Входит Лейн.
Алджернон. Принесите мне портсигар — тот, что мистер Уординг забыл в курительной комнате, когда обедал здесь в прошлый раз.
Лейн. Слушаю, сэр.
Лейн уходит.
Джек. Значит, все это время портсигар был у тебя? И ты не дал мне об этом знать? А я все это время забрасывал Скотленд-Ярд отчаянными письмами. Уже начал подумывать о солидной награде тому, кто найдет его.
Алджернон. Можешь предложить награду мне. У меня сейчас как никогда туго с деньгами.
Джек. Еще чего не хватало — предлагать награду за то, что и так уже найдено!
Появляется Лейн с подносом, на котором лежит портсигар. Алджернон поспешно берет его оттуда. Лейн уходит.
Алджернон. Такова, значит, твоя благодарность! (Открывает портсигар и разглядывает его.) Впрочем, это уже не важно — судя по надписи, это вовсе и не твой портсигар.
Джек. А чей же еще? (Подходит к Алджернону.) Ты же видел его у меня сотни раз. Кстати, читать, что написано внутри, ты не имеешь права. Настоящие джентльмены не читают чужих портсигаров.
Алджернон. Что можно читать, чего нельзя — любые предписания здесь нелепы. Человек имеет право читать все — без всяких ограничений. Современная культура лучшей своей половиной обязана как раз тому, чего читать бы не следовало.
Джек. Я это и без тебя знаю и не собираюсь обсуждать с тобой вопросы современной культуры. Это не предмет для частной беседы. Я просто хочу, чтобы мне вернули мой портсигар.
Алджернон. Да, но это же не твой портсигар. Это подарок от какой-то особы по имени Сесили, а ты ведь утверждаешь, что никакой Сесили не знаешь.
Джек. Ну хорошо, если тебе так хочется знать, Сесили — моя тетушка.
Алджернон. Твоя тетушка?
Джек. Ну да. Такая, знаешь, очаровательная старушка. Живет в Танбридж-Уэллзе. Так что придется отдавать портсигар, Алджи.
Алджернон (отступает за диван). Если она твоя тетушка, да еще из Танбридж-Уэллза, почему она называет себя «маленькой Сесили»? (Читает.) «От маленькой Сесили. В знак нежной любви…»
Джек (подходит к дивану и становится на него коленями). Ну что в этом удивительного? Есть тетушки высокие, а есть маленькие. И какими им быть, решать самим тетушкам. Ты думаешь, все они как две капли воды должны быть похожи на твою тетю Огасту? Чушь какая! Ну-ка отдавай мне мой портсигар! (Ходит за Алджерноном по всей комнате.)
Алджернон. Ну хорошо, а скажи, пожалуйста, почему твоя тетушка называет тебя дядей? «От маленькой Сесили. В знак нежной любви дорогому дяде Джеку». Я не против того, чтобы тетушки были маленькими, но объясни, ради Бога, с какой стати тетушка, независимо от ее размера, станет называть собственного племянника дядей? Этого я что-то не возьму в толк. А кроме того, тебя звать не Джек, а Эрнест.
Джек. Нет, не Эрнест, а Джек.
Алджернон. Но ты же всегда говорил мне, что тебя звать Эрнест! Я всем представлял тебя как Эрнеста. Ты отзывался на имя Эрнест. К тому же и вид у тебя серьезный, как у Эрнеста[4]. Так что утверждать, что имя твое не Эрнест, просто глупо, тем более что оно значится на твоих визитках. Вот. (Вынимает из портсигара визитную карточку.) «Мистер Эрнест Уординг, Б-4, Олбани[5], Уэст-Энд». Я сохраню эту карточку как доказательство, что тебя звать Эрнест, на тот случай если ты вздумаешь отрицать это, — в моем ли присутствии, в присутствии ли Гвендолен или еще кого-нибудь другого. (Кладет визитную карточку в карман.)
Джек. Понимаешь, в Лондоне меня знают как Эрнеста, а в деревне — как Джека, ну а портсигар мне подарили в деревне.
Алджернон. Пусть даже и так, но это все равно не объясняет, почему твоя маленькая тетушка Сесили из Танбридж-Уэллза называет тебя дорогим дядей Джеком. Полно, старина, выкладывай-ка лучше все начистоту.
Джек. Дорогой Алджи, ты уговариваешь меня, будто я обязан тебе исповедоваться. Но требовать исповеди, не будучи исповедником, — это верх неприличия. Это ничем не лучше вымогательства.
