вместе с Анной). Видите, что получается, когда заходишь в открытые двери раньше времени.
Анна: Простите… Дверь была открыта, и я подумала, что можно войти.
Этингоф: Дверь была открыта, и вы подумали… Мне кажется, что вы немного поторопились… А что если бы вы попали не туда?
Анна (пытаясь освободиться): Простите. Я думала, что это специально.
Этингоф (копаясь в одежде): Зачем же специально… Это совсем не специально… А если бы вы ошиблись этажом?.. Знаете, какой маньяк нехороший тут над нами живет?.. Вот уж он бы, наверное, обрадовался, если бы вы к нему по ошибке зашли.
Анна: Какой ужас. Это правда?
Этингоф (дергая): Зачем же мне вас обманывать?.. (Дергает). Ну, вот и все, кажется… Уф-ф!.. (С некоторым сожалением расцепляется с Анной). Какой же у вас крючочек упрямый.
Анна: Как смешно получилось. (Одергивая платье). Вечно со мной что-нибудь такое случается. (Смеется). Здравствуйте.
Этингоф: Здравствуйте.
Анна: Меня зовут Анна.
Этингоф (пожирая Анну глазами): Вас зовут Анна и вы пришли, чтобы взять у меня интервью… Верно?
Анна (немного смущаясь): Да, это я.
Этингоф (подходя ближе и почти бесцеремонно разглядывая Анну): Я почему-то так и подумал… Ну, что же вы встали?.. Проходите… Садитесь в это кресло… Не бойтесь, я вас не съем.
Анна (опускаясь в кресло возле журнального столика): А я и не боюсь. (Озираясь по сторонам): Как тут у вас мило. Просто прелесть.
Этингоф: А знаете, почему?.. Потому, что я никогда не позволяю себе считать время, потраченное на уборку пустым времяпровождением, как некоторые…
Анна: Я тоже так считаю. (Заметив пишущую машинку). Ой, какая у вас тут пишущая машинка старая. Ей, наверное, уже сто лет, если не больше…
Этингоф: Вы не поверите, но на ней еще мой дедушка печатал.
Анна: Ваш дедушка тоже писателем был?
Этингоф: Мой дедушка революционером был. Он на этой машинке приговоры печатал для неудачников всяких.
Анна (трогает клавишу машинки): Как интересно!.. (Машинка щелкает и звенит) Ой!..
Этингоф: Это ничего, ничего.
Анна: Какое это должно быть счастье, быть пишущей машинкой такого знаменитого писателя… То есть, я хотела сказать, какое это счастье быть знаменитым писателем такой старой машинки… (Доставая из сумки блокнот и ручку). Это ведь, наверное, вы на ней новый роман пишите?.. И, наверное, опять про бабочек?
Этингоф: Нет, зачем же про бабочек?.. Я думаю, этот роман, скорее, про кузнечиков…
Анна: Какая прелесть!.. (Неуверенно). Но ведь они прыгают, кажется?
Этингоф: И еще как прыгают, я вам доложу… Иной раз смотришь, и только диву даешься, как они на своих тоненьких ножках скачут, как угорелые… Но самое интересное, представьте, что они никогда заранее не знают, где им суждено приземлиться, а все равно прыгают… (Загадочно). Вы понимаете?
Анна: Как интересно… Так значит, вы об этом роман пишите?
Этингоф: Я именно об этом пишу… Видите?.. Осталось только одну фразу дописать, последнюю. А это, поверьте мне, совсем не так просто.
Анна: Я тоже почему-то так всегда думала, что это совсем не так просто, последнюю фразу написать.
Этингоф (подходя к кладовке, в приоткрытую дверь): А особенно, когда тебе постоянно ставят палки в колеса и отрывают от работы разными глупостями… (Захлопывает дверь). Вы лучше расскажите мне, откуда у вас такой загар прекрасный?.. Вы, наверное, в солярий ходите?
