Молчание. Некоторое время Верлен пишет.
Рембо. На следующей неделе я уеду.
Верлен. У нас еще будет возможность об этом поговорить, правда?
Рембо. Сомневаюсь.
Верлен ставит витиеватую подпись.
Верлен. Сегодня письмо не уйдет, даже если сейчас отнести его на почту. Почта в этой стране работает из рук вон плохо.
Рембо. Как думаешь, они уже открылись?
Верлен. Мы идем слушать мистера Оджера или нет?
Рембо. Сначала выпить.
Верлен. Минутку, надо что-нибудь ввести в организм. (Наливает стакан молока, выпивает.) Фу! Отрава. Будешь?
(Рембо отрицательно качает головой.
Верлен подходит к окну.)
Туман. (Надевает пальто и тщательно обматывает шею длинным красным шарфом, закрывая всю нижнюю часть лица.) Постоянно кровь из носу идет. (Затыкает уши ватой, приглушенно говоря сквозь шарф.) Как-то вечером я вознамерился убить Наполеона Третьего. Напился в хлам и решил, что безобразия зашли слишком далеко. К счастью, покушение не удалось.
Улыбаются друг другу не без намека на нежность.
Занавес.
СЦЕНА 2
Дом номер восемь на Грейт-Колледж-стрит в Лондоне; 2 июля 1873 года.
Куда более скромная комната. Верлен откупоривает бутылку вина, Рембо праздно валяется на своей кровати.
Верлен. Ты сегодня вставать собираешься?
Рембо. Всегда любил осень.
Верлен. Вообще говоря, сейчас лето. Просто в Англии разница не заметна.
Рембо. Давно мы торчим в этом клоповнике?
Верлен. Пять недель.
Рембо. Господи, жизни не видно конца.
Верлен наполняет два бокала и подает один из них Рембо.
Верлен. За пять недель многое может произойти.
Рембо. За десять минут тоже многое может произойти. Только почему-то не происходит.
Верлен. Когда я только-только женился…
Рембо. Насколько я понял, эта тема закрыта.
Верлен. Я всего лишь…
Рембо. Тем более не надо.
Верлен. Извини.
Рембо. Наливай.
Верлен подходит и наполняет его бокал.
Верлен. А ведь выпадают иногда хорошие времена, верно? Даже, можно сказать, счастливые.
Рембо. Когда?
Верлен. Будто ты не знаешь. Ты и сам это признаешь, пусть через силу.
Рембо. Как я уже говорил, я слишком умен, чтобы быть счастливым.
Верлен. Помнится мне, когда мы с тобой в Бельгии пытались заснуть где-то под забором, ты сказал, что никогда в жизни не был так счастлив.
Рембо. Сделай милость, избавь меня от своей лживой, тошнотворной ностальгии.
Верлен. Зачем ты лелеешь свою хандру? Рембо. Уверяю тебя, от боли я получаю больше удовольствия, чем от удовольствия.
Верлен. У тебя появился какой-то извращенный пессимизм.
Рембо. Наливай.
Верлен. Сам наливай.
Рембо. К старости ты стал самодуром.
Встает и подливает себе вина. Верлен отходит к окну.
Верлен. Дождь не стихает.
(Молчание.)
Насчет старости — это ты верно заметил. В нынешнем году мне стукнет тридцать. Тридцать лет. Страшно подумать.
Рембо. Какая гадость.
Верлен. Но ведь и ты далеко не ребенок. Тебе почти девятнадцать.
Рембо. Я начинаю отчаиваться.
Верлен. Из-за чего?
Рембо. В золотые и безгрешные отроческие годы мне ясно виделось будущее. Я подмечал ошибки своих предшественников и знал, что нужно делать — так мне казалось, — чтобы их не повторять. Я знал, что мой путь тернист, но надеялся, что с опытом превращу себя в философский камень, создам новые краски и новые цветы, новые языки и нового Бога — и все обращу в золото. Суждено тебе, как всякому пророку, говорил я себе апокалиптическим слогом, познать хулу и гонения, но, познав их, ты возвысишься. Прошло совсем немного времени, и я понял, что пророк не может терзаться сомнениями. Пророку позволительно быть оптимистом или пессимистом, это уж как получится, но непозволительно хоть на крупицу терять уверенность. А я заметил, что мучительно копаюсь в себе в поисках чего-то такого, чему люди не верят или не хотят верить, а если верят, то по глупости. И, погрузившись в лирику самосожаления, подошел я к зеркалу и сказал: «Господи, не знаю, как мне быть, ибо нет любви на земле и нет надежды, а я бессилен что-либо изменить, Господи, я не могу создать больше того, что создал Ты, и место мне — в преисподней».
