ДЖОН: Эта книга пользовалась успехом.
МОЛЛИ: Единственная из всех. Иногда мне хотелось, чтобы ее не было. Она принесла ему славу и удачу, но успех был так грандиозен, что он его возненавидел. Несколько лет после этого он вообще не мог работать.
ДЖОН: Разве он не написал другой книги?
МОЛЛИ: Написал. Но она не получилась, и он проклял меня, Париса, город. Мамаша Лавджой купила для нас эту ферму с яблоневым садом. Мы собирались заняться физическим трудом.
ДЖОН: Кто мы?
МОЛЛИ: Все. Кроме того, Филипп начал писать пьесу. Он говорил, что это проще. Мы были полны надежд. Потом он устал и уехал в Мексику.
ДЖОН: Чтобы изучить местный колорит?
МОЛЛИ: Возможно, но не для своей пьесы. Он нашел кого-то и получил мексиканский развод. Целый год у меня было ощущение, будто кто-то сутки напролет колет меня ножом в сердце.
ДЖОН: Что с пьесой?
МОЛЛИ: Действие пьесы происходило через столетие после взрыва какой-то лунной бомбы. На земле уцелели только трое: мужчина, женщина и змей. Как видишь, она была жутко символичной.
ДЖОН: Вижу.
МОЛЛИ: Возможно, поэтому и провалилась. На премьере публика начала уходить после первого акта. Мамаша Лавджой стояла в вестибюле как овчарка и пыталась загнать зрителей обратно.
ДЖОН: Где это было?
МОЛЛИ: В Бостоне, месяц назад. Эти северяне совершенно фригидны. После того, как дали занавес. Филипп вернулся в отель и перерезал себе вены. Писать пьесы - это, наверное. Ужасная нагрузка на нервную систему.
ДЖОН: Особенно, если проваливаются.
МОЛЛИ: Не думаю, что Филипп хотел умереть. Но Мамаша Лавджой послала его в этот санаторий. Он теперь там. Бедняжка!
ДЖОН: Неужели ты не целовала никого, кроме Филиппа?
МОЛЛИ: Конечно, нет.
ДЖОН: Никого?
МОЛЛИ: Никого, кроме родных. Я же говорила тебе, что когда я целуюсь, со мной происходит что-то такое...
ДЖОН: В этом нет ничего такого.
МОЛЛИ: У меня кружится голова, и я теряю рассудок. А ноги превращаются в макароны. (Джон целует ее.) Вареные макароны.
Появляется Сестрица, в ночной рубашке, с папильотками.
ДЖОН: К нам пришли.
МОЛЛИ: Сестрица. Все в порядке?
СЕСТРА : Мне показалось, что я слышала голоса. Я вам не помешала?
МОЛЛИ: Конечно, нет. Ты выглядишь взволнованной и растерянной. Что случилось?
СЕСТРА: Ветер и стук.
МОЛЛИ: Это дверь гаража. Она всегда хлопает от ветра.
СЕСТРА: Я испугалась.
ДЖОН: Пойду запру. (Выходит.)
МОЛЛИ (вслед): Ящик с инструментом в гараже. (Сестрице). Ты была взволнована и расстроена еще утром, когда приехала. Что-нибудь случилось?
СЕСТРА: Мне надо поговорить с тобой наедине. Без мамы и Париса.
МОЛЛИ: Просто разговор по душам, дорогая? Или неприятность?
СЕСТРА: И то, и другое.
МОЛЛИ: Мамаша Лавджой сказала, что Парис коричневый как орех.
СЕСТРА: Коричневый, как орех - это все очень хорошо, но я хотела поговорить о Филиппе. Он завтра приезжает.
МОЛЛИ: Завтра? Филипп приезжает?
СЕСТРА: Ты нужна ему, Молли. Он хочет, чтобы ты снова за него вышла.
МОЛЛИ: Он такой эрратичный. Или эрротичный? Я всегда путаю эти слова.
СЕСТРА: Эрратичный - это неустойчивый. Эрос - бог любви.
МОЛЛИ: Любое из двух подходит.
СЕСТРА: Ты все любишь его?
МОЛЛИ: Филипп бросил нас. Но когда он входит в дверь, когда смотрит мне в глаза, и когда он... я... я всегда знаю точно, чего он хочет.
СЕСТРА: Вероятно, всегда одного и того же.
МОЛЛИ: Но не со мной! Не со мной, Молли Хендерсон!
СЕСТРА: Филипп - человек, которым с колыбели правит секс.
МОЛЛИ: Я это прекрасно знаю.
СЕСТРА: Веселую жизнь он тебе устроил!
МОЛЛИ: Не очень. Моя жизнь с ним была печальной.
СЕСТРА: Ты собираешься выйти за Филиппа в третий раз?
МОЛЛИ: Не думаю.
СЕСТРА: Нет такого закона, который бы вынудил тебя выйти за него замуж.
МОЛЛИ: Закона?
СЕСТРА: Никакого официального закона. И никаких поощрений за длительное замужество.
МОЛЛИ: Но когда я смотрю в его глаза... в его голубые глаза с золотыми искорками... Это невозможно описать.
СЕСТРА: Я знаю, о чем ты.
МОЛЛИ: Ты такая целомудренная. Мне трудно...
СЕСТРА: Ты бы удивилась, узнав, какие мысли порой мне приходят в голову.
МОЛЛИ: Почему же? Ты когда-нибудь была влюблена, Сестрица?
СЕСТРА: Да.