Анна: Ну что вы, в солярий. Это еще с лета остался.
Этингоф (разглядывая загар): Я так и подумал, когда вас увидел, что это с лета, потому что летний всегда более естественно выглядит, чем искусственный… (Тоном беспристрастного наблюдателя). Вот как у вас, допустим. (Медленно обходит вокруг сидящей Анны, сквозь зубы). Чудесный, чудесный загар, на чудесной и прозрачной коже… (Решительно). Только не надо, пожалуйста, этого стеснятся. Зачем?.. Природа учит нас быть смелыми и раскованными… Знаете, кто это сказал?
Анна: По-моему, это кто-то из великих сказал. Я раньше знала, а потом забыла.
Этингоф: Это я сказал. А потом уже все остальные стали повторять, кому не лень… (Опускаясь в кресло напротив Анны). Вы даже и представить себе не можете, милая Анна, как это неприятно, когда все эти жалкие люди только и делают, что повторяют за тобой все, что ты ни скажешь!.. Как попугаи, ей-богу.
Анна записывает.
Что же удивляться тому, что иногда меня неприятно поражает, что в мире кроме меня существуют еще какие-то люди, о которых мне и знать-то ничего не хочется!.. Мне кажется даже, что их существование, это просто какой-то скандальный факт, который следовало бы поскорее исправить… Ну, зачем, скажите на милость, нужны еще какие-то там Этингофы, если достаточно одного меня?.. (Поднявшись, медленно обходит Анну, оглядывая ее). Ну, я еще понимаю, женщины. Они могут украсить. Облагородить. Не спорю. (Останавливается за спиной сидящей и, привстав на цыпочки, пытается заглянуть в разрез блузки) Но мужчина?.. Это самодовольное, тупое и похотливое существо в вечно грязных носках, которые уже не поддаются стирке?.. Нет уж, извините… Пять миллиардов Этингофов – это уже слишком. Особенно, когда кто-нибудь из них покушается на твою жилплощадь, где он изволит ходить, кашлять, есть чужое сливовое варение и все время норовит показать тебе, что он лучше, чем ты, хотя об этом еще можно о-о-чень и очень поспорить!..
Анна (робко): Простите, вы это о ком-то конкретно говорите?
Этингоф (в сторону кладовки): Он знает, о ком я говорю… И не один он, представьте… Потому что все вокруг как будто сговорились считать, что все это в порядке вещей! Толпиться, толкаться, наступать друг другу на ноги, хамить, занимать все места в автобусе и все такое прочее… Только не говорите мне, что для вашего читателя будет немного трудно усвоить сразу такой сложный материал, так что было бы гораздо лучше, если бы я рассказал вам какой-нибудь вздор из моего детства или что-нибудь в этом роде!..
Анна: Наверное, это смешно, господин Этингоф, но я как раз хотела попросить вас рассказать нам что-нибудь из вашего детства… Что-нибудь такое забавное и поучительное.
Этингоф: Хотите, чтобы я рассказал вам что-нибудь о своем детстве? (Негромко смеется). А не боитесь, что вам от этого дурно станет?
Анна: Ну почему же дурно?
Этингоф: А потому, что если бы вы внимательно читали мою биографию, то знали бы, что я имел несчастье родиться в городе Орше… Вы хоть знаете, что это такое?
Анна: Мне кажется, это город такой.
Этингоф: Это кладбище такое… Кладбище, на котором среди прочего похоронено мое детство. И при этом, заметьте, вместе со всеми его жителями в придачу… Хотите, чтобы я рассказал вам про кладбище?
Анна: Но почему же обязательно про кладбище?
Этингоф: А потому что перед войной, милая барышня, там жили двадцать пять тысяч евреев. Агрономов, шоферов, строителей, продавцов, сельскохозяйственных рабочих, учителей, портных. Женщин, детей, стариков. Когда немцы ушли, там оставалось только четыре