Алджернон. А исповедники именно этим и занимаются. Ну, не упрямься, рассказывай все как есть. Признаюсь, я всегда подозревал в тебе убежденного банбериста, хоть ты и пытался это скрывать, а теперь я в этом уверен.
Джек. Банбериста? А это еще кто такой?
Алджернон. Я раскрою тебе значение этого замечательного слова, если ты объяснишь мне, почему в городе ты Эрнест, а в деревне — Джек.
Джек. Сперва отдай портсигар.
Алджернон. Изволь. (Отдает ему портсигар.) А теперь я слушаю твое объяснение — только позаботься о том, чтобы оно звучало как можно более неправдоподобно. (Садится на диван.)
Джек. Дорогой друг, в моем объяснении ничего неправдоподобного не будет. Все объясняется очень просто. Покойный мистер Томас Кардью, усыновивший меня еще совсем ребенком при довольно странных, нужно сказать, обстоятельствах и оставивший мне все, чем я теперь обладаю, в своем завещании назначил меня опекуном своей внучки мисс Сесили Кардью. Сесили, которая из чувства уважения называет меня дядей, — такие чувства, кстати, тебе не дано понять — живет в моем загородном доме под надзором своей гувернантки мисс Призм — особы, достойной всяческого восхищения…
Алджернон. И где же этот загородный дом?
Джек. Тебе не к чему знать, друг мой. Не надейся на приглашение… Единственное, что я могу тебе сказать, — не в Шропшире.
Алджернон. Я так и думал. Потому что я целых два раза банберировал по всему Шропширу… Ну хорошо, продолжай — почему все-таки ты в городе Эрнест, а а за городом — Джек?
Джек. Дорогой Алджи, я не уверен, что ты сможешь понять мои истинные побуждения. Для этого ты недостаточно серьезен. Видишь ли, когда становишься опекуном, невольно делаешься более ответственным и начинаешь относиться ко всему с позиций высокой нравственности. Чувствуешь, что это твой долг. Но от излишней ответственности и чересчур высокой нравственности нормальный человек не может ощущать себя особенно счастливым и здоровым. И вот, чтобы расслабиться, я стараюсь вырваться в Лондон, причем всегда говорю при этом, что еду к своему младшему брату Эрнесту, который будто бы живет в Олбани и то и дело попадает в разного рода жуткие переделки. Вот, собственно, дорогой мой Алджи, и вся правда, чистая и святая.
Алджернон. Правда редко бывает чистой и еще реже святой. Иначе современная жизнь была бы невыносимо скучной, а современная литература — попросту невозможной.
Джек. И это было бы не так уж плохо.
Алджернон. Литературная критика — не твой конек, мой друг. Поэтому не садись на него. Предоставь это делать тем, кто никогда не учился в университете. Им это прекрасно удается на страницах ежедневных газет. По натуре ты прирожденный банберист. Я имею все основания называть тебя так. Ты один из самых законченных банберистов на свете.
Джек. Объясни, Бога ради, что ты под этим имеешь в виду?
Алджернон. Ты очень удачно выдумал младшего брата по имени Эрнест и благодаря ему можешь ездить в Лондон, когда тебе только вздумается. Я же придумал вечно больного мистера Банбери, чтобы навещать его в деревне, когда мне заблагорассудится, и должен тебе сказать, что этот незаменимый джентльмен постоянно меня выручает.
Джек. Чепуха какая.
Алджернон. Вовсе не чепуха. Банбери — просто бесценная находка. Если бы не его хлипкое здоровье, я не смог бы, например, обещать тебе пообедать с тобой сегодня вечером в «Савое»[6], так как тетя Огаста пригласила меня к себе на обед еще за неделю.
Джек. Я, кажется, никуда тебя не приглашал обедать сегодня вечером.
Алджернон. Знаю. Это из-за твоей жуткой небрежности в рассылке приглашений. Очень неосмотрительно с твоей стороны. Нет ничего хуже, чем не получить приглашения из-за чьей-то небрежности.
Джек. Но я не могу обедать в «Савое». Я задолжал им около семисот фунтов. Они даже грозятся взыскать с меня долг через суд. Словом, они и так уже сидят у меня в печенках.
Алджернон. А почему бы тебе не расплатиться с ними? У тебя же денег куры не клюют.
Джек. Да, но у Эрнеста нет денег, а я обязан поддерживать его репутацию.
