Все действительно происходит так, как говорит мальчик.
— Эй, морячило, поддай пару, — просит с полки чей-то голос. — Эй, командир, плесни!
В веселой белесой мгле банного ада кричат, поют голые счастливые люди.
Скрипит тяжелая, мокрая деревянная дверь. В дверях, в черных сатиновых трусах до колен, стоит Шорин.
— А-а-а-а! — восторженным криком взрывается парная.
— Володя, Шорин!.. А-а-а!..
Дверь из толстых досчищ стучит и дергается.
Голос мальчика: «Это дядя Володя рвется из парной обратно. Месяц назад он вернулся после свободной охоты, очень устал. Выпил полетные сто грамм, света на базе не было, присел на минуту на трофейную электрическую печку и нечаянно заснул. В это время на беду включили свет… Дядя Володя четыре дня пробыл в госпитале у доктора Амираджиби.
Доктор ничего никому не говорит, но гвардии капитан Бесшапко клянется, что у дяди Володи на попке навсегда выжглись буквы. А гвардии старший лейтенант Дмитриенко утверждает, что это — бегущий носорог».
На фоне мокрой дощатой двери парной, под крики и смех возникают первые титры.
Титры продолжаются на фотографиях боевой работы морской авиации периода войны на Северном флоте.
Весна 1944 года. Под беспримерными по силе ударами наших войск немцы отходили по всему фронту. Наши войска штурмовали Крым и Одессу, там на юге уже зацвела магнолия, стояли теплые густые туманы, здесь, на севере, проносились снежные заряды, укрывающие конвой, и море было ледяным.
Лица штурманов, летчиков, техников. Фотографии фронтовых корреспондентов. Летчики принимают присягу. Техники готовят самолеты. Экипажи после выполнения боевых заданий. Награждения, вручение гвардейских знамен и лица, лица, лица.
В пять часов утра гвардии старшине Черепцу приснился сон, и он улыбнулся во сне.
В хлеборезке висит его, Черепца, портрет в черной рамке, и его Маруся, такая представительная, такая красивая, такая недотрога, плачет, убивается по нем. Ее утешают, а она тянет руки к портрету и, рыдая, целует фотографию. А он подходит к ней медленно и спокойно, обнимает за плечи и говорит:
— Полный порядок, Маруся, вот он я, как гвоздь!
Черепец проснулся весь во власти счастливого сна. Он еще полежал, вздохнул и свесил голову вниз со своей верхней полки. Воздушный стрелок Пялицын спал внизу, и выражение лица у него во сне было сердитое. В углу кто-то залился резким кашлем. Черепец сполз вниз, сел на корточки над спящим Пялицыным, наклонился, негромко прокукарекал прямо в ухо и, уставившись на него, стал ждать. В лице Пялицына что-то дрогнуло, и тогда Черепец громко и очень натурально замычал коровой. Лицо Пялицына разгладилось. Он заулыбался. Матрос из аэродромной команды пронес ведро с углем. Казарма спала.
Черепец натянул ватные штаны, открыл форточку, закурил и пустил струю дыма в холодное утро.
В это же самое утро, чуть позже, гвардии лейтенант Веселаго проснулся и потянул Шуру к себе. Шура открыла глаза, приподняла голову и сказала:
— Ребенок не спит.
Веселаго приподнялся на кровати. Ребенок в большой белой бельевой корзине рядом с кроватью действительно не спал и укоризненно смотрел на отца.
— Давай накроем его платком, — прошептал Веселаго.
Шура вдруг рассердилась и резко села, отчего любимая рубашка у нее под мышкой разорвалась.
— Нет, нет и нет, — отрезала она.
— У тебя сегодня день рождения, — сказал Веселаго.
— Мой день рождения, а не твой, и делай, как лучше мне, а не тебе. Мне лучше, чтобы ты сходил за молоком для ребенка, как Звягинцев, — Шура встала и стала натягивать платье. — Ты же вчера дал слово офицера, что сам сбегаешь за молоком.
Она ушла на кухню.
Веселаго открыл дверь кухни. Плотников и Настя уже встали. Настя жарила оладьи.
Он вызвал Шуру из кухни в коридор и сказал страшным шепотом:
— Вот когда меня собьют, вот тогда я посмотрю…
— Дурак, — сказала Шура. — Какой же большой дурак, ужас один!
В кухне захохотал Плотников.
Внизу загудел автобус.
На лестнице захлопали двери.
К заливу тянулись чайки. Сопки по ту сторону залива стали розоветь. Начинался день, все тот же самый день. Из столовой группами и по одному выходили летчики, штурманы, стрелки-радисты. Откашливаясь, закуривали. Громко щелкнуло, включился репродуктор.
— С добрым утром, товарищи! — ласково и уверенно сказала диктор Дома флота.
