тобой, а больше меня будешь перед смертью биться!.. Натура-то молотками сбита… землю бы пахать надо было тебе… И остался бы ты цел, и хмель не одолел бы земского богатыря… Да ты все еще поживешь, поработаешь, а я… вниз, вниз!..
Фельдшер (входя за Гудзенко). Чего вам еще?
Кленин. Да я вот насчет порции. Противна мне больно манная каша.
Фельдшер. Мало ли что противна! Пьющим всем молошная пища противна.
Гудзенко. Вы бы, любезнейший, уволили больных от замечаний.
Кленин. Оставь, голубчик, что за важность. Почему ж ему меня и не уличить в пьянстве! На то он фельдшер, на то я сочинитель.
Фельдшер. Говорите толком, чего вам, мне некогда.
Кленин. Да вот бы солененького чего-нибудь…
Фельдшер. Здесь ведь не заведение, маркитантов нет с закусками.
Кленин. Остроумен он, право, даже приятно слышать. Да все-таки бы, голубчик, нельзя ли смиловаться насчет съестного.
Фельдшер. Просите у доктора, это не наше дело. Вот сейчас визитация будет.
Кленин. Доктор откажет.
Фельдшер. А я как же могу? Я свою обязанность знаю.
Кленин. Да ведь это для моего желудка.
Фельдшер. Наука-с! По науке поступают господа практиканты, следственно вы подчиняться должны. (Уходит.)
Кленин. Прелестный мужчина!
Гудзенко. Как это ты, друг, позволяешь всякой дряни так с собой обращаться!
Кленин. Как дряни? Ты слышал, как он выражается! Молодой человек отлично образованный! Мы потому и погибли, Гудзенко, что науки не уважали, а сей фельдшер науку уважает, меня же, ничтожного сочинителя, уличенного в пьянстве, презирает от всего сердца. Так должно быть, душа моя. Спроси-ка его что-нибудь про Молешотта {89}, он тебе целиком из учения о пище будет валять; а мы слушаем, как дураки, и ничего не понимаем, просим солененького, а нам дают манной каши да приговаривают, что, дескать, коли бы вы спиртное в изобилии не употребляли, молочная пища не претила бы вам… А разве не правда? Сущая истина!.. Скинем же шапку перед наукой и замолчим!
Квасова (заглядывает в дверь.) Извините, господа.
Гудзенко. Кого вам угодно?
Квасова. Элеонский… писатель, здесь лежит?
Гудзенко. Вот он.
Квасова. Вы при больнице служите?
Гудзенко. Нет, я пришел его навестить! (Указывает на Кленина.)
Квасова. Он спит, кажется?
Гудзенко. Спит.
Квасова. Так я подожду, будить не надо.
Фельдшер (входя с шумом). Кого вам угодно, сударыня?
Квасова. Элеонского.
Фельдшер. Теперь не время, чай. На это есть часы. Сейчас будет визитация. Не угодно ли вам пожаловать отсюда.
Квасова. Я не буду мешать.
Фельдшер. Не приказано-с, вам говорят, извольте идти!
Квасова. Да мне необходимо повидаться с господином Элеонским.
Фельдшер. Получите дозволение от дежурного врача. Дождитесь в приемной, а сюда нечего прямо идти, не спросившись. (Указывает на дверь.) Пожалуйте!
Квасова. Я подожду. (Уходит.)
Фельдшер (возвышая голос). Приготовиться к визитации! (Подходит к Элеонскому.) Элеонский, довольно вам спать, meningitis наспите! Господин Кленин, можете обратиться к доктору с вашей претензией. (Уходит.)
Кленин. Администратор! Чем больше я взираю на этого jeune premier-a, тем большим почтением исполняется дух мой.
Гудзенко. Животное!
Кленин. И по-латыни, душа моя, не хуже нас знает, на досках такие вензеля выделывает, что любо-дорого смотреть.
Элеонский (поднимаясь). Кто это? Фельдшер?
Кленин. Да.
Элеонский. Исколочу я его как-нибудь до полусмерти, тем и кончится балет!
