БЛЮМА (недоверчиво). Ну, вы смеетесь!
ЖЕНЯ. Вот ей-богу, честное слово! А иногда: иду я по коридору, а навстречу мне Сивка плывет… Я ей — реверанс… И вот, ну прямо будто кто меня под локоть толкает, хочется крикнуть Сивке, как извозчики на улице кричат: «Гей, берегись!» Сивка, конечно, обомрет, а я ее — за подбородок: «Ну, как живешь, сивка-бурка, вещая каурка?» (Смеется.)
БЛЮМА (в ужасе). Это — начальнице?
ЖЕНЯ. Ага, Сивке.
БЛЮМА. Но зачем? Почему?
ЖЕНЯ. Очень, Блюмочка, скучно.
БЛЮМА. Ну, и что за веселье, если вас исключат из гимназии?
ЖЕНЯ. Подумаешь! Не запла́чу!
БЛЮМА. Если бы со мной такое несчастье, если бы меня, сохрани бог, исключили из гимназии, я бы…
ЖЕНЯ. Неужто пожалела бы?
БЛЮМА. Я бы тогда, Женя, домой не пошла.
ЖЕНЯ. А куда же?
БЛЮМА. Не знаю. В реке бы утопилась.
ЖЕНЯ. Уж и утопилась бы!
БЛЮМА. Вы, Женя, этого понимать не можете. Когда я сюда попала — это случайно так вышло, — так мой папа на всю комнату пел! И танцовал даже! Он такой счастливый был, как сумасшедший прямо…
ЖЕНЯ (после паузы развертывает бутерброды, протягивает Блюме). Хочешь?
БЛЮМА. Нет, спасибо… (Повторяет про себя урок.)
ЖЕНЯ. Пожалуйста, возьми, Блюма, я тебя очень прошу.
БЛЮМА. А как же вы сами? Вам же нехватит.
ЖЕНЯ. Тут много — видишь? Пожалуйста, возьми.
БЛЮМА. Ну, спасибо.
Обе едят.
ЖЕНЯ. Это мне Нянька приносит. Все боится, что я голодная.
БЛЮМА. А разве вас здесь не кормят?
ЖЕНЯ. Плохо кормят. А уж теперь — великим постом — совсем беда!
К ним подходит Маруся — розовая и кругленькая, как пончик» но очень мрачная девочка.
А, Марусенька, что у тебя сегодня болит?
МАРУСЯ (угрюмо). Ничего не болит.
ЖЕНЯ. Вот не повезло!
МАРУСЯ. Я, как проснусь, начинаю себя ощупывать (прикладывает руку к щекам): может, у меня жар? Нету… (Глотает.) Может, мне глотать больно? Нету… (Кладет руку на лоб.) Может, голова болит? Нету… Может, подложечной сосет?
ЖЕНЯ. Нету?
МАРУСЯ (с отчаянием махнув рукой). Нету!
КАТЯ (подходит тихонько, неслышно). Вы про что тут говорите?
ЖЕНЯ. Ты все равно не поймешь.
КАТЯ. Почему?
ЖЕНЯ. Мы по-фуфайски говорим. Мафа-руфу-сяфа!
МАРУСЯ. Чтофо-тефе-бефе?
ЖЕНЯ. Кафа-тяфа-сплефе-тнифи-цафа!
МАРУСЯ. Уфу-жафа-снафа-яфа! Уфу-жафа-снафа-яфа!
Маруся и Женя наседают на Катю с «фуфайскими» выкриками.
КАТЯ (отмахиваясь от них). А ну вас! (Убегает под их натиском.)
Со смехом и щебетом вбегают Рая и Зина.
РАЯ. Слышали новость?
ЗИНА. У Наврозовой скарлатина!
МАРУСЯ. Вот счастливая! Это одной болезни четыре недели да две недели карантину!
Рая и Зина подлетают к Жене. Обе одновременно отвертывают уголки своих фартуков. При этом у Зины обнаружился приколотый с изнанки к уголку фартука голубой бантик, а у Раи — розовый.
ЗИНА. Голубое!
РАЯ. Розовое! Розовое! Розовое!
ЖЕНЯ (отвертывает уголок своего фартука — у нее бантика нет). Фу, чорт! Опять забыла!
РАЯ и ЗИНА (запрыгали вокруг нее, заплясали). Проиграла, проиграла, проиграла!
РАЯ. Мне плитку шоколада!
ЗИНА. И мне плитку шоколада!
ЖЕНЯ. Каждый день проигрываю.
МАРУСЯ (вдруг просияла). Ура! Ура! Ура! Ура!
ЖЕНЯ. Что такое? Подложечкой засосало?
МАРУСЯ. Я ведь с Наврозовой на одной парте сижу!
ЗИНА. Ну, так что?
МАРУСЯ. Как «что»? У Наврозовой скарлатина!
РАЯ. Ну?
МАРУСЯ (с восторгом). Так я, может, от нее заразилась! Побегу сейчас в лазарет. (Убегает.)
В зал входят, держась под руки, Хныкина и Шеремет, обе из выпускного класса, с лиловыми бантами у горла, и Катя.
ЗИНА. Моя пришла… Моя дуся!
РАЯ. И моя… Женя, видишь, та черненькая, из седьмого? Это Тоня Хныкина. Я ее вторую неделю обожаю!
ЗИНА. А моя — беленькая… Аля Шеремет. Она мне вчера улыбнулась, ей-богу!
