было немедленно скрываться. И Вольтер уехал в Люневиль, в Лотарингию, чтобы там переждать грозу.
Тем временем маркиза Дю Шатле, его добрая приятельница, исхлопотала для него разрешение поселиться в ее поместье, в Сире, обещав министру — хранителю печати не допускать «предосудительных» публикаций. Министр заявил Вольтеру при встрече, что если хоть строчка его поэмы появится в печати, то — Бастилия, и навсегда! Начальник полиции пытался вразумить поэта: «Сколько бы вы ни писали, господин Вольтер, — вам не удастся уничтожить христианскую религию». Как гласит легенда, Вольтер ответил: «Посмотрим!»
Однако он вовсе не хотел уничтожить религию. Вольтера нельзя назвать атеистом в современном значении этого слова. Он, конечно, отвергал все существовавшие религии с какими бы то ни было персонифицированными богами (Христом, Аллахом или Буддой). Но в идею «верховного разума», неведомой людям высшей силы, правящей миром, верил, то есть был сторонником особой «философской» религии, так называемого деизма, которого придерживались многие просвещенные умы его времени.
Что касается «непросвещенных умов» (народа), то им Вольтер оставлял и Христа, и Аллаха, и Будду. Ему принадлежит знаменитая фраза: «Если бы бога не было, его надо было бы выдумать». Вольтер полагал, что религия нужна народу в качестве моральной узды. «Несомненно, в интересах общества, чтобы существовало некое божество, которое карает то, что не может быть пресечено человеческим правосудием» («Философский словарь»).
И тем не менее не было в XVIII столетии человека, который бы наносил религиозным убеждениям столь чувствительные удары, как Вольтер. Он никогда не высказывался против христианства прямо и неприкрыто, часто он даже расточал ему похвалы, но какие похвалы! «Языческая религия пролила немного крови, а наша залила ею всю землю. Наша бесспорно единственно добротная, единственно истинная, но, пользуясь ею, мы совершили столько зла…» («Философский словарь»)
«Орлеанская девственница» была, пожалуй, в этом отношении самым дерзким произведением Вольтера.
В Сире стараниями маркизы Дю Шатле поэма была надежно и надолго укрыта от глаз непосвященных. Только через тридцать два года Вольтер осмелится ее напечатать. Однако поэму читали его немногие друзья, читали и переписывали для себя. Один из списков попал в руки авантюристов. В 1755 году кто-то из недоброжелателей Вольтера (подозревают капуцина Мобера) опубликовал поэму во Франкфурте-на-Майне. Вольтер немедленно отказался от авторства. К тому же в тексте было много искажений и скабрезностей дурного тона. Издатели явно хотели нажиться на запрещенном товаре, а заодно и погубить Вольтера. Через год «Девственница» была напечатана еще раз. Издатели приложили к поэме собственные памфлеты против автора, издеваясь над ним. Вопреки ожиданиям, эти их нападки значительно облегчили задачу Вольтера. Теперь он выглядел жертвой мистификации злоумышленников. Но потока было уже не остановить. Поэма вышла в 1757 году в Лондоне с соблазнительными иллюстрациями и, наконец, в 1759 году — в Париже. Ее уже знали все, никто не сомневался в авторстве Вольтера, и в 1762 году поэт напечатал ее сам, посыпав главу пеплом и приготовившись ко всем испытаниям. Но все обошлось благополучно. Люди строгие гневались, беспечные и веселые смеялись. Власти раздумывали о карах, которым можно было бы подвергнуть автора, а время шло…