МОЛЛИ: О, моя милая. Я так рада. Он из Сесайти-Сити?
СЕСТРА: Нет.
МОЛЛИ: Из Атланты?
СЕСТРА: Нет, не из Атланты.
МОЛЛИ: А откуда?
СЕСТРА: Моя любовь живет в дальних краях...
МОЛЛИ: Он иностранец? Что же говорит по этому поводу Мамаша Лавджой?
СЕСТРА: Она ничего не знает. Это не один человек, их много.
МОЛЛИ: Много иностранцев? Ах, Сестрица, поездка утомила тебя. У нас ты отдохнешь.
СЕСТРА: Предметы моей любви не существуют для остальных. Но для меня они реальны.
МОЛЛИ: Вымышленные друзья?
СЕСТРА: Вот, например, один из них, который долго был со мной. Его зовут Анжело. Он живет за границей, и мы любим друг друга как муж и жена. Это шокирует тебя, Молли?
МОЛЛИ: Нет, дорогая.
СЕСТРА: Потом у меня был любовник по имени Рокко, он умер от чего-то ужасного, и я тоже. Мы умирали очень долго. Ночи сменялись как главы в романе. Это было ужасно, но как всегда в таких грезах, в этом было свое очарование, ведь мы смертельно любили друг друга. А если оба любят очень сильно, даже смерть романтична, если умирают вместе.
МОЛЛИ: Твои любовники существуют лишь в грезах, но они служат тебе утешением. Как мне Джон.
СЕСТРА: Джон? Тот, что чинит дверь? Постоялец из флигеля?
МОЛЛИ: Джон Такер. Прекрасное имя! Он влюблен в меня.
СЕСТРА: Не причиняй ему боль, Молли.
МОЛЛИ: Да я скоре отрежу себе уши, выколю глаза, вырву язык, чем сделаю это.
СЕСТРА: Благодарю тебя, Молли. Ты клянешься как ребенок.
МОЛЛИ: Он влюблен в меня, и я не могу сделать ему больно.
Спускается Мамаша Лавджой, одетая как Сестрица, и в папильотках.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Молли, есть тут английская соль или касторка?
МОЛЛИ: В кухне на полке. Я принесу.
Выходит.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Ужасный переезд. А еда в этих северных поездах! Когда я проснулась, я услышала разговор. Ничто не раздражает меня больше, чем голоса в доме, из которых ничего не разобрать. Я счастлива только в центре событий.
СЕСТРА: Ну вот, ты здесь
МОЛЛИ (возвращаясь): Сестрица сказала мне, что завтра возвращается Филипп.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Лорина Лавджой, разве тебе не известно, что я сама привыкла сообщать важные новости?
МОЛЛИ: Филипп действительно в состоянии уехать из санатория?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Он мечтает вырваться оттуда.
МОЛЛИ: Он здоров?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Ты нужна Филиппу, Молли, он хочет снова на тебе жениться.
МОЛЛИ: Не думаю, чтобы это вас радовало.
МАМА ЛАВДЖОЙ: В первый раз меня чуть не хватил удар. Во второй - было горько, но я покорилась. А теперь я - за. Экономия и здравый смысл.
МОЛЛИ: Экономия?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Санаторий, милая девочка, обходится в тысячу шестьсот долларов в месяц.
СЕСТРА: Но у тебя есть деньги, которые оставил дядя Вилли.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Да, удивительное завещание. Замечательное завещание. Я ему - седьмая вода на киселе, и вдруг - главная наследница. Замечательное завещание и такая неожиданность для всех. Тот случай, когда в тихом омуте черти водятся.
СЕСТРА: Ну, не такой уж дядя Вилли был тихий.
МАМА ЛАВДЖОЙ: У него была локомоторная атаксия. Это старинная болезнь, которая бывает у аристократов, и никогда у тех, кто имеет дело с акциями, нефтяными скважинами и биржевыми спекуляциями. Его считали немного безответственным, благослови его Боже. Кстати, он оказался у меня нетривиальным путем.
МОЛЛИ: Нетривиальным?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Вечером, как раз перед ужином, когда повсюду стоял запах репы, Дядя Вилли зашел с парадного крыльца и уселся в качалку. ""Офелия, - сказал он, - я пришел в этот дом и намерен здесь остаться". Раскачиваясь, принюхиваясь, слушая. "Я пришел в этот дом и намерен здесь остаться". Невероятно! А потом вроде бы как пошутил: "А кроме овощей найдется что-нибудь на ужин?"
МОЛЛИ: Вы были удивлены?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Откровенно говоря, вначале пришла в ужас. Он прожил с нами одиннадцать лет, каждый день, повязавшись салфеткой, ел сливочное мороженое, смазывал мою швейную машинку и подметал двор.
МОЛЛИ: Сколько денег оставил вам Дядя Вилли?
МАМА ЛАВДЖОЙ: Разве ты не знаешь, Молли, что можно спрашивать о деньгах бедных, но нетактично задавать подобные вопросы преуспевающим. Ло, детка, не знаешь, который час?
МОЛЛИ: Уже поздно.
МАМА ЛАВДЖОЙ: Вы, северяне - полуночники, как персонажи русских пьес. Пойдем, Сестрица. (Выходя шепотом): У тебя желудок в порядке?
Входит Джон.
ДЖОН: Мать Филиппа не задержится надолго?
МОЛЛИ: Нет. Зато Филипп задержится надолго, и это меня тревожит.
ДЖОН: Почему?
МОЛЛИ: Когда любишь человека, с которым разведена, это, конечно, тревожит.
