ПЛАКАЛЬЩИЦА. Сколько легенд и сказок породило твое царство – священное царство Иоанна, спрятанное в индийских джунглях!
БАЛАГАНЩИК. Индус рад склониться перед любым богом. И хотя я рассказывал об Учителе как о человеке – у того раджи, чьим гостем я был, не возникло вопроса: кто есть Иисус? Раджа только спросил, что ему нужно делать, чтобы приблизиться к этому богу: как сесть, на чем сосредоточиться, какие должны быть ощущения. Сначала я сердился. Но когда раджа, пав на колени, молил меня, ради просветления его и его подданных, править его маленьким царством от имени Иисуса, а ему позволить быть моим советником, я согласился: такая детская искренность меня сразила. Я стал править народом, состоящим из святых и стремящихся к святости. Я жил, не считая веков, в сладком убеждении, что царство Бога на земле достижимо – хотя бы в одной деревне. Но…
ПЛАКАЛЬЩИЦА. Но неодолимая тяга твоих подданных к бездействию и нищете стала тебя удручать: все-таки ты – иудей. И ты предпочел царству ремесло актера.
БАЛАГАНЩИК. В театре есть своя правда. Проповедь – почти всегда театр и почти всегда – плохой. А театр заранее признается, что в нем все – ненастоящее. Это – честнее… Сколько уже я странствую с этим балаганом?..
ПЛАКАЛЬЩИЦА. И все тоскуешь по юности, по вашим вдохновенным проповедям!
БАЛАГАНЩИК. После ухода Учителя мы приняли в себя его огонь. Этот огонь рождал проповеди и исцелял. И он передавался тем, кого мы избирали. И число их росло, умножая гнев и страх тех, кто называл учение Иисуса «назарейской ересью». Но самым ярым гонителем нашим был фарисей Савл из Тарса. Непримиримость его вызвала такое уважение среди старейшин, что, будучи совсем еще молод, он вошел в их Совет и получил от них власть преследовать новых еретиков. Пятница Шестая! (Оба уходят).
Декорация та же. Обычный свет. Входит Андроник, заглядывает в пустую палатку Савла.
АНДРОНИК. Дождусь его, чего бы мне это не стоило!
Проходит и уходит Стражник, возглашая: «Канун Субботы в Иерусалиме! Канун Субботы!» Вбегает Лука.
ЛУКА. Я был у Овечьих Ворот с Иоанном и Петром, когда ты прошел мимо нас. Тебе нельзя видеться с Савлом: он – не в себе, он неистовствует; он велит схватить тебя!
АНДРОНИК. Пусть! Я не могу вернуться к Юнии без его благословения.
ЛУКА. (Заглянув в палатку и обращаясь в кулисы). Его нет! Спрячь свой нож, Петр!
Входит Иоанн, за ним – Петр, озираясь и держа руку за пазухой.
ПЕТР. Где же рыщет это лютое чудовище?!
ЛУКА. Савл – не чудовище, он просто убежден в своей правоте. Я видел, как увели за город Стефана, чтобы побить камнями. Савл шел со свидетелями. Но тому уж минул час, и Стефан, конечно, уже мертв. Не искушай судьбу, Андроник, не жди Савла, он не питает к тебе добрых чувств. К тебе – особенно!
ИОАНН. Савл стал нашим ужасом. Ты исцелил его, Лука, ты был ему другом, его рука на тебя не опустится. Быть может, его сердце смягчится твоим словом? Попытайся!
ЛУКА. Я попытаюсь. Я обязательно попытаюсь, Иоанн. Но вам с Петром сейчас нужно скрыться, и подальше от Иерусалима. Совет Старейшин отпустил вас, но Савл может убедить их в том, что они совершили ошибку. Идем, Андроник! (Уводит Андроника).
ПЕТР. Лука прав, Иоанн. Пойдем в Самарию, а оттуда – в Дамаск, там – много наших.
ИОАНН. Да, уйдем. Расстанемся лучше здесь, выйдем из города разными воротами.
ПЕТР. Верно. Прощай, Иоанн. (Обнимаются). Сюда идут! Беги!
Петр выхватывает из-за пазухи нож. Входят Гамлиэль и Никодим.
ГАМЛИЭЛЬ. Что вы здесь делаете?! Хотите убить Савла? Неужели я ошибся, убедив Совет отпустить вас!
ИОАНН. Нам казалось, что мы – в опасности. Спрячь нож, Петр. (Уходит, уводя Петра).
НИКОДИМ. Признайся, Гамлиэль, ты втайне сочувствуешь им? Веришь их правде?
ГАМЛИЭЛЬ. Нет, Никодим, нет. Я верю не словам, а делам. Потому я и говорю: к чему нам брать на себя грех? Подождем: если эти люди – обманщики, их дела сами развалятся. А если их дело – Божье, как бы нам не оказаться богопротивниками?
НИКОДИМ. Мудрость твоя всегда восхищала меня: сам Господь хранит тебя от ошибки!
