ЛЕВИЦКИЙ
Что ж, удаляюсь, чтобы быть им... Железная даль, вы говорите?.. (исчезает)
Вдруг не наступила ночь. Вдруг не. Фонари вспыхнули в положенное время, но это не принесло темноты.
Из уст в уста передавалось слово «странно!». Звезд не было, только отточенные железные крыши.
Окна были полны тревожным мерцающим светом. Они подходили и ссыпали его к ногам оцепеневших гостей. Хозяйка была приветлива, улыбалась. Хозяйка была.
Эвелина и Пермяков стремительно медлили в городских лабиринтах.
На улице Истленьев и встречный ветер образовывали, сталкиваясь, что-то видимое, мелькающее, похожее на призрак с крутящимися руками.
Левицкий бросался от крыши к крыше, от себя к себе.
Тучи, освещенные незаходящим светом, темнели низко.
Голоса:
— Здравствуйте! Смотрите, нет ночи!
— Как! Разве нету?! Зачем же я тогда вышел?..
Другие голоса:
— С моим племянником произошло что-то необъяснимое. Он исчез и с каждым днем становится все незаметнее.
— Знаете, я всегда был сторонником крайних средств. Вот, например: я всегда был сторонником крайних средств...
Третьи голоса:
— Тп069Б2%ЖыФ, «юОА4=9И §§===Т%25СЬБдл Ы9щТПИ%:::%Еиа:ъът-РАм, Аьч, 3-3+§N9107!= Эо/н/ь/
— Что вы! Что вы! Совсем наоборот!..
Какая-то сила влекла в глубь улиц Эвелину и Пермякова. Другая сила преграждала дорогу...
ЭВЕЛИНА
Ах, мне показалось, что это Истленьев!
ПЕРМЯКОВ
Ему это тоже только казалось.
ЭВЕЛИНА
Как вы жестоки!.. Или, быть может, все мы — это лишь часть бесконечной жестокости?
ПЕРМЯКОВ
Я знаю только одно. А это — другое... Что с вами, Эвелина?
ЭВЕЛИНА
Нет, ничего. Мне холод помешал согреться... А где же ночь?
ПЕРМЯКОВ
Она здесь, Эвелина. Невидимая для наших глаз, неслышимая для наших нет.
ЭВЕЛИНА
И фонари похожи на безумцев, светящих днем.
ПЕРМЯКОВ
Есть два вида безумия: дневное и ночное. И все бывает двух видов: безумным или мертвым.
ЭВЕЛИНА
Как мрачно и как точно!
ПЕРМЯКОВ
Вы на меня сейчас так посмотрели, как будто вы на меня посмотрели.
ЭВЕЛИНА (порывисто)
Вы меня еще любите, Пермяков?
ПЕРМЯКОВ
Да! Клянусь моею любовью.
ЭВЕЛИНА
Какой у вас страшный взгляд! И брови, и лоб, и небо... Где мы? И почему где мы?
ПЕРМЯКОВ
Мы между жизнью и жизнью. Вот почему.
ЭВЕЛИНА
Я, вы и холод. А за углом, может быть, прячется кто-то четвертый.
ПЕРМЯКОВ
Или двое четвертых... Не бойтесь, Эвелина, я ради вас готов на все. И все тоже готово.
ЭВЕЛИНА
Сколько безымянных секунд!.. Знаете, мне вчера снился страшный сон: будто вы подкрались к моему изголовью. А я лежала больная, почти при смерти. Вы склонились надо мной и смотрели так пристально! И что-то у вас в глазах вдруг сверкнуло... страшнее, чем в руке. Я проснулась, вы нехотя исчезли...
ПЕРМЯКОВ
Эвелина, Эвелина! Прошу вас, не думайте! Или, хотя бы, просто не!
ЭВЕЛИНА (задумчиво)
Левицкий, кажется, умел толковать сны.
ПЕРМЯКОВ
Да, он с ними обращался очень по-свойски. Брал и толковал.
ЭВЕЛИНА
И был убедителен.
ПЕРМЯКОВ
Да, как эта ночь без темноты...
Наступило. Не наступило. Кто. Кты. Кте. Ктой. Ночь, Истленьев, ночь. Железные крыши с грохотом взбирались на небо. Несколько случайных прохожих торопливо несли свое несколько. Ночь без темноты, с фонарями, с грудами ненужного света. Было странно до призрачности. Каждое мгновение можно было принять за безумца.
Люди, стиснутые в погребе, были неподвижны. Их неподвижность пугала стены. Их неподвижность передалась стенам.
Два мощных потока времени двигались друг другу навстречу.
Истленьев и Куклин столкнулись, как два мгновения:
КУКЛИН
Это вы? Вот так встреча! Это я? Вот так встреча! Откуда вы? Я — оттуда. Откуда вы? Я — снова оттуда.
ИСТЛЕНЬЕВ
А я здесь был и... кажется, один. Стал думать, как я здесь очутился. Оказалось: стал думать.
КУКЛИН
Вот и со мной — такой же случай. И такой же другой... Боже! Как время летит, описывая странную кривую! Еще вчера я был, а сегодня я уже буду... Владимир Иванович, вы помните Пермякова? Вы помните Эвелину? Вы помните Марию? Вы помните Левицкого? Вопрос за вопросом.