РАЯ. Пойдем, Зина! (Делает несколько шагов, оборачивается.) Так ты, Женя, не забудь: ты проиграла мне пятьдесят четыре плитки шоколада.
ЗИНА. И мне — шестьдесят восемь…
Во время последующей сцены Зина и Рая неотступно ходят под руку позади Хныкиной и Шеремет, не сводя обожающих глаз с их затылков.
ЖЕНЯ (кивнув им вслед). На службу пошли, дурынды! Ходят, как нанятые, за обожаемыми своими.
БЛЮМА. Вы проиграли им сто двадцать две плитки шоколада! Это же подумать страшно!
ЖЕНЯ. Это им за розовое и голубое. А сейчас прибегут Ярошенко и Певцова — с ними я в белое и желтое играю. И, наверное, столько же им проиграла. Всего будет пудов пять шоколада. (Смеется.) Блюмочка, какие это в Африке берега есть? Золотой, Слоновой Кости, ну?
БЛЮМА. Золотой берег, берег Слоновой Кости, Невольничий берег.
ЖЕНЯ. Вот-вот! Я туда и поеду — Невольничий. Продамся там в невольники, куплю пять пудов шоколада, расплачусь за голубое и розовое, за белое и желтое…
БЛЮМА (с искренним огорчением). Так зачем вы в это играете? Зачем?
ЖЕНЯ. Ты думаешь, я им взаправду пять пудов шоколада проиграла? Дурочка!
БЛЮМА. Значит, вы им этого отдавать не должны?
ЖЕНЯ. Ну, конечно, нет.
БЛЮМА. Так зачем нее в это играть? Я не понимаю.
ЖЕНЯ (невесело). Надо же во что-нибудь играть! А что же? Француза обожать? Ленточки на перо ему навязывать? Или (кивнув на Зину и Раю) за старшими бегать — в затылки им смотреть? Все игры у нас идиотские!
ЗИНА (Шеремет). А я вам, Алечка, в альбом написала. Вот! (Достает альбом, который у нее заложен за нагрудник фартука.)
ШЕРЕМЕТ (рассматривая). Это ты сама написала?
ЗИНА (смущенно). Сама.
ШЕРЕМЕТ (читает).
Когда умру, когда скончаюсь,
Ты на кладбище приходи
И у креста моей могилы
На память розу посади.
И вспомни, как тебя любила,
Что сердце здесь похоронила.
(Ласково глядя на переконфуженную Зину.) Очень мило. (Жене.) А ты, Шаврова, мне тоже что-нибудь напиши. Ты, говорят, много стихов знаешь. (Подает Жене альбом.)
ЖЕНЯ (перелистывая альбом). Я альбомных не знаю. (Показывает что-то в альбоме Блюме.) Блюма, видишь?
ШЕРЕМЕТ (выхватила альбом из рук Блюмы). Не трогай!
БЛЮМА (растерянно). Почему?
ШЕРЕМЕТ (передразнивая Блюму, с акцентом). «Через почему?» У тебя, наверное, руки грязные! (Жене.) Так ты, Шаврова, напиши, смотри.
ЖЕНЯ (враждебно). Нет. Не напишу.
ХНЫКИНА. Почему?
ЖЕНЯ. «Через потому!» Подавись своим альбомом! (Берет Блюму за руку.)
КАТЯ (повернувшись к Шеремет). Вы, Алечка, не обращайте внимания: Шаврова уж такая. Мы ее «дворником» зовем!
ШЕРЕМЕТ. А я и не обращаю. Есть на кого! (Уходит напевая.)
Вчера вас видела во сне
И тихим счастьем наслаждалась…
ХНЫКИНА (уходя с нею, подхватывает).
Когда бы можно было мне,
Я б никогда не просыпалась…
Уходит с Шеремет. Зина и Катя уходят за ними.
ЖЕНЯ (одна с Блюмой). Блюма, а почему ты уроки здесь учишь, а не дома?
БЛЮМА. Я вам скажу, Женя, только вы другим не говорите. Видите, какие они? Мне дома очень трудно учиться. Тут к папе заказчики ходят, тут я и старший брат тоже…
ЖЕНЯ. А твой брат хороший?
БЛЮМА. Мой брат такой хороший, просто рассказать нельзя, какой. Мы с ним очень дружим. Он мне все, все рассказывает. Даже чего папе не говорит, а мне рассказывает. Папа у нас тоже хороший.
ЖЕНЯ. Да… А у меня вот, как папа умер, никого. Только Нянька. Если бы папа жил, разве бы я здесь училась?
БЛЮМА. Почему?
ЖЕНЯ. Папа всегда говорил: «В гимназии тебе голову соломой набьют». Он сам меня учил. Он мне не про собак бесхвостых рассказывал, нет!
БЛЮМА. Ваш папа здесь жил, в этом городе?
ЖЕНЯ. Нет, он был полковой доктор. Мы все время вместе с полком кочевали. Сколько я, Блюма, городов видела, сколько людей!..
БЛЮМА (несмело кладет ей руку на плечо). Вам, Женя, здесь плохо, да?
ЖЕНЯ (дрогнувшим голосом). Плохо… Когда меня сюда заперли, я никак привыкнуть не могла. А тебе, Блюма, тоже плохо?
Блюма без слов опускает голову.
Почему? Они жабы, да? А почему ты всем говоришь «вы»? Надо говорить «ты».