ГАМЛИЭЛЬ. Скажи мне и ты, Никодим, как старому другу: ты действительно веришь в то, что Иисус Назарянин восстал из мертвых? Видел ли ты его воскресшим?
НИКОДИМ. Не видел. Я похоронил его. Но я видел другого, воскрешенного им.
ГАМЛИЭЛЬ. Да, ты видел Лазаря из Вифании. Но знаешь ли ты наверняка, что Лазарь умирал? Не было ли тут какой-нибудь ловкости, чтобы всех одурачить? В смерти распятого назарянина сомнений нет, но его воскресение – это только слова его учеников!
НИКОДИМ. В его смерти у меня есть сомнение.
ГАМЛИЭЛЬ. Как понять тебя?!
НИКОДИМ. Почему умирает тело? Не потому ли, что дух не в силах побороть его немощь и покидает его?
ГАМЛИЭЛЬ. Думаю, так.
НИКОДИМ. А что, если дух в человеке столь могуществен, что и мертвого поднимает из гроба? Не окажется ли в нем достаточно силы, чтобы удержаться даже и в убитом теле, чтобы затем побороть его немощь и вновь заставить жить? Что, если так, Гамлиэль?
ГАМЛИЭЛЬ. Если дух столь могуществен, то это – не дух человека!
НИКОДИМ. Вот видишь! Но мы не можем признать никакое тело вместилищем Бога!
ГАМЛИЭЛЬ. Нет!
НИКОДИМ. И не нужно, Гамлиэль, и не нужно! Не нужно Богу входить в человека! Зачем?! Это человек должен подняться до Бога! Человек может родиться заново – от Бога!
ГАМЛИЭЛЬ. Этому научил тебя Иисус Назарянин? Мне жаль, Никодим, но…
Входит Луций.
ЛУЦИЙ. Приветствую мудрых правителей иудейских! Не объявлялся ли здесь Савл?
ГАМЛИЭЛЬ. Мы ожидаем его.
ЛУЦИЙ. Ожидаете ли вы взятия его под стражу?
ГАМЛИЭЛЬ. (Недоуменно). Нет…
ЛУЦИЙ. А я ожидаю. И с нетерпением!
НИКОДИМ. Что случилось, трибун?
ЛУЦИЙ. А вы не знаете? Вам, то есть, неведомо, что за стенами иерусалимскими только что забит камнями некто Стефан, из назарейской секты, а Савл надзирал за убийством?
ГАМЛИЭЛЬ. Стефан приговорен Советом, а Савл был хранителем одежд свидетелей.
ЛУЦИЙ. Хранителем одежд свидетелей?! Ну и ну!.. Впрочем, в судебных тонкостях я не силен. Однако, помнится, не так давно Совет Старейшин вынес смертный приговор, но за исполнением его обратился к римской власти. А о сегодняшней расправе нас даже не предупредили! У Совета появилось право казнить?
ГАМЛИЭЛЬ. Такое право всегда было, хотя много лет им не пользовались. Наш Закон мягче римского: он дозволяет предать человека смерти только через побитие камнями.
ЛУЦИЙ. То есть, в прошлый раз такой способ был бы недостаточно жесток?..
Входит Савл с охапкой разодранных туник; его конвоирует Плацид. Савл бросает одежды к ногам Луция.
САВЛ. Вот – доказательства законности казни, трибун! Центурион видел, он подтвердит, что это – одежды свидетелей. Эти люди разодрали их на себе, свидетельствуя виновность Стефана и свою готовность бросить в него камень!
ЛУЦИЙ. В чем обвинялся казненный?
САВЛ. В богохульстве! В богохульстве!! В богохульстве!!!
ЛУЦИЙ. Обвинений много. Есть другие?
САВЛ. Есть! Он говорил, что в Храме нет Бога, и поносил Совет Старейшин и первосвященника – это я слышал сам! И о нем свидетельствовали, что он грозил пришествием Иисуса Назарянина, который отменит Закон Моисеев и разрушит Храм!
ЛУЦИЙ. Что-то знакомое… Отчего ты не уедешь, Савл? Разве ты не скучаешь по родному Тарсу? Что тебя держит? Ты – не на службе, как я. Что ты делаешь здесь, Савл?.. Подними-ка то, что ты набросал тут, и следуй за мной.
ГАМЛИЭЛЬ. Что ты намерен делать, трибун?
ЛУЦИЙ. (Рассеянно). Попрошу у прокуратора отпуск. Хочется домой, в Каппадокию… Только не отпустит прокуратор.
ГАМЛИЭЛЬ. Я хотел спросить, что ты намерен делать с Савлом?
ЛУЦИЙ. Я – не законник. Пусть в претории разбираются с этими доказательствами.
НИКОДИМ. Зачем тебе Савл?
ЛУЦИЙ. Не я же буду предъявлять этот хлам!
НИКОДИМ. Я – член Совета Старейшин: я имею право предъявить одежды свидетелей. Позволь мне пойти с тобой вместо Савла!
ЛУЦИЙ. Как угодно. Мне все равно. (Уходит, за ним – Никодим с одеждами).