ИСТЛЕНЬЕВ
Ответ за ответом.
КУКЛИН
Как рассеянно и тяжело вы посмотрели! Как Варшава вслед уезжающему поезду.
ИСТЛЕНЬЕВ
Варшава? Поезд? Куклин? Вы помните Куклина?
КУКЛИН
Нет.
ИСТЛЕНЬЕВ
Простите! У меня все в голове перепуталось!.. Ведь вы и есть Варшава?
КУКЛИН
Да, столица Македонии... Но, что с вами?
ИСТЛЕНЬЕВ
Эта крыша грохочет, как железный поезд... Со мною? — ничего... Светло, как днем, а темно, как ночью.
КУКЛИН
Бог мой! Ночь без темноты! Какой незнакомый зловещий свет! И фонари, и тучи! Что же это такое?
ИСТЛЕНЬЕВ
Спросим у А. Г. Левицкого. Он толкует сны.
КУКЛИН
Нет, он толкует спросим. Он жив — вот его профессия.
ИСТЛЕНЬЕВ
Жив? Я н-не помню...
КУКЛИН
Я и сам стал после смерти забывчив.
ИСТЛЕНЬЕВ
Да?.. Простите! я не хотел этого вопросительного знака. Простите! я хотел...
КУКЛИН
Другой вопросительный знак? Прощаю оба... А я иду, вдруг навстречу — вы, и на лице у вас уже виноватое выражение... Что-то я еще хотел сказать и забыл... Что-то мрачное, какую-то шутку, что ли...
ИСТЛЕНЬЕВ
Одной больше, одной меньше... Но огорчайтесь.
КУКЛИН
Вы правы... Смотрите-ка, нас ветром уносит на другую улицу!
ИСТЛЕНЬЕВ
Что? На другую или с другой?
КУКЛИН
Ах, мне уже все равно! То есть, простите, не «ах!». Но как же Эвелина? Ведь вы ее любили? Но как же Мария? Ведь вы ее любили? Но как же ночь? Ведь она без темноты!
ИСТЛЕНЬЕВ
Да... я их и сейчас люблю... и без темноты... Припадки стали чаще... разбил драгоценную китайскую вазу... Да, а где-то темнота без ночи... 829... восемьсот 20 девять... 0,00019...
КУКЛИН
(в сторону) Бредит!.. (бредит) В сторону!..
Куклин в ужасе убегает. Истленьев в ужасе остается...
Декабрь 69 г. Уговариваемся с Н. И. Вологдовым вместе встречать Новый год у него. Накануне я звоню ему по телефону и в разговоре сообщаю о количестве вина, которое собираюсь закупить. Н. И.:
— Берите больше, Володя! Вдруг придут Хармс или Крученых...
Из письма Д. Бурлюка Н. И. Вологдову (1 декабря 65 г.):
Мы желаем быть с вами в конвейерном контакте. Вы ведь для нас — самый ценный, интересный на Родине нашей...
— Окно отворилось с безоблачным стуком...
— Откуда эта строка? Вы ее так тихо и так странно прочитали!.. Что с вами? Вы живы?
— Жив только голос.
— Так вот почему! А я весь превратился в слух, да так и остался, окаменел... Прошу вас, дайте еще несколько строк!
— Что ж, вот они:
Из окна упав на плиты,
Небо хладное лежит.
Графини бледные ланиты —
Их мимо светлый луч дрожит.
И с выражением на лице
Его измучившей загробной скуки
Граф протянул к бойнице платок
И вместе с ним дрожащие руки.
Стерев с стекла золотую пыль,
Он оперся на свой костыль.
Его лучи насквозь пронзали,
И стало тихо в мертвом зале...
— Ваш голос в темноте почти не виден... А я люблю поэзию, знаете. Помню, Острогский однажды сказал: «Только о двух вещах и интересно разговаривать: о поэзии и о Колыме...» Поэзия, по-моему, то же ночное кладбище, где тяжелые каменные плиты незыблемы, а над ними все — мираж, и воздух полон призраков, готовых растаять каждое мгновение, и все это облито мерцающим светом звезд...
— Вы, должно быть, правы, потому что у меня вдруг заболело веко.
— Это признак?
— Да или нет. Что-нибудь одно из нет...
— Я превратился в слух, а все превратилось в молчание...
Стало так тихо, что было слышно, как дышат стены...
Помнит ли читатель сестер Марии — Анну и Ольгу, упоминавшихся в самом начале романа? Вот они, в гостиной Витковских.
Окна выходят на улицу. Свет входит с улицы. Четыре стены: первая, вторая и две третьих. Какой-то призрак, какая-то тень, Истленьев? Несколько слабых мгновений зеркало держит его...
Вдруг исчезает...
АННА
Звездные сгустки? Это скопления многих близких звезд в одном месте. Общая фигура их весьма разнообразна: в одних звезды разбросаны, по-видимому, без всякого порядка, в других они рассеяны на пространстве шара, у центра которого замечается особенное обилие звезд, а по краям они реже, наконец, некоторые сгустки представляются правильным диском, внутри которого отдельные звезды распределены довольно равномерно. Число звезд в сгустках тоже весьма различно: от нескольких десятков до многих тысяч.
ОЛЬГА
А как давно эти сгустки известны астрономам?