Гудзенко (подходя). Как поживаете, Элеонский?
Элеонский. А, это вы, Гудзенко! Спросите у приятеля, мы с ним в одну клетку попали. Я только вчера очнулся, и все мне сдается, барин, что мы с Клениным точно будто на станции лошадей дожидаемся. Проснусь на минуту, и думаю себе: все равно, до рассвету не запрягут, опять и завалюсь.
Гудзенко (смотрит на него пристально). Значит, все сны видите?
Элеонский (дрожащим голосом). Все сны!.. Не знаю, впрочем, может и наяву, не различишь… А уж, барин, изжога какая!.. Точно дьяволы сковороды раскаливают…
Кленин. Так, так, Элеонский!..
Элеонский. Знаешь, приятель? Патологию-то одну, значит, проходим, по тем же запискам.
Кленин. Да, скоро и экзамен!
Гудзенко. Приходила сюда девушка, вас спрашивала!
Элеонский. Меня?
Гудзенко. Да, фельдшер ее выгнал.
Элеонский (вскакивает). Ах, он скотина! Уничтожу бестию!
Гудзенко. Придет после доктора.
Элеонский. Кто бы это?.. У меня ведь нет полюбовницы, вон спросите Кленина.
Кленин. Это точно.
Гудзенко. Худенькая, небольшая.
Элеонский. А, знаю, Квасова. (Меняя тон.) Который час?
Гудзенко. Двенадцатый.
Элеонский. Не может быть! Черт знает, все мне кажется, что мы парохода дожидаемся…
Гудзенко. Какой же пароход? Снег давно на дворе.
Элеонский. Снег! Странно! А я чуть закрою глаза: все вода… так и подмывает под самое нутро…
Служитель (отворяет дверь). Генерал идут!
Гудзенко. Меня не погнали бы.
Кленин. Оставайся.
Элеонский. Посмотрите на птицу заморскую…
Доктор, за ним фельдшер с книгой и два служителя.
Доктор (подходит к Кленину). Как вы?
Кленин. Слабость большая.
Доктор. Знаю. (Фельдшеру.) Elixir acidum galeri! {90}
Кленин. Порцию мне бы изменить, доктор.
Доктор. Зачем?
Кленин. Очень уж приелась.
Доктор. Острых вещей нельзя… Ванны продолжать. (Отходит.)
Кленин (ему вслед). Хоть манной-то кашей меня не пичкайте.
Доктор (фельдшеру). Ту же порцию!
Фельдшер. Пустые претензии-с, ваше превосходительство! От безделья.
Доктор (подходит к Элеонскому). Как вы?
Элеонский. Не знаю, как вы, а я – скверно.
Доктор. Жар?
Элеонский. Сны все премерзкие! Вы больше снитесь, то с человечьей головой, то с собачьей.
Доктор. Хорошо. Ванны продолжать. (Фельдшеру.) Patio Riveri!
Фельдшер. Спит все господин Элеонский.
Доктор. Худо. Не спать! Порция та же! (Уходит, за ним фельдшер и служители.)
Элеонский (громко). Asinus asinum fricat… {91}
Кленин. Вот тебе и весь сказ!
Гудзенко. Генерал!
Кленин. И не думал быть. Это команда его так величает.
Элеонский. Я, братцы, во сне видел, он совсем и не человек даже… он птица! Послушай, Кленин, ты книжек много читал, есть такая на свете Стратим-птица {92}, где-то я слыхал?
Кленин. Как же, братец, птица древняя, в Голубиной книге упоминается.
Элеонский. В Голубиной?
Кленин. Да… Почитал бы я теперь стихов!
Элеонский. Каких, державинских?
Кленин. Нет, духовных бы стихов… Что за прелесть! {93}
Элеонский. Душеспасительного захотел небось!.. Ну, это ты, братец, дуришь, надо тебя в ванне выкупать.
Кленин (обращаясь к Гудзенко). В духовной школе учился, а не понимает красоты благочестивого одушевления.
Элеонский. Нет, братец, не понимаю. А аттестат зато у меня