Кстати, я и раньше такое говорил.
А коль скоро все уже сказано, нужны новые слова. Все эти пять недель ты, наверное, думал, что я отлеживаю бока и плюю в потолок, — и был абсолютно прав. Но где-то в глубине бурлила и медленно пробивалась ко мне сквозь пласты равнодушия совершенно новая система знаков. Окрепни. Перечеркни романтизм. Откажись от риторики. Дойди до сути.
И вот теперь я дошел до сути и увидел, куда завело меня стремление покорить мир.
Верлен. И куда же?
Рембо. Сюда. Поиски вселенского опыта привели меня сюда. К бессмысленному существованию в нищете и безделье, под пятой лысого, потасканного, стареющего, вечно пьяного лирического поэта, который цепляется за меня, потому что жена не пускает его на порог.
Молчание. Верлен на какое-то время лишается дара речи.
Верлен. Как у тебя язык повернулся?
Рембо. Легко. Это чистая правда. Посмотри на себя: ты прозябаешь, потому как на другое не способен. Разве это жизнь? Выпивка, секс, меланхолическая самовлюбленность и жалкие гроши, которых хватает лишь на то, чтобы забыться перед сном. Для тебя это предел. А я здесь потому, что для меня это свободный выбор.
Верлен. В самом деле?
Рембо. Да.
Верлен. А зачем?
Рембо. Что значит «зачем»?
Верлен. Зачем ты повторно увязался за мной в Лондон? На каких интеллектуальных предпосылках основан твой свободный выбор?
Рембо. Я и сам не раз задавался этим вопросом.
Верлен. Не сомневаюсь, эта поездка виделась тебе очередным этапом твоей личной одиссеи. Опуститься на самое дно, чтобы заслужить право — позволю себе некоторую мифологическую смесь — пастись на самых верхних склонах Парнаса.
Рембо. Твои наскоки сегодня вразумительны, как никогда.
Верлен. Моя теория отлична от твоей. Моя теория гласит, что ты ничем не отличаешься от Мюссе.
Рембо. Что ты сказал?
Верлен. Провокационное сравнение, согласись, тем более что ты постоянно обливаешь грязью беднягу Мюссе.
Рембо. Поясни.
Верлен. Изволь: подобно Мюссе, точнее, одному из его героев, ты примерил на себя мантию порока, а она приросла к твоей коже. Ты увязался за мной потому, что сам этого хотел; потому, что у тебя была такая потребность.
Рембо. Что ж, учитывая твои скромные умственные способности, мысль интересная, хотя ты допускаешь свою обычную ошибку.
Верлен. Какую?
Рембо. Увлекаешься определенной идеей не потому, что она верна по сути, а потому, что она эстетически привлекательна.
Верлен. Ну, существуют и менее элегантные причины, по которым ты готов терпеть мои скромные умственные способности.
Рембо. Например?
Верлен. Например, тот факт, что я тебя содержу.
Рембо. Твои мозги так же уродливы, как твое тело.
(Молчание. Они смотрят друг на друга в упор. Верлен некоторое время борется с собой, но внезапно его лицо принимает отсутствующее выражение, и он широком шагом устремляется сквозь сцену.)
(Обеспокоенно.) Ты куда?
Верлен. На кухню. Обедать пора.
Верлен выходит. Рембо с легкой дрожью в руках наливает себе еще вина и залпом осушает бокал. Он озадачен. Тут вновь появляется Верлен, неся в одной руке селедку, а в другой — бутылку растительного масла. Рембо смотрит на него, хохочет. Верлен почти не реагирует.
Рембо. Господи, прямо как баба!
(Вместо ответа Верлен оставляет на столе селедку и масло, а потом широким шагом идет сквозь сцену в направлении от кухни.)
Ты куда?
(Верлен уходит.)
