Жизнь подла, да лучше-то она не станет от наших декламаций! Кабы вместо охов да ахов, стихов да монологов вы нам завещали дело, мысль, бодрость, свежие мозги да здоровые мышцы, мы бы не слонялись без пути, не рассуждали бы с вами, барин, посреди улицы, перед лицом вот этого трактирного заведения!
Кленин. Камнями побить всякого можно, Элеонский!.. Но бросим все это!.. Я не хочу спорить, не хочу враждовать с вами… Мне не стыдно признаться вам, что я слабый, презренный пьянчужка, да… мало этого, я не могу стать выше действительности…
Элеонский. Говорите проще!
Кленин. Я еще пойду к ней… я не могу… я до тех пор буду к ней ходить, пока не лягу там костьми!
Элеонский. Это вы об Кларе, что ли?
Кленин. Да!
Элеонский. Вот, барин, хватился!
Кленин. Как?
Элеонский. Да разве я вам не сказывал?
Кленин. Ничего!
Элеонский. Ведь птица-то улетела!
Кленин. Как?
Элеонский. По чугунке. Приказала кланяться и благодарить. Это вы ее больно уж, дяденька, разбередили. Ну что хорошего? Жила себе в свое удовольствие, и вдруг спугнуть такую паву. К ближним у вас никакой любви нет!
Кленин. Не может быть, что вы говорите?
Элеонский. Очень может быть. Захожу я вчера. Спрашиваю: Клара Ивановна? Нет, мол, уехала. Куда? В Киев, с офицером.
Кленин. В Киев с офицером?
Элеонский. Да, в Киев с офицером!
Кленин. Это последний удар!
Элеонский. Кому?
Кленин. Не вам, конечно, а мне. А коли так, завьем горе веревочкой!.. Вот что я вам скажу, Элеонский. Когда вы в первый раз пришли ко мне, растравили мою рану и, насмеявшись досыта, победоносно удалились, я кинулся за вами! Я кричал моим приятелям: иду пить с циниками, иду пить с новыми людьми, заставлю их плакать горючими слезами! Я не нашел вас!.. Не привелось мне тогда пить с вами! И вот теперь мы столкнулись здесь, вы мне принесли эту весть!.. Все собралось одно к одному. Теперь вы не уйдете от меня! Без злобы, без сарказма, я снова говорю: идем пить! Больше нам ничего не осталось! Грызть себя поздно! Думать о спасении глупо!
Элеонский. Наконец-то сказал настоящее слово!
Кленин. А! Молодой человек! Я знал, я чуял, что вы на него откликнитесь! Внутренний голос говорил мне, что вы, Элеонский, тоже еле дышите, и что сегодня, вот сейчас вам нужен был такой человек, как я!
Элеонский. А и то! Правда!.. Быть может, теперь мне никого кроме вас не нужно!
Кленин. Куда ж идти?
Элеонский. А вон двери! Недалече! (Бьет себя по карману.) Вот они, последние бумажки, добытые подлым рукомеслом! {85}
Кленин. Сладким трудом творчества! Ха, ха!
Элеонский. Засмеялся и ты, идеалист!.. Посмеешься же еще за чашей зелена вина! Да так чтобы небу было жарко! Я тебя подкосил новостью насчет мамзели, зато порадуйся!.. Я барышнику Карачееву не батрак, и никому больше не батрак! Не читать тебе мои маранья, не портить крови, не поучать меня эстетике! Ни взад, ни вперед мне ходу нет!
Кленин (указывая на фонарь). А сюда?
Элеонский. Только сюда!
Кленин. Чего же еще! Кто страдал, тому везде сладко, везде простор и благодать! В горе жить – некручинну быть! {86}
Элеонский (указывая на трактир.) Вселенский путь, предел его же не прейдеши!
Кленин. А запрут?..
Элеонский. Нас с тобой все пустят, потому мы коренные горюны… Гойда!
ДЕЙСТВУЮЩИЕ:
Кленин.
Элеонский.
Гудзенко.
Сахаров.
Подуруев.
Квасова.
Категорийский.
Дежурный доктор.
Фельдшер.
Служители.
Действие в больнице. Просторная камера. Налево и направо по кровати.
Кленин на кровати. Против него Элеонский спит спиной к публике. Гудзенко входит.
Кленин (слабым голосом). Здорово!
Гудзенко. Ну как ты?
Кленин. Плохондрос. Машина совсем развинтилась.
Гудзенко. А лицо точно светлее стало.
Кленин. Добросердый хохол, все с утешениями… Нет, братец, чует моя внутренная, что отсюда мне не выйти.
Гудзенко. Полно, друг. Теперь-то и работать. Вся надежда на тебя.
Кленин. Сосуд скудельничий {87} – вот что я! Скажи-ка ты лучше мне про себя что-нибудь… полумертвому человеку сладко об живом прислушать.
Гудзенко. Скверно! Некуда деться. Куда ни придешь – везде кислые рожи. Не с кем душу отвести, все это переругалось!
Кленин. А твоя южная душа любви и единения просит! Видишь ты, судьба-то что делает, Гудзенко, положила нас с Элеонским в одной камере…
Гудзенко. Да нешто ссоритесь?
Кленин. За что? Мы с ним давно приятели, да он же все спит.
Гудзенко. То-то, друг. Противно. Я просто, как задумаюсь, хоть вон беги из Петербурга. Таланты мои невелики, пишу, что Бог на душу положит. Все же есть во мне Божия искра, хотелось бы высказаться, свою малую лепту положить!.. Невозможно! Ты, говорят, Гудзенко, и нашим и вашим служишь. Да нешто я виноват, что у меня сердце есть: знаю я двоих-троих в том лагере, вот Элеонского, еще кое-кого… Ведь они же не дикие звери, не разбойники, бьются не из корысти одной. Теперь опять с вами хорош. Вот промежду двух огней и вертись. К своим хохлам пойдешь, та же песня: ты тянешься за москалями, нечем своему делу служить, да почнут перекоряться кто кого лучше по-южнорусски говорит! Народ все душевный, ты сам знаешь, хороший народ, а иной раз слушаешь-слушаешь да плюнешь! Да тут еще собаками травят в газетах! Сепаратисты, кричат, отечеству изменники! На виселицу их!.. Вот и расхлебывай, друг!.. Иному, быть может, ничего, а простому человеку с душой ой, ой, как жутко приходится! {88}
Кленин. Нет любви!
Гудзенко. Не нужно ли чего тебе? Деньги-то есть ли?
Кленин. Зачем мне деньги. Спасибо. Вот только еда прискучила. Фельдшер все обещается сменить порцию.
Гудзенко. Ты что ж доктору не скажешь?
Кленин. Говорил, нельзя, видишь ли, мне тяжелой пищи.
Гудзенко. Позвать, что ли, фельдшера?
Кленин. Позови.
Гудзенко. Сейчас. (Выходит.)
Кленин. Гудзенко первый вспомнил. Экой у них запас теплоты-то, у хохлов. Только не обнадежишь меня! (Декламирует.)
Быть тебе травушка посеченной,
Лежать тебе травушка посеченной…
Элеонский (во сне). Дьяволы! Кровь нашу пить! (Перевертывается и вскакивает.) Передушу!.. (Протирает глаза.)
Кленин. Сон видал, Элеонский?
Элеонский (машинально). Да, сон!.. А, это ты! (Ложится и опять засыпает.)
Кленин (глядя на Элеонского). По одной тропе шли мы с