— Хватилась… — сказал Черепец и закашлялся.
У столовой девушки мыли санитарную машину. Офицеры в технических куртках стояли у машины и спорили.
— А вот мне неважно, где бродит бензозаправщик, — говорил один.
— А мне неважно, что у вас один каток, — прокричал другой.
К санитарке подошел Дмитриенко.
— Здравствуйте, сестричка! — сказал он.
— Здравствуйте, товарищ полковник! — ответила девушка, садясь в машину.
— А я — не полковник! Я — капитан!
— А я — не сестричка, я — санитарка! — прокричала девушка из темного салона. Машина тронулась с места. Дмитриенко побежал рядом с машиной, раздумывая, что бы такое сказать, но не надумал и отстал.
— Кони сытые, бьют копытами… — неслось из репродуктора.
Дмитриенко подошел к спортивной площадке, снял ремень, перекинул его через железную трубу и повис на ремне, уцепившись за него зубами.
Пес Долдон пришел от этого в восторг.
— Давай покурим, Сергуня, — сказал Плотникову командир гвардейского минно-торпедного полка Фоменко и толстыми пальцами потащил из кисета гроздь бледно-желтого табака. Они сидели и лениво поглядывали, как проезжают по полю тележки-торпедовозы, как тяжело проехала пожарная машина, прошел строй матросов. На аэродроме загрохотал мотор, еще один и еще. Техники прогревали моторы. Тележка с торпедой проехала совсем близко, тут же съехала в лужу и забуксовала. Огромная торпеда медленно и беспомощно вздрагивала каждый раз, когда торпедисты толкали ее. К тележке, поплевывая, ленивой походочкой подошел Черепец, покачался с пяточки на носочек, пососал конфетку, поинтересовался:
— А чтоб спервоначалу катком пройтись, так на это нам смекалки не хватило?! — он осторожно потрогал большим пальцем возле виска.
Старшины засмеялись. Торпедисты, не отвечая, раскачивали тележку.
— Черепец, подите сюда, — позвал Плотников и несколько секунд молча смотрел в веселое лицо подбегавшего стрелка-радиста. — Чего вы к ним вяжетесь?
— А зачем они сказали, что у меня билет поддельный, — вдруг затараторил Черепец, точно боясь, что ему не дадут сказать все, — я пришел в Дом флота, а они на моих местах сидят и заявляют — билеты поддельные… В двадцать втором ряду места шестнадцать и семнадцать, а они говорят поддельные, и девушке заявляют: «Извините, но налицо имеется тот факт, что ваш старшина освоил поддельные билеты»…
— А билет был не поддельный? — спросил Плотников и уютно затянулся огромной козьей ножкой.
Черепец слегка побледнел, Фоменко закряхтел и отвернулся.
— Товарищ гвардии майор, — сказал Черепец, — вы меня знаете, и я вас знаю. Разве вы можете подумать, что я делаю поддельные билеты?!
Подошли Веселаго и Шорин.
— Что тут такое? — спросил Веселаго.
— Да вот Черепец подделкой билетов в Дом флота занялся, — сказал Плотников.
Фоменко опять закряхтел, обронил на штанину пепел и стал отряхиваться. Черепец совсем побледнел, голос у него сделался тонким и сердитым.
— Мне вчера дали два билета на постановку в Доме флота, — Черепец повернулся к Веселаго, — была «Собака на сене»… Я пришел вдвоем, а они на моих местах сидят и заявляют: «Извините, но ваш билет поддельный». Рожи во какие наели, только и знают — торпеда на подъем, проверить замок, торпеда готова по-боевому…
— Что у вас такое? — спросил Бесшапко.
— Да вот Черепец освоил поддельные билеты в Дом флота… — ответил Веселаго.
Глаз у Черепца дернулся, на лбу и на носу выступил пот.
— Отставить, — сказал Фоменко и первый захохотал.
Черепец поморгал и улыбнулся.
— У покойного совсем отсутствовало чувство юмора, — забубнил женским голосом Бесшапко в сложенные рупором ладони, очень похоже имитируя диктора Дома флота, — будучи первоклассным стрелком-радистом, покойный Черепец все-таки не мог служить образцом для других старшин…
Дмитриенко все еще висел на зубах. Стараясь не нарушить равновесие, он осторожно поднял руку с часами, мученически скосил один глаз на циферблат, но на самом громком взрыве хохота не выдержал, спрыгнул и побежал к курилке.
Уходили с поля бензозаправщики. Поднимали длинные стволы зенитные орудия, расположенные в гнездах у края аэродрома. Ветер от винтов гнал мелкую рябь по лужам. Ветер был и на заливе, и было видно, как волна бьет в скулу маленький рейсовый катер.
